В начале муравей. Поэты Литвы в переводах Георгия Ефремова - Коллектив авторов 5 стр.

Назначив Музе randez-vouz,
я лёг под клёнами в траву.

А той порой там целый рой
бактерий осени сырой.

Я Музу жду уже готов
букет бесхитростных цветов.

О, Муза, в час, когда придёшь 
меня уже прохватит дрожь.

Как сизый ворон, как изгой
я буду заражён тоской.

Везде под кожей, под корой 
бациллы осени сырой

Не смотри,
не свети
грустью влажной
в глаза.
Так случилось 
не суди,
грустно какие сказать.

Ты
меня обними,
и пьяней,
и полней,
и кувшин
наклони 
чашу нашу
налей.

Пусть не ты,
всё равно 
что гадать:
нечет-чёт?
Чашу часа
испей,
а не то
утечёт

Утечёт?
Утекла
Та минута
Седа
Как и ты,
Как и я 
Навсегда,
Навсегда.

А у самой
Воды
Губ
Дрожащая нить:
Как и я,
Как и ты 
Чашу часа
Испить.

Налетают ветра,
Задувают звезду
До зари, до утра
Пляшет свадьба в саду.

Ты сидишь у стола.
Ночь бела и хмельна.
Но полна и цела
Чья-то чаша одна.

Только всем невдомёк, 
Кто, невидим никем,
Одинок, одинок,
И печален, и нем?..

Ночь хмельна и бела
Он пришёл, нелюдим,
И любви, и тепла
Пожелать молодым.

 Уж таков мой удел
Что текло утекло
Кто-то рюмку задел 
Захрустело стекло.

Реют вишни в цвету.
Налетают ветра,
Задувают звезду
Расставаться пора.

Сдуты ветром одним
Дни мои и твои.
Соберем, сохраним
Хоть осколки любви.

Самый маленький твой.
А мои нелегки.
Ранят болью живой
Ледяные клинки

Человек! Так медлительно утро,
Кратки сумерки бытия.
Нарождение долго и трудно,
И стремительна гибель твоя.

Маленький народ с великим словарём!
Как тебе соседи ближние помогут
Неман одолеть: все видят лишь ярём,
А сокровища твои понять не могут?..

Ты все моленья утолил 
И дни бесцветны и пусты.
Кого там высоко, вдали,
Не слушая, услышал ты?..

Чья ласка невесомей сна 
Тебе становится слышна?
Затем ли, что давным-давно
От шума в сердце тишина?

К тебе является сюда
Всё то, чего нельзя вернуть?
Что началось Бог весть когда
И кончится когда-нибудь?

Луч, разорвавший пелену,
Тьма, у которой нету дна, 
Неодолимую волну
Рождающая глубина?

И пастбища пусты, и пашни голы,
Уже доступно взгляду всё кругом.
Последний терпкий мёд уносят пчёлы
В свой восковой многоэтажный дом.

И тишина.
Тепло в пустых просторах.
И тишина.
В пруду вода мутна.
И тишина.
Паучьих нитей шорох.
Косые волны льна.
И тишина.

Сияние скупого небосвода
Дрожит вверху, как запоздалый плод.
Осенняя неясная свобода
Ко всем долинам и откосам льнёт.

Уходим от счастливой жизни летней,
Нам стало тесно и в себе, и в ней.
Благодарю тебя за мёд последний,
Мгновенье светлых юношеских дней.

Уснёт пурга. Метель
Отбросит белый кнут.
И звери лягут в тень.
И птицы отдохнут.
В ночи январский лес,
Как вкопанный, замрёт.
Лишь затрещит плетень
Или озёрный лёд.

А колеи по льду
Уходят в темноту,
И яблоня в снегу
Как будто вся в цвету.
Она бела бела,
Она едва едва
Жива, как имена 
И, как они, мертва.

Не будешь никогда
Нарядней и белей,
Чем ночью, среди льда
В кругу пустых полей,
Под северной звездой 
Холодной и ничьей,
Под яблоней седой
В краю больших ночей.

Не выживет никто из нас.
И, значит, временна ущербность.
Минует безмятежный час 
Его ребяческая щедрость.

Простор неуловимый дым.
Всё новое сверкнёт и канет.
Но всем, до времени живым,
Оно горит. Горит и манит.

Трава падёт взойдёт трава.
Умолкнет соловей едва 
Услышишь иволгу с кукушкой,
Увидишь: ястреб над опушкой
Парит, недвижен и велик,
И страшен ястребиный крик.

Всё рядом немота и пенье,
Зачатье, жертва и забвенье,
Неповторяемый узор
Трава горит всё горячее 
Желание и отреченье
Терзают сердце до сих пор.
И труд, рождённый до меня, 
Священное творенье хлеба,
И мысли как столбы огня:
Опора для пустого неба.
И вечный поиск нити той,
Что нас роднит верней неволи,
И знанье: кровью пролитой
Не погасить всемирной боли

О птица серая, в тоске
Ты кру́жишь и о чём-то просишь,
И в чёрном матовом зрачке
Тень и мою несёшь, уносишь.
Ты часть всего огня и тьмы,
Спокойной мудрости и страсти,
Которую не в силах мы,
Как сердце, поделить на части

Трава падёт взойдёт трава.
Умолкнет соловей едва 
Услышишь иволгу с кукушкой,
Увидишь: ястреб над опушкой
Парит, недвижен и велик,
И страшен ястребиный крик.

Не выживет никто из нас.
И, значит, временна ущербность.
Минует безмятежный час 
Его ребяческая щедрость.

Простор неуловимый дым.
Всё новое сверкнёт и канет.
Но всем, до времени живым,
Оно горит. Горит и манит.

Трава падёт взойдёт трава.
Умолкнет соловей едва 
Услышишь иволгу с кукушкой,
Увидишь: ястреб над опушкой
Парит, недвижен и велик,
И страшен ястребиный крик.

Всё рядом немота и пенье,
Зачатье, жертва и забвенье,
Неповторяемый узор
Трава горит всё горячее 
Желание и отреченье
Терзают сердце до сих пор.
И труд, рождённый до меня, 
Священное творенье хлеба,
И мысли как столбы огня:
Опора для пустого неба.
И вечный поиск нити той,
Что нас роднит верней неволи,
И знанье: кровью пролитой
Не погасить всемирной боли

О птица серая, в тоске
Ты кру́жишь и о чём-то просишь,
И в чёрном матовом зрачке
Тень и мою несёшь, уносишь.
Ты часть всего огня и тьмы,
Спокойной мудрости и страсти,
Которую не в силах мы,
Как сердце, поделить на части

Трава падёт взойдёт трава.
Умолкнет соловей едва 
Услышишь иволгу с кукушкой,
Увидишь: ястреб над опушкой
Парит, недвижен и велик,
И страшен ястребиный крик.

Возле дома во всём величье
Ходит ветер, шурша и кружа.
Мысль укромную перышко птичье 
Согревает гнездо: душа.

Мускулистому вихрю доверясь,
Зёрна снега летят наугад.
Ледяную земную поверхность
Невесомые иглы скоблят.

И сдаётся земля нагая.
С этой силой попробуй сладь!
И сливается, изнемогая,
С чёрным небом белая гладь.

К небесам обнажённые недра
Прижимаются всё плотней.
Горка снега в ладони ветра
Кто назавтра вспомнит о ней?

Ведёшь к тревогам, ранам и утратам
Закат алей и горячей горнила.
Забытая, сестра безвестным травам 
Ты нас одна в голодный год кормила.

Зачем так много ласки безответной
Нам отдаёшь, неблагодарным чадам, 
К обычной жизни, к смерти незаметной
Готовая на лоскутке песчаном.

Ты подарила нам внимание немое
И на ветру не растеряла веру,
И войны шли, и мор накатывал как море,
И сосны слали семена в иную эру

О, как бы уберечь тебя от зноя злого
И от пурги укрыть, навеки остывая
Ты разве не такая же, как наше слово 
Былинка слабая, открытая, сухая?

Мелеющий поток смывает и уносит
Несобственные наши имена и числа,
И у травинки, повстречавшей осень 
Одна вселенная, одна отчизна.

И слово, неподвластное ни гунну и ни готу, 
Его не выпросишь и не отнимешь силой.
Земля, вбирающая дождевую воду,
Всё сбережёт во тьме, сырой и стылой.

И всё с такой же незаметной болью,
С такой же волей, но ещё упорней,
На том же месте, словно сам собою,
Росток пробьётся из того же корня.

А ты меня зови бездомным братом
И уводи в огромный алый вечер, 
Сестра лесным волнующимся травам,
Кормилица негромкой нашей речи.

Гуляет с каждым, дразнится,
Мол, ей какая разница.
И я грожу впустую:
«Ещё увижу вздую!»

Она и в платье мятом
Под стать любой царевне.
«Тебя же чуть не матом
Песочат на деревне!»

Она не прячет взгляда.
Красивая, паскуда!
«Не нравится не надо.
Тогда гуляй отсюда».

И, косы расплетая,
Идёт к постели прямо.
Красива, как святая, 
А ни стыда, ни срама.

Целые сутки
Кричали утки.
И я наблюдал
За длинным
За журавлиным
Клином.

Эй, молодо-зелено!
Вам, травы,
Шуметь не велено!

Сок с берёзы 
Весенние слёзы

Эй, и ты тоже?
Плакать не гоже!
Мы тихо следим
За длинным
За журавлиным
Клином.

Так сладко и просто, что в это не очень-то верю.
Неповторимое утро нам отдано просто за так.
Нынче распахнуты настежь сердца и двери,
Но ненадолго. А после закат.

Что ж вы молчали? Я бы не тратил напропалую
Хрупких сокровищ, которых уже не верну.
На миг эти губы, открытые первому поцелую.