Мы выехали из дома затемно. Мишель вела синий «Пежо», я раскладывал в телефонном приложении пасьянсы, а Пату спала. На заправочной станции я вышел размяться, пока девушки ходили aux cabinets17, рядом в телефонной будке зазвонил телефон. Да, я любопытный идиот, и что с того? Я поднял трубку.
Зайди в бар, поговорим, послышался серьезный голос Пату.
Давайте быстрее доберемся до Парижа и поболтаем там.
Нет, мы заночуем здесь, если ты хочешь домой валяй.
Она разъединилась. Я посмотрел на часы: три ночи. Да уж! Интересно, сколько бы стоило городское такси на расстояние в двести пятнадцать километров?
Я зашел внутрь. В придорожных кафе и гостиницах раздражает отношение к посетителям: владельцы надеются на то, что больше вас не увидят, и поэтому не стараются понравиться. Обычно вы это угадываете по неприятному запаху, мухам или пятнам на скатертях. В этом месте по-другому. Находись оно в Париже, я непременно стал бы его завсегдатаем. Чисто и никаких насекомых, в витрине полно аппетитных сладостей, пахнет качественным кофе, и видели бы вы ту официантку!
Мы сели за маленький круглый столик. Нам принесли пиво. После короткой паузы Пату спросила:
Если б тебе приказали в одночасье изменить свою жизнь, чтобы ты сделал?
Я бы убил человека. Вот тогда жизнь меняется основательно и быстро. Ты сам меняешься быстро. Раз и изменился. Нужно убегать от полиции и себя, от близких людей. Побрился бы налысо и убил человека вот, что бы я сделал.
Может, стоило бы сначала ограбить хотя бы банк? задумчиво произнесла Мишель.
Нет, банк не то. Банк это деньги. Деньги это государство. Государство сборище дураков, одним из которых являюсь я. И не в моих силах изменить дурака за дураком в этом государстве, а вот закончить жизнь одного дурака это сильно. По-божески.
Ты что ли бог?
Почти что.
И кто же мы в твоем божественном царстве?
Вы те, кем желаете быть. Все просто.
Почему ты молчал всю дорогу? Мы тебя испугали?
Я испугался себя.
Не хочешь признаться?
В любви? Хочу. Подарю вам два колечка от пивных крышек, заведем кучу детей и умрем в этой дыре от счастливой жизни.
Между прочим, мы серьезно с тобой разговариваем.
Чего вы от меня ждете? Я привык затаскивать женщин в спальню и не против, если они проделывают со мной то же. С вами иначе. Как будто бы я переспал с собственными сестрами.
Нам принесли бутерброды и кофе. Почувствовал, как к горлу подкатывается желчь и вот-вот я забрызгаю ею весь мир.
Извините, нужно подышать.
Дверь распахнулась, звеня колокольчиком в затылок. Я держался за стену и долго блевал. Желудок скрутила каменная боль, я видел жизнь, словно смотрел внутрь глазами. Это не были предсмертные картинки, мгновенно проносящиеся у умирающего, но сдохни я вдруг, стало бы лучше.
Когда все прекратилось, я сел на пыльный тротуар и закурил. Сигарета спасала мою задницу, как и тысячи раз. Две минуты наедине с «Я». Красный огонек факел будущего.
Я вернулся в бар. Сестер там не было. Огляделся. За столиком девушка читала книгу. Стандартно красивая, без особенностей, если за таковое не считать ее слепяще-рыжие волосы, в общем, не каждый со мной согласится и станет возражать фразой «не в моем вкусе». Прежде я не обратил бы на нее внимания. Давно не встречал такого, соскучился. Она сидела идеально прямо, заложив ногу за ногу, слегка наклонив голову, читала, наверное, роман девятнадцатого века с их статями, осанками и породами. Длинная шея, прямая спина, расправленные плечи. От нее веяло королевской воспитанностью, спокойствием, мягкостью, умеренными гордостью и настырностью. Настоящая женщина. Почему современность настолько сильно сдавила нас заботами, что все съежились, скрючились и сгорбились? Разве это наш выбор? И чем мы хуже тех, на балах и приемах? К девушке подошел долговязый парень, она подняла на него большие глаза, слабо улыбнулась, убрала в легкую сумку ярко-оранжевого цвета книгу, и они вышли.
Официант протянул ключ от моего номера и доложил, что дамы уже наверху. Предупредил, что позвонит в восемь, чтобы к девяти мы спустились на завтрак. Я купил бутылку вина, расплатился за ужин и поднялся к себе. Номер опрятный: двуспальная кровать, телевизор, два зеркала, на полу большой ковер. В ванной приятно пахло свежестью, в белом кафеле отражались световые лучики. Я поднял крышку унитаза с диким желанием отлить.
Официант протянул ключ от моего номера и доложил, что дамы уже наверху. Предупредил, что позвонит в восемь, чтобы к девяти мы спустились на завтрак. Я купил бутылку вина, расплатился за ужин и поднялся к себе. Номер опрятный: двуспальная кровать, телевизор, два зеркала, на полу большой ковер. В ванной приятно пахло свежестью, в белом кафеле отражались световые лучики. Я поднял крышку унитаза с диким желанием отлить.
За стеной зазвонил телефон, послышался голос Мишель, слов разобрать я не смог. Раздался стук в дверь. Пату в ночной рубашке, босая, с растрепанными волосами, с потеками туши и постаревшая на тридцать лет, переступила порог.
Уеду рано. Позаботься, пожалуйста, о Мишель. Ты нужен ей больше, чем мне.
Молча выслушал, глаз прищурился сам собой, я кусал край губы плохой знак. Взял бутылку, хорошенько отпил из нее, а когда поставил, размахнулся и влепил Пату сердечную пощечину. Схватил за волосы, притянул к себе ближе и выдавил:
Шлюхи! Надоели! Какого черта!
Швырнул ее в сторону, Пату споткнулась о стул, опрокинула его, потеряла равновесие и упала, тяжело бухнула о стену голова. Я смотрел на все свысока, пил вино из горла и четко осознавал, чего хочу.
Она заплакала. Тихо. Я понял это, увидев ее трясущиеся плечи. Сел рядом, согнул ноги в коленях и положил на них руки. Курил.
Патрисия подвинулась ко мне, обняла за шею и зарыдала. Бес вырвался. Она освободилась.
Прости, прости, шептала она, целуя меня, и снова шептала: прости, прости
Дверь резко распахнулась.
Сукин сын! Свинья!
Мишель накинулась на меня с кулаками и лупила, не глядя, пару раз больно задев нос.
Ублюдок! Поднять руку на женщину!
Нет, нет, дорогая, Пату поднялась и пыталась остановить сестру. Я упала сама.
Та-а-ак! С меня хватит!
Дома меня ждал Витто. Жак меня не ждал, а жарил какую-то пышку на моей любимой софе.
Пошли вон! Ты, любовник-недоучка, в душ, а вы, my fair lady18, за дверь!
Гадость! Ты же говорил, что мы до понедельника муж и жена?!
Она прикрыла грудь ярко-розовой тряпкой, а Жак, как побитый сторожевой пес, поплелся, оглядываясь, в ванную.
Сколько он должен тебе денег, по-хозяйски произнес я, доставая бумажник и стараясь приветливо улыбаться.
Ты не за ту меня принимаешь! Отвернись!
Когда она уходила, игриво подмигнула и сказала:
Хоть ты и злой, но шибко красивый!
Эти слова слышал Жак, довольный и чистый, в новых трусах, купленных мною на прошлой неделе.
Гости разошлись, и семья вновь собралась. Как на Рождество, Жак извлекал из холодильника разные вполне съедобные штуки. Витто облизывался, я уплетал, а Жак, судя по всему, собирался объясниться и начал:
Состарюсь, куплю кресло-качалку и буду в нем размышлять о прожитых годах.
Сидеть в американской идее-мечте?
О чем ты?
Ты разве не знал, что кресло-качалку изобрел один из самых знаменитых американцев?
Гейтс? Клинтон?
Нет, Бенджамин Франклин.
Тот, что на долларе?
Нет, на долларе Вашингтон. А Франклин на сотенной бумажке.
Я это и имел в виду.
Прожить жизнь так, чтобы спокойно просидеть старость в кресле-качалке не мой принцип. Всегда казалось, что и ты далек от стремлений к уюту.
Был далек. Сейчас чаще и чаще задумываюсь об одиночестве.
О женитьбе?
Согласен на небогатую и незнаменитую старость, но не допущу одиночества. В тюрьме я размышлял о том, что, если останусь мошенником, судьба перетасует карты. В колоде найдутся лишь пиковые короли.
Жак замолчал. Я в ожидании налил в рюмки пастис19, разбавил его водой и нетерпеливо движениями бровей и головы требовал продолжения.
Что? Жак удивленно обратил на меня внимание.
И? Пиковые короли?
А! Тебе в детстве не гадали? Обычно процедура мистического процесса начинается с восседания на картах детственницы, а затем ты ассоциативно связываешь себя с королем понравившейся тебе масти. Я был пиковым.
Я рассмеялся.
Странно, что ты не знал.
Почему в детстве?
Ну, ты даешь! Где же по-твоему сейчас взять детственницу? Они бывают только в де-тстве!
Вот такие вот у Жака воспоминания о его нежном возрасте. С моими они никак не совпадают. Колыбельный период и позже меня не окружали девственницы. Я даже долго не догадывался об их существовании. Когда повстречал первую подобную, счет девушкам давно уже исчислялся десятками, поэтому я испугался, обнаружив преграду для члена, и трусливо сбежал от нее краснеющим от стыда пятнадцатилетним подростком. И почему ни Жизель, ни ее коллеги, ни, в конце концов, мои школьные приятели об этом не упоминали?