В начале муравей. Поэты Литвы в переводах Георгия Ефремова - Коллектив авторов 4 стр.

От молний меркнет адская идея,
Меж интегралов не найти корней,
Но из корней восходит орхидея
И освещает мир огня верней.

С чёрной ветки, с выси непреклонной
В этот мир слетает лист зелёный.

Пущенный по ветру лёгким богом,
Лист плывёт в сиянии глубоком.

У него и губы, и глаза.
Всё поймём, о чём и знать нельзя:

Погляди, вверху не сыщешь вех.
Будь как лист, хоть ты и человек.

В детстве
Я не хотела учиться плавать,
Плакала,
Укусила за руку няню.

Когда принц оттолкнул меня,
Я упала с обрыва
И никогда бы не выбралась,
А теперь 
Плыву на спине
Посреди облаков и трав,
И пою от нечего делать.

Зябкое утро.
Помню слова каменного мыслителя:
Космос движется к мерзлоте,
Бог погибнет от холода.

Как-то ночью пою
И плыву мимо цыганских костров.
Плясуны подбежали
К реке,
Тут же уловили мелодию
И подхватили хором.

Такое течение,
Что никогда не достигну берега.
Уже слышно ревущее море.

Надеюсь, учитель не ошибался:
Земля действительно круглая,
И через много лет,
Украшенная соляными кристаллами,
Я вернусь по воде в Эльсинор.

Если правду сказали цыгане,
Что принц скончался от яда,
Тогда я забуду, что научилась плавать,
И брошусь в реку.

Когда из Каунаса мы вернулись после двух
                                совместных выступлений
не так уж поздно было:
                нас пустили в пригородный ресторан.
 Вы только,  говорят,  ребята,
                себя ведите чинно, не шумите!
«Ну вот,  мы оскорбились,  дядя, разве не заметно,
                что мы с рассвета ни в одном глазу!»
 Заметно,  отвечает нам привратник.
                                 Только всё равно
скандалить не годится, нужно отдыхать культурно,
                прилично, проще говоря, как подобает
Приятель спрашивает, сколько у меня в заначке.
 Вообще-то,  отвечаю,  деньги есть.
                И если не забудемся 
                                нам хватит.
По кружке тёмной «Балтики» (для старта)
мы стоя выпили. Потом присели
и приняли покрепче. Под конец
крепчайшего отведали. И вышло
не много и не мало в самый раз.
И мы тогда вполголоса запели
про шуструю Шилувскую шалунью 
про девицу-красавицу
                                Нет слов:
домой идти нам было рановато.
 А знаешь что, любезный,  говорю. 
давай мы к суженой моей заглянем,
она тут рядом, прямо за леском
А эта суженая, говорю, она ни то,
она ни сё она как все невесты.
А вот её сестрёнка! Это, брат,
такая фифа ты увидишь
и весь растаешь

В Лаздинай мы машину не нашли
                (водители, понятно, тоже люди).
И порешили мы пешком протопать
                те пять (от силы десять) километров.
Подумаешь, беда! Пока мы обсудили
претензии на псевдоклассицизм в литовской лирике,
                                пока мы горевали
об истощенье нравственности в людях, 
пришли к реке. Паромщика искали.
Нашли его. Насилу добудились.
Он долго одевался. Рассвело. До той поры
всё шло великолепно. А потом
я вдруг припомнил, что моя невеста
и несравненная (без дураков!) её сестра
лет этак пятьдесят тому назад
(когда отца и мать похоронили) 
домишко продали и всё хозяйство
и отбыли (по слухам) в Катовицы.
Такая, извиняюсь, карусель.

Тут мы с приятелем слегка остолбенели,
и, полагаю, нас легко понять.
Так вот, выходит, каковы невесты,
вот каковы их верность и любовь!
И это чистота и постоянство?!
Сначала глазки прячет, нежно шепчет:
«ни шагу без тебя, с тобой на край земли!»
А после, Боже правый, с пылу, с лёту
постройки продаёт, и скот, и утварь всё бросает
и отправляется (по слухам) в Катовицы!
Ну хоть бы позвонила, написала,
предупредила Что там говорить!

И ты, спустя всего полсотни лет,
идёшь сквозь ночь, и дождь, и ветер! Зябнешь
на берегу реки! Предвидишь встречу!
А ей ни холодно, ни жарко: упорхнула!
Сбежала! Укатила! Всё забыла!

Ох, женщины! И мы после всего
Должны в любовь и постоянство верить?
Ну нет, теперь понятна ваша суть!
И лучше так спустя полсотни лет
промокнуть и продрогнуть, среди ночи
стремнину одолеть,  и поразиться:
чего вы стоите, красавицы-невесты,
вы, скромницы И какова цена
всей вашей преданности.

Страшные дела!..

Гляжу с холма вдоль межи 
Темна грозовая вода.
Среди взволнованной ржи
Усадьбы, как в море суда.

С небес прольются моря 
Нестрашно: прочны корабли.
Опущены их якоря
В глубины земли.

Мы трава под косой судьбины,
Нас умчало вдаль от корней,
От земли, где дремлют руины,
Где она, а не память о ней.

И ослепнув, отыщем путь,
Чтоб у ног её прикорнуть.

В час, когда история вслепую
Землю красит кровью пролитой
И сквозь тьму бездонно-вековую
Пробивается росток святой,

Опускаюсь молча на колени
И, с моленьем о благих вестях,
Убиенных горестные тени
Прячу за собой, как чёрный стяг.

И душа Литвы, крыла раскинув,
Дальней песней осенив меня, 
Обретает силу исполинов,
Восстаёт из пепла и огня.

Был нетерпеливым Одиссей
И домой, наперекор Гомеру,
Он, не завершив дороги всей
Возвратился 
мстительный не в меру.

Одиссею
Двадцать лет окольных
Были как проклятие в пути.
Ну а мне, как будто я невольник,
Выпало их больше тридцати.

Одиссей родимую Итаку
Различил сквозь утренний туман,
А мои глаза привычны к мраку 
Свет мне только в сновиденьях дан.

Одиссей, ты шёл домой для мщенья
Два десятка лет, побед, обид.
Я не жду, не жажду утешенья 
Ведь хребет всей жизни перебит.

Мой Господь, возлюбленный от века,
Ты с меня на жалящем ветру 
Благодать живую с человека
Не срывай, как с дерева кору.

Как я на виду вселенной этой 
Вынесу беду и наготу?
Наклонись за ягодой нагретой 
Я растаю у Тебя во рту.

Вещь, Вещам, Вещами, Вещью,
Для Вещей и о Вещах.
Речь забыли человечью!
Вещь и только на плечах!

Даже вящий вещий разум
Тоже вещь и стоит свеч!
А преграда всем заразам
Гроб удобнейшая вещь!

Кротость вечная овечья
Нам не слишком помогла.
Вещь подобие увечья:
В гроб её и все дела!

подснежник чернильная синяя точка,
последняя в этом прощальном письме,
а ласточка в форме резного листочка
раскрылась весна изнутри и извне
во всё проникает, как властная плазма,
и ветка черёмухи никнет, смирясь,
щекочут и ластятся крылья соблазна:
втоптать эту точку в весеннюю грязь
и фразу продолжить всё тает во мне,
меняется, точно смола на огне

Пусть лагуна милей, голубей и белей
оптимизма тут кладбище кораблей,

их останки подобны осколкам сердец:
так инфарктом разорван храбрец и гордец;

словно в крепком спирту или в глыбине льда
динозавров-суда сохранила вода

навсегда,  а отважные корабли
так свободно к невидимой гибели шли:

белый парус верлибра трепали ветра,
а земля отступала ясна и тверда,

и аорты рвались,  но радист и матрос
отвергали диагноз под именем SOS;

вольным воля, а страх как докучливый страж.
Это блажь, если жизнь превращается в пляж;

в море нежится некто, изыскан как торт,
глубь укрыла обрывки снастей и аорт

Пусть лагуна смелей парадокса, светлей
ренессанса,  тут кладбище кораблей.

Назначив Музе randez-vouz,
я лёг под клёнами в траву.

А той порой там целый рой
бактерий осени сырой.

Я Музу жду уже готов
букет бесхитростных цветов.

О, Муза, в час, когда придёшь 
меня уже прохватит дрожь.

Как сизый ворон, как изгой
я буду заражён тоской.

Везде под кожей, под корой 
бациллы осени сырой

Не смотри,
не свети
грустью влажной
в глаза.
Так случилось 
не суди,
грустно какие сказать.

Ты
меня обними,
и пьяней,
и полней,
и кувшин
наклони 
чашу нашу
налей.

Пусть не ты,
всё равно 
что гадать:
нечет-чёт?
Чашу часа
испей,
а не то
утечёт

Утечёт?
Утекла
Та минута
Седа
Как и ты,
Как и я 
Навсегда,
Навсегда.

А у самой
Воды
Губ
Дрожащая нить:
Как и я,
Как и ты 
Чашу часа
Испить.