Свиреп же к той комнате даже не подходил.
Через несколько недель дела у Милки явно пошли на лад. Взгляд тёмных глаз стал несколько живее, она уже подымала голову навстречу Ольге, когда та к ней подходила.
Пришёл день, когда с неё срезали гипс и, потихоньку, осторожно, под неусыпным контролем, Милка начала передвигаться сначала по комнате, а потом и по всей квартире. С каждым днём она чувствовала себя лучше и вскоре её начали выводить и на прогулку.
Свиреп, наблюдая за происходящим, внешне оставался спокойным. В Милке уже не было того детского нахальства, которое раньше так сильно раздражало его. Боль в её глазах говорила, что она стала значительно старше и умнее. К нему она близко не подходила, видимо, теперь она уже могла понять, что из этого ничего хорошего не выйдет.
Когда они случайно встречались в какой-нибудь комнате, Милка, торопясь и подволакивая задние ноги, спешила уйти прочь. Она заблаговременно прижималась к стене, уступала ему дорогу в тесном коридоре и не рисковала встречаться с ним в узком проёме дверей.
На прогулке Милка старалась держаться от него подальше. Иногда не в силах устоять от соблазна, она пыталась бегать, но теперь после болезни ей это удавалось плохо. Неуклюже перескакивая и заваливаясь задом на сторону, она двигалась с большим трудом, а придя домой долго отлёживалась, повизгивая от боли.
Свиреп, наблюдая за её жалкими попытками, с удовлетворением понимал, что теперь, после травмы она не сможет заменить его в играх для Смутьяна, но само её присутствие жгло сердце неистребимой ненавистью.
Однажды вечером, спущенный с поводка, он, играя со Смутьяном, пронёсся вихрем возле зазевавшейся Милки и, случайно задев плечом, чуть не сбил её с ног. Покачнувшись и взвизгнув от боли, она всё же с трудом удержалась на ногах. И тут в Свирепа как будто вселился демон. Забыв о Смутьяне и об осторожности, он развернулся и, гонимый одной лишь ненавистью, снова, уже вполне сознательно налетел диким, бешеным вепрем на Милку.
Сбив её крепким плечом с неустойчивых, слабых лап, он тут же вновь развернулся, готовый повторить свой жестокий манёвр, но не добежав чуть более метра до своей повергнутой наземь беспомощной жертвы, почувствовал вдруг обжигающий жгучей болью удар и гневный окрик Ольги.
Отрыщь, стервец! Назад!
Замахиваясь тонким, кожаным поводком, Ольга с побелевшим лицом, не в силах остановиться, всё хлестала и хлестала прижавшегося к земле Свирепа по спине.
Визжа от жгучей боли, не в силах более выносить этой расправы, он вскочил, завертелся веретеном и бросился бежать. Он летел, не чуя ног, не видя ничего перед собой. Боль, обида, страх, ненависть разрывали его сердце. Обессилев, он свалился, наконец, на кучу мусора в соседнем дворе и почти в полуобморочном состоянии затих. Впервые Ольга ударила его, но её ярость напугала его гораздо больше, чем кожаный «кнут», безжалостно впивающийся в его сухую спину.
Спустя некоторое время Ольга, наконец, нашла его и, всё еще сердясь за его злобную выходку, отвела домой, оставив в гостиной одного.
Это был хороший урок, который запомнился ему на всю жизнь и в дальнейшем Свиреп уже не позволял себ прямых нападений на Милку. Он обходил её стороной с брезгливым выражением морды, но ненависть к ней не уменьшалась, а даже возросла, но как будто притаилась, ожидая своего часа.
Прошло ещё несколько недель и Милка стала передвигаться значительно лучше. Она повеселела и, обходя Свирепа стороной, со Смутьяном уже весело играла, хотя догнать его не могла. С другими собаками она тоже была очень дружелюбна и, видимо, в этом была похожа на своего отца, добродушного Смутьяна.
Так как ей редко одевали на улице поводок, она, передвигаясь на свободе, уже перезнакомилась со всеми собаками во дворе и, прихрамывая, весело играла с ними, в то время как Свиреп и Смутьян, были обречены на степенное хождение рядом с Ольгой на поводках. Смутьян всегда внимательно присматривал за нею и, если рядом появлялся большой пёс, угрожающе лаял, давая понять, что не даст её в обиду.
Однажды, в погожий день они пошли гулять в поля на самой окраине города. Эти прогулки были особенно любимы, ведь это было единственное место, где Свиреп со Смутьяном могли порезвиться на свободе при свете дня. Обычно они проходили насквозь, не задерживаясь ближние поля, засеянные люцерной, где ещё можно было встретить прогуливающихся собачников с их питомцами и шли дальше, туда куда обычно уже никто не доходил.
Только там Ольга спускала своих кобелей с поводков и тут уж они резвились на славу. Милка в их жёстких играх никогда не участвовала, не имея возможности ни догнать, ни убежать. Побаиваясь Свирепа, она жалась к ногам Ольги и, прихрамывая, шагала рядом.
Вволю набегавшись, накупавшись и навалявшись в траве, они уже направились домой. Дойдя почти до края последнего поля, Ольга взяла своих кобелей на свору. Милка, уже не боясь сосворенного Свирепа весело забегала, прихрамывая, кругами около них.
Вдруг на другом конце поля появился огромный, матёрый овчар. Уверено неся своё крупное, мускулистое тело, он размашисто двигался навстречу Ольге с собаками. Та, привычно подобрав свору покороче, остановилась, ожидая, когда хозяин возьмёт свою собаку на поводок, но тот, не предпринимая никаких попыток даже подозвать собаку, шёл как ни в чём не бывало.
Завидев чужого, Свиреп, подобравшись, глухо, утробно зарычал. Шерсть на его загривке встала дыбом, чёрные губы, дрожали от ярости. Натянув свору, он рвался вперёд. Ольга, с трудом удерживая собак, крикнула:
Возьмите кобеля на поводок!
Хозяин овчара как будто и не слышал. И тут Милка, чуть припадая на задние ноги, предвкушая весёлую игру, подбежала к овчару.
Взревев, тот вскинулся и хватанул её за бок. Взвизгнув, она неловко развернулась и, подволакивая ноги, кинулась под защиту Ольги. Разъярённый овчар бросился за ней вдогонку, мощными, огромными скачками он без особых усилий настигал искалеченную Милку. Его хозяин, остановившись, издали молча наблюдал.
Ольга, помертвев, всё ещё надеясь на благоразумие хозяина овчарки, наблюдала за происходящим. Как в замедленной съёмке виделись ей и неловкие, беспомощные движения её переломанной, только-только поправившейся Милки, и мощные скачки чёрного овчара, догоняющего её беспомощную собаку. В своём воображении она уже видела, как тяжёлое тело напавшего, навалившись сверху, крушит чуть поджившие переломы бедной Милки.
А хозяину овчарки, видимо, доставляло удовольствие наблюдать, как его собака неумолимо настигает борзую. Во всяком случае, он даже не пытался остановить своего озверевшего питомца. А вокруг никого, и только эта маленькая женщина с тремя «худыми» и, наверно, слабыми борзыми.
Свиреп, внимательно наблюдавший за погоней, уже не предпринимал попыток сорваться со своры. Горящими от нетерпения глазами он наблюдал за развитием событий и как будто чего-то ждал.
Смутьян, видя, что расстояние от Милки до овчара неумолимо сокращается, неистово рвался с поводка, роняя пену и вставая на дыбы, как дикий, взбесившийся жеребец.
И вдруг свора ослабла.
Вперед мальчики! голос Ольги срывался и звенел.
Смутьян, освободившись, в два огромных прыжка настиг овчара и плечом сбил того с ног и, молниеносно развернувшись, молча, деловито вцепился в низ открытого беспомощного живота крепкими зубами, рванул яростно и овчар затих навсегда.
Молчание повисло над пустынным полем. Изумлённый хозяин поверженного овчара, всё ещё не в силах поверить в столь стремительную, кровавую развязку, кинулся к своей неподвижной собаке. Тот, истекая кровью, уже безжизненными глазами смотрел в серое, пасмурное небо.
Ольга, не веря своим глазам, не ожидавшая от добродушнейшего Смутьяна такой свирепости, молча стояла не в силах вымолвить слова и пыталась справиться со своими трясущимися руками.
Милка, забившись ей в ноги, дрожала крупной дрожью, всё ещё переживая своё опасное приключение.
Свиреп, так и не сдвинувшийся с места, тяжело вздохнул и разочарованно отвернулся. В его потухших вдруг глазах застыло разочарование.
Смутьян, тяжёло дыша не спеша подошёл к Ольге и, обнюхав Милку, опустился рядом. Положив голову на передние лапы, он устало прикрыл глаза. Тело его сотрясала мелкая, предательская дрожь.
Боже мой! вышла, наконец, из оцепенения Ольга. Боже мой! дрожащие руки взметнулись к лицу и прикрыли трясущиеся губы, готовые издать душераздирающий вопль.
Хозяин овчарки, услышав её тихий голос, вскочил на ноги и, яростно матерясь, начал вовсю поносить и Ольгу и её собак.
Она, понимая, что он сейчас чувствует, молчала, так как в такой момент говорить человеку, что он сам виноват, было бы бессмысленно, в смерти своей собаки был виноват владелец, не пожелавший вовремя её остановить. Если бы не Смутьян, наверно, такая же участь ожидала бы искалеченную Милку.