По правде говоря, одной лишь интуиции недостаточно для того, чтобы стать успешным «капиталистом дискурса». Широкий интеллектуальный кругозор не помешает, если потребуется, правильно употребить в нужном контексте такое, например, клише, как «демократия». Клише становятся клише тогда, когда большинство считает, что каждый «по умолчанию» понимает, о чем идет речь. Но в большинстве-то случаев значение слов «по умолчанию» ловушка.
«Демократия» хороший пример того, как слово может с течением времени сменить свое оригинальное значение на противоположное. «Власть большинства» из дискурса древних греков мутировала во «власть меньшинства» в нынешнем либеральном дискурсе электоральной демократии. Поэтому сегодня термин «демократия» сам по себе нуждается в некоем дополнительном спецификаторе, чтобы его ценность была хоть немного выше нуля. Так, выражение «прямая демократия» будет иметь коннотации ближе к греческому оригиналу, а «либеральная демократия» будет отсылать к власти меньшинств.
Практика является третьим фактором после интуиции и кругозора для обретения солидной «дискурсной зажиточности». Это означает постоянное пребывание в текучем потоке сознания, который непрерывно льется сквозь глобальные сети. Лавируя между различными дискурсами в социальных медиа, можно натренировать способность узнавать слова с наибольшим контекстуальным капиталом.
Настоящий «капиталист дискурса» занимается ежедневной сортировкой и накоплением «мощных» слов. Он накапливает ценные смысловые единицы, как копят деньги: после достижения определенного порога скромные «дискурсные сбережения» превращаются в настоящий капитал. Тогда любой генерируемый контент становится настолько контекстуально релевантным, что читатели (правильнее было бы выразиться «потребители контента») уже не могут перед ним устоять и следуют в его русле почти бессознательно, захваченные блеском золота семантических единиц.
А потом происходит магия: деньги сами начинают находить дорогу к кошельку автора, поскольку гравитация его дискурса становится непреодолимой. Самовоспроизводящийся механизм «контекст контент деньги» включается в режим авторотации вокруг всего, что он говорит, и работает уже как perpetuum mobile без дозаправки. Однако это только кажется магией, будучи на самом деле еще одним выражением закона «деньги делают деньги». Разница только в форме капитала. В нынешнюю эпоху глобальных социальных взаимосвязей через цифровые каналы коммуникации капиталу ничего не остается, как только принять форму дискурса. В этом нет, по сути, ничего нового: старое доброе насильственное потребление, диктуемое капиталом, просто переместилось из сферы оффлайновой коммерции в онлайн-пространство.
Поскольку доступ к контенту в интернете декларируется нынче в качестве одного из базовых прав человека, общая капитализация нашей повседневности увеличивается с небывалым размахом. Капитал (пусть и в непривычной форме) никогда еще не был столь доступен для широких масс. Сегодня нашей собственной (не) свободной воли достаточно для погружения в океан всевозможных дискурсов. Дискурс как капитал, тем не менее, остается нейтральным и к потребителям, и к криэйтерам. Каждый волен либо использовать его как плавсредство, либо дрейфовать с остальными по течению.
Интуиция, образование, практика все это, конечно, хорошо, поскольку составляет необходимый набор качеств для производства ценного и насущного дискурса современности. Но тут есть одна проблема: любой высоко капитализированный контент принадлежит актуально существующей сегодня, но неизбежно обреченной на историческую смену парадигме. Имеется в виду дискурс эпохи модерна, в котором слова имеют смысл, даже если последний и обладает некой мобильностью миграции между знаковыми носителями.
Даже если мы и принимаем определенную гибкость самой ткани интернет-контента, большинство из нас не готовы признать за словами право не нести никакого смысла вообще. Уточним: мы легко принимаем факт наличия бессмысленных слов, но не умеем ими пользоваться ни в ежедневном общении, ни в «креативе». Если такое и случается, то, скорее, автоматически, для заполнения промежутков между «осмысленными» словами.
«Децентрализация» и «криптоэкономика» вот примеры слов, чей семантический функционал на поверку оказывается абсолютно неутилитарным. В большинстве контекстов это просто слова-паразиты. Они не несут никакого смысла, но звучат красиво. Можно ради развлечения швыряться ими налево и направо, например, в Фейсбуке, не забывая при этом, что они носители «ничто». Массовый «фейсбукер» подвоха, скорее всего, не заметит. В его сознании модерн оставил глубокий оттиск причинно-следственных связей: уж если кто-то сказал «децентрализация», значит это не просто так. В бессмысленном дискурсе явно ощущается запах постмодерна, а последний не для масс.
«Децентрализация» и «криптоэкономика» вот примеры слов, чей семантический функционал на поверку оказывается абсолютно неутилитарным. В большинстве контекстов это просто слова-паразиты. Они не несут никакого смысла, но звучат красиво. Можно ради развлечения швыряться ими налево и направо, например, в Фейсбуке, не забывая при этом, что они носители «ничто». Массовый «фейсбукер» подвоха, скорее всего, не заметит. В его сознании модерн оставил глубокий оттиск причинно-следственных связей: уж если кто-то сказал «децентрализация», значит это не просто так. В бессмысленном дискурсе явно ощущается запах постмодерна, а последний не для масс.
Лишь некоторые выдающиеся деятели постмодернизма способны оперировать бессмысленным дискурсом в органичной и элегантной манере. Дэвид Линч, например, создает фильмы, осмысленный разбор которых попросту невозможен. Любая интерпретация их сюжетов все равно не выйдет за пределы картинки на экране. Какие-либо подтексты, аллюзии или скрытые месседжи там отсутствуют. Это чистая постмодернистская эстетика. Ни сам Линч, ни кто-либо другой не смогли бы «расшифровать» существующий видеоряд. И не потому, что с экрана льется чистая и цельная правда, а потому, что дискурс постмодерна не детерминирован причинно-следственными связями.
Но никому не запрещается искать в таких произведениях собственный смысл. Почему бы и нет? Поскольку истина в последней инстанции не принадлежит сегодня никому, какая угодно интерпретация имеет право на существование. В свободе от традиционных больших нарративов с их «железобетонной» моралью и заключается главный вызов постмодерна.
Иногда и в эпоху «устойчивого» модерна создавался литературный контент вполне постмодернистского толка. В отличие от фильмов Линча подобные тексты имели несколько скрытых смысловых слоев, накладывающихся один на другой при помощи многочисленных аллюзий и цитат. Последние часто не имели четкой привязки к главному сюжету книги. В иных случаях текст получался осмысленным только благодаря им. Ценность таких постмодернистских произведений всегда заключалась в индивидуальном прочтении, которое либо наделяло их неким персональным значением, либо приносило сугубо эстетическое удовольствие читателю.
Несколько особняком стоит известный роман Джеймса Джойса «Улисс». Написан он был задолго до появления постмодернистского дискурса в широком обиходе. Если читать «Улисс» без сверки со всеми сносками, цитатами и примечаниями, составляющими по объему две трети книги, то могут возникнуть сомнения в ценности произведения как такового: о чем, бишь, это? Тривиальное массовое сознание не улавливает ценности произведения Джойса, поскольку та скрыта между строк и в примечаниях. А для восприятия столь сложного контента нужна особая интеллектуальная чувствительность.
Эстетствующие же интеллектуалы от «Улисса» просто в восторге. Джойс мастерски соединил два в одном: многослойный пласт аллюзий, заставляющих любопытный ум заблудиться в хитросплетении отсылок к мировой литературе, и эстетическое удовольствие от чтения почти банальной, но художественно изложенной истории. Даже если две трети текста Джойса остается за пределами понимания, читатель, не лишенный вкуса к постмодерну, все равно может распознать в дискурсе «Улисса» значительный литературный капитал. Эта книга пример того, как контент обретает ценность, без соответствия стандартам связности классических нарративов.
Характерной чертой того, как дискурс становится капиталом в логике постмодерна, является сама возможность слов, получивших независимость от конкретного смысла, быть оплаченными. Не идет ли здесь речь о контроле? Мишель Фуко говорил, что тот, кто контролирует дискурс, контролирует все. Способен ли кто-то контролировать нынешний глобальный дискурс с помощью денег?
Подобные подозрения нередки, но они, опять-таки, отражают логику модерна. Миллионы разрозненных кусков контента, постоянно всплывающих в сетевом пространстве, движутся параллельно. Они не могут и не составляют какой бы то ни было общий дискурс время больших нарративов прошло. Чтобы адекватно соответствовать веяниям времени, даже свой личный дискурс контролировать становится все труднее. К тому же не следует забывать об актуальном взаимодействии слов и финансов: дискурс создает ценность, а не наоборот.