У нее в запасе годы неспешного продвижения в новый техноэкономический уклад. Все стадии пути она собирается контролировать так же плотно, как контролирует она и текущий момент. Сюрпризы могут возникнуть только в двух случаях: либо некая контрэлита вдруг резко окрепнет и заявит свои права на господство, либо произойдет непредвиденный технологический скачок, который смешает все карты. Оба варианта принципиально возможны, но оба же маловероятны.
Впрочем, Клуб мог выпустить этот доклад в качестве очередного напоминания сильным мира сего, на чьей интеллектуальной мощи держится их власть. Это могла быть еще одна демонстрация превосходства в дешифровке знаков и символов, в предании бушующей вокруг стихии неструктурированных данных некоего смысла. Клуб вновь показал как плебсу, так и «шишкам» глобального социума, что монополия на истинное знание по-прежнему в руках узкого круга посвященных.
Но так или иначе, между тем видением будущего, которое декларирует Клуб в своем докладе, и тем, куда приглашает нас криптоэкономика, присутствуют явно резонирующие моменты. Логично возникает вопрос: «Почему Римский Клуб, столь недвусмысленно ратующий за посткапиталистическое постобщество, намеренно замалчивает такой яркий постмодернистский феномен, как крипта?»
Чтобы приблизится к ответу на данный вопрос, следует сначала попытаться понять, чьи именно интересы представляет Клуб.
Банально, а значит неверно было бы думать, что Клуб защищает интересы «глобальной элиты», как будто это консолидированная группа неких влиятельных персон. Различные элитные группировки не составляют на самом деле единой интегрированной структуры с общей повесткой так называемая мировая элита отнюдь не гомогенна. Тот факт, что некоторые мыслители либерального толка являются членами Клуба, совершенно не означает, что Римский Клуб в целом поддерживает повестку либеральной парадигмы нынешнего позднего модерна. Само содержание последнего отчета отражает весьма амбивалентное отношение Клуба к либеральным ценностям.
С одной стороны, Клуб как бы подтверждает приверженность демократии свободному рынку, правам человека и прочему пафосу либералов. С другой стороны, он яростно критикует модель либеральной экономики с ее безобразно раздутым сектором финансовых спекуляций и безудержным консюмеризмом. К тому же в докладе мягко, но настойчиво рекомендуется пересмотреть секулярные принципы построения современного либерального общества.
Звучит призыв к созданию новой религиозной философии на основе синтеза традиционных восточных доктрин и современных метафизических исканий таких известных деятелей нью-эйджа, как Кен Уилбер и Фритьоф Капра. Реверансы в сторону Папы Франциска также имеют место. Это явно выходит за рамки унаследованного от Просвещения научного реализма, доминирующего пока еще в современном либеральном обществе.
Здесь уже прослеживается постмодернистский подход к религии и философии. «Слабая теология» (weak theology), «фастфуд религиозность» (fastfood religion), «легкая духовность» (softcore spirituality) различные названия нового тренда, разворачивающегося в западной культуре в противовес традиционной западноевропейской «хардкорной» религиозности с ее католицизмом и протестантизмом.
В этом Клуб следует за, так сказать, мейнстримным постмодернизмом, который нигилистически сомневается во всем, включая религию и науку. Он ставит под вопрос как научную картину мира, так и все традиционные сакральные доктрины. Некогда непоколебимые устои прошлых парадигм вряд ли найдут столь же прочное основание в грядущем постмодерне. В данном аспекте Клуб явно заигрывает с чем-то иным, нежели нынешний либеральный порядок.
Похоже, Клуб пытается не вступать в прямую конфронтацию ни с либералами, ни с их противниками, играя за обе команды, так сказать. В таком случае, кто же находится на противоположном от либералов конце поля?
Ни современные левые, ни правые не могут противопоставить либералам что-либо весомое, поскольку как коммунизм, так и фашизм давно и с разгромным счетом проиграли либеральной идеологии. Сегодня ни те, ни другие не имеют сколь-нибудь ярких лидеров, чье мнение Клубу стоило бы принимать в расчет. И коммунизм, и фашизм прочно укоренены в модерне, в то время как Клуб ищет выходы на будущую парадигму.
Если же посмотреть на левое и правое движение в более широкой перспективе, то становится ясно, что они представляют собой лишь противоположные концы одной и той же либеральной оси: и Маркс, и Сталин, и Гитлер, с Муссолини боролись за гегемонию различных социальных групп, но ценности, определявшие пафос их борьбы, абсолютно совпадали с конечной целью либерального миропорядка комфортное пребывание в физической вселенной при особом распределении материальных благ.
Если же посмотреть на левое и правое движение в более широкой перспективе, то становится ясно, что они представляют собой лишь противоположные концы одной и той же либеральной оси: и Маркс, и Сталин, и Гитлер, с Муссолини боролись за гегемонию различных социальных групп, но ценности, определявшие пафос их борьбы, абсолютно совпадали с конечной целью либерального миропорядка комфортное пребывание в физической вселенной при особом распределении материальных благ.
Таким образом, только два философско-политических анклава остаются к рассмотрению в качестве идейных противником нынешних либералов: радикалы и традиционалисты.
Лагерь современных радикалов слаб и разрознен по причине отсутствия общей, всеми разделяемой идеологии. После затухания марксистского интернационала пропал и общий протестный дискурс, способный объединить радикалов разных конфессий для сопротивления мировой Системе. Спорадические же альянсы, которые временами возникают на почве тактического совпадения повесток, долго не живут.
Конечно, радикалы остаются перманентно бродящими дрожжами истинного протеста против фундаментальной несправедливости современного социума. Но относительно малое их количество при отсутствии объединяющего идеологического дискурса делает их оппозицию либеральному порядку вещей на данный момент почти неактуальной.
Они явно стоят в стороне от интересов Римского Клуба еще и по той простой причине, что не признают так называемые общечеловеческие ценности, а значит строить вместе с ними устойчивое общество разумного потребления смысла не имеет.
Радикалы расходятся с Клубом в фундаментальном отношении к системе угнетения молчаливого большинства. Задача Клуба сохранить систему путем ее постепенного апгрейда, задача радикалов не просто не встраиваться в Матрицу, но загнать систему за Можай. Тот же ИГИЛ, например, это стопроцентный антагонист либеральному мировому порядку, но в то же самое время и враг элиты какого угодно разбора. Точек совпадения с интересами Римского Клуба здесь нет и быть не может.
Остаются традиционалисты. Сразу следует оговориться, что в данном контексте речь идет не о любителях народного фольклора, поклонниках барона Юлиуса Эволы, генонистах, монархистах, антиглобалистах, гомофобах и прочей антилиберальной публике. Традиционалисты, чьи интересы, возможно, представляет Клуб, это так называемая контрэлита в лице наследственной («черной») аристократии и клерикалов высшего звена. К ним примыкают различные тайные организации орденского толка. Под ними же «ходят» транснациональные корпорации, международная бюрократия и оргпреступность. Наиболее полно топографию и идеологию традиционалистов изложил в своих выступлениях один из величайших философов современности Гейдар Джемаль (19472016).
Конгломерат традиционалистов, о котором далее пойдет речь, мы будем для краткости называть Роялами, поскольку этот термин вполне прижился в не чуждом нам дискурсе конспирологов. Итак, Роялы дважды упустили властную мировую гегемонию в двадцатом веке, когда после обеих мировых войн либеральные силы широкого спектра заставили их уйти в тень. В нынешнем веке Роялы ищут возможность реванша, но не грубо в лоб, а посредством тщательно готовящейся смены парадигм.
Если весь период модерна прошел в целом под флагом либералов, то наступающий постмодерн, скорее всего, окажется во власти иных сил. И единственным достойным визави либералам видятся пока только Роялы.
Здесь необходимо сделать небольшое, но важное отступление, чтобы пояснить нашу позицию касательно самого понимания новой парадигмы. Постмодерн на данный момент имеет множество интерпретаций, что и понятно, поскольку речь идет о пока еще не свершившемся. Возможно, во времена перехода от традиционного общества к модерну существовало не меньше футуристических моделей того, как будет выглядеть человечество в эпоху развитого индастриала. Не существовало четко очерченной дорожной карты, которой должна была следовать цивилизация на пути в модерн, и то, что получилось на выходе, скорее всего, шокировало бы мыслителей тогдашнего переходного периода.
Так и сейчас представление о постмодерне размазаны по довольно широкому диапазону мнений. Ни один философ, ни один историк, ни один экономист не вправе заявлять сегодня о полном понимании повестки перехода человечества в новый техноуклад, равно как и о цельной картине реальности, результирующий из данного перехода.