Она, понимая, что он сейчас чувствует, молчала, так как в такой момент говорить человеку, что он сам виноват, было бы бессмысленно, в смерти своей собаки был виноват владелец, не пожелавший вовремя её остановить. Если бы не Смутьян, наверно, такая же участь ожидала бы искалеченную Милку.
И уже после, придя домой и, прокручивая вновь и вновь произошедшее, Ольга задала себе вопрос: «Где же был Свиреп в это время?» Почему добродушный Смутьян, всегда избегавший лишних конфликтов, так жестоко расправился с зарвавшимся овчаром, а не Свиреп, для которого любая драка была праздником?
Вспомнив все мелочи и детали произошедшего, Ольга полностью удостоверилась в том, что Свиреп даже на шаг не отошёл от неё. Это было очень странно. Поверить в то, что он испугался овчарки было трудно. Она прекрасно знала, что Свиреп, не то что с немецкой, но даже с кавказской овчаркой запросто справляется, столько в нём злобы и азарта, что в драке стоит гораздо больше, чем физическая сила и размеры.
Так почему же он, не воспользовался столь редкой теперь для него возможностью пустить клыки в ход. Это было очень странно. И Ольга, прокручивая самые разнообразные варианты так и не нашла ответа на свой вопрос.
Прошло два года, Милка оставалась с ними, но с годами ненависть Свирепа ничуть не уменьшалась.
Он всё это время выжидал случая, который помог бы избавить его навсегда от этой напасти, но теперь, как будто спохватившись, судьба, казалось, берегла Милку.
Находясь рядом с ней, живя в одной квартире и питаясь одной пищей, Свиреп терпеливо ждал удобного случая.
Когда пришло время и Милка запустовала, Смутьян, изнывая и не отходя, дежурил у дверей комнаты, где в этот период находилась Милка. Свиреп же, несмотря на запах, который мутил его разум, отношения своего к Милке не изменил.
Однажды они случайно встретились в коридоре. Милка, завидев его, остановилась. Глаза её задорно поблёскивали, по телу пробегала заметная дрожь. Он застыл. Запах, который исходил сейчас от неё, был таким сладким и призывным и манил к себе, обещая наслаждение.
Кровь в жилах Свирепа неистово клокотала, наполняя каждую клетку его сильного тела ноющим, требующим немедленного удовлетворения желанием. Ему уже было знакомо подобное чувство, он хорошо знал, что несёт в себе этот запах.
А Милка, осмелев, кокетливо помахивала пушистым хвостом, и чувствуя свою женскую силу, потянулась к нему и, забыв осторожность, лизнула в ухо. Он даже не шевельнулся. Видя его смирение, чувствуя возбуждение, она, похотливо выгнув спину, с вожделением прижалась к нему. В этот миг она торжествовала, грозный и неприступный Свиреп был покорён её женской силой.
И вдруг он очнулся. Затуманенный было взор его вдруг прояснился и он увидел рядом с собой Милку, торжествующую и уверенную в победе. Кровь ударила ему в голову, ярость закрыла кровавой пеленой его взор. Возбуждение вдруг ушло, уступив место привычной ненависти, и он, молча, с наслаждением, которое может доставить только воплощённая месть, рванул ненавистную Милкину шею.
Взвизгнув от неожиданной боли, она отскочила и, не переставая кричать, поспешно скрылась за дверью.
Он был взбешён, его трясло, ему хотелось догнать нахалку и разорвать в клочья. Её минутная победа над ним, заставила его ненавидеть ещё больше. Он ненавидел Милку, ненавидел своё тело, которое оказалось столь уязвимо перед ней.
В последующие дни, пока продолжалась Милкина пустовка он больше ни разу не вышел в коридор, боясь встречи с ней.
Он слышал, как на следующий день к Милке привели гостя. Её торжествующие, страстные крики доходили до него через закрытые двери, несмотря на все его попытки не слышать. Предательская дрожь колотила изнывающее естество, но он продолжал упрямо лелеять свою злость.
Через два месяца Милка родила трёх щенков. Дальняя комната опять была на запоре. Услышав писк новорождённых, Свиреп окончательно впал в чёрную тоску. Ещё новые собаки в доме, это, в конце концов, становилось невыносимым, но его мнения никто не спрашивал, с ним совершенно не желали считаться.
Милку выводили во двор три раза в день. В это время Свиреп крадучись подходил к закрытой комнате и, затаив дыхание, прислушивался к писку, доносившемуся из-за двери. Милкино отродье было там.
Они громко пищали, призывая свою мать. Этот звук, который издавали щенки, питал и усиливал его неистребимую ненависть, не давая ей остывать. Каждый раз, подходя к запретной двери, он толкал её носом, пытаясь открыть, но она всегда была крепко заперта.
Он ждал своего часа, он умел ждать, ненависть, которая наполняла теперь его жизнь и научила многим вещам, которые ранее были для него недоступны. Он стал хитрым, скрытным и терпеливым, и он дождался.
Однажды, подойдя к ненавистной комнате, Свиреп вдруг обнаружил, что дверь забыли захлопнуть и она чуть приоткрыта. Резко выдохнув воздух из судорожно сжавшихся лёгких, он, просунув узкую голову в щель и расширив тем самым проход, бесшумно зашёл внутрь.
Вот уже три года он не заходил в эту комнату. Она вызывала в нём чувство ненависти и отвращения, потому что именно она в его сознании была источником всё более увеличивающегося количества собак в их доме. И сейчас, в углу на толстом матрасе, свернувшись в один большой клубок, спокойно спали, посапывая, три крошечных щенка.
Неслышно ступая, затаив рвущееся от волнения дыхание, Свиреп приблизился к ним на дрожащих ногах. Подойдя вплотную, он, склонившись, оскалясь и роняя пену, испытывая наслаждение от сладостного, долгожданного момента, примеривался, чтобы выхватить одного.
Щенки, вероятно, почувствовав его присутствие, вдруг зашевелились и, тоненько попискивая, потянулись слепыми мордочками к нему, ожидая ласки и молока. Отпрянув, брезгливо сморщившись, он изумлённо смотрел, как эти несмышлёныши, расползались по матрацу в поисках матери.
Вдруг он услышал шорох ключа в дверях, Молниеносно схватив зубами одного щенка поперёк туловища, Свиреп опрометью выскочил из комнаты и бросился было к своему креслу, но не успел. В дверях уже стояла Милка, а за её спиной изумлённо и испуганно смотрела на него Ольга.
Он остановился. Трепеща от гнева, он готов был завыть от досады и собственного бессилия. Они молчали. Застыв на пороге, они, молча, в ужасе от своей страшной догадки, смотрели на Свирепа, стоящего со щенком в зубах, не в силах сдвинуться с места.
Выпустив щенка из пасти, он поднял на Ольгу глаза. В них был гнев, ярость, ненависть и боль. Безжалостная, непримиримая ненависть билась в них чёрной волной, сжигая его изнутри. Застигнутый врасплох, он не успел спрятать её привычным панцирем безразличия.
Откровение, которое открылось Ольге сейчас в его глазах, было настолько страшным, беспросветным, что, ужаснувшись тому, что она сейчас вдруг отчётливо, безоговорочно поняла, она порывисто кинулась к Свирепу. Не в силах сдержать слёз, она обняла его и уткнулась лицом в тёплую, мохнатую шею:
Милый мой, бедный мальчик! Родной! Господи, ну что же мне делать с тобой!
Муфта на его шее промокла от её слёз. Ольга, не в силах успокоиться, не видя выхода из тупика, в котором они оказались, горько рыдала, болезненно до боли в сердце, жалея Свирепа, Милку, щенков, себя и весь мир.
Свиреп стоял не двигаясь и прижавшись шеей к Ольгиному лицу, и впитывал её любовь, которая сейчас так нужна была ему. Гнев ушёл, ненависть притихла. Нежность, любовь к Ольге вдруг опалили его и сейчас он почти что простил ей боль, что она невольно причинила ему.
Так и стояли они, не замечая ничего вокруг, наслаждаясь и страдая от чувства близости, которого давно уже не было между ними.
Но в этот момент Милка, спеша к щенкам и пройдя мимо них, задела боком Свирепа и всё сразу изменилось. Действительность вернулась, очарование исчезло. Сделав шаг в сторону, Свиреп отодвинулся от Ольги и, тяжело ступая, ушёл на своё место.
Щенки росли и, несмотря на все Ольгины старания, всё чаще и чаще вырываясь из своей комнаты, бесстрашно носились по всей квартире, гомоня и дробно топая.
Забившись в самый дальний угол, свернувшись в комок, Свиреп жестоко страдал. Его жизнь окончательно превратилась в ад. Щенки исподволь, постепенно, выжили его из всех его любимых мест.
Они не давали ему возможности спокойно отдохнуть. Когда он ел, они нагло лезли в его миску. Когда он лежал на диване, они настойчиво забирались и устраивались рядом с ним, не обращая внимания на его рычание. Если он ложился на пол, они начинали бегать рядом, то и дело наступая ему на лапы. Но трогать их он больше не решался, помня боль в глазах Ольги.
Переходя с места на место, в поисках покоя и пытаясь спастись от навязчивости бесцеремонных щенков, он отчаянно ненавидел не только их и Милку, а уже и весь этот дом, который перестал быть его, осквернённый этой напастью.
И однажды вечером, во время прогулки, он, уйдя далеко от Ольги, так и не вернулся. Свернувшись клубком на мягкой траве, он, вздохнув с облегчением, впервые за долгое время спокойно, безмятежно уснул.