Вот видны брустверы немецких окопов. Слышен чужой говор. Теперь ползём совершенно тихо. Где-то раздался взрыв гранаты. Скорей в канавку. Вспыхивают ракеты, люди замерли. Щека чувствует холод земли, и её запах ободряет. После ракет тьма становится невыносимой.
Гранаты к бою!
Каждый сжимает комок чугуна, ощущая рубцы делений. Красная ракета горизонтально летит на оборону противника. Чёрные комки гранат полетели в траншеи. Оглушающие взрывы потрясают землю. Люди срываются и прыгают наугад, перескакивая немецкие траншеи. Враг зажат. Теперь его надо уничтожить.
Отставший Кобзенко вполголоса кричит:
Тоболев!
Рядом с нами в немецком окопе крякнул немец и лязгнула сталь. Сейчас на звук хлынет поток пуль. Но пулемётчик не подозревал о нашем присутствии. Рассчитав расстояние, слабо кидаю гранату. Очень близко. Застрочил пулемёт. Мелькнула мысль: «Надо бы тихой сапой». Взрыв прекращает трескотню пулемёта. Ползу в окоп. Три трупа и один раненый. Приводим его «к общему знаменателю», и снова тишина. Ползём дальше. Где наши? Кто стреляет? Может, противник отбил атаку. Может, мы одни идём. Вот гребень высотки. Здесь ждать отбоя. Слушаем какофонию залпов и взрывов. Сами молчим. Нет видимой цели. Вдруг в нескольких шагах слышны окрики немецкой команды.
Огонь! шумит кустарник, слышны стоны, захлёбываясь, трещат автоматы. В голове мелькает казённое выражение «мы приняли на себя огонь противника».
Быстро меняем огневые позиции, дезориентируя немцев. Пули ложатся туда, где мы были несколько секунд назад.
При свете ракет видим движущиеся цепи противника. Идёт подкрепление.
Рядом со мной лежит мордвин Ярков и, указывая на чёрные точки, шепчет:
Смерт пришёл. Погибат, командир, будим.
Спокойно отвечаю ему крепким словом. Другие бойцы недовольно ворчат: «закаркал, ворон щипаный».
Противник обходит нас. Менять огневую позицию нельзя. Ждать невозможно. Ракеты вспыхивают одна за другой. Бьём по чёрным фигурам. Стоны противника успокаивают значит, бьём не зря. Раз стонут, значит, есть и убитые. Диски опустели. Приказываю держать огонь, спускаюсь на дно окопа и заряжаю диски. Вдруг Ярков падает на меня, придавливая тяжестью ослабшего тела. Липкая кровь течёт с его плеча мне за ворот. Наконец, сбрасываю его. Он слабо стонет. Через окоп прыгает фантастически зловещая фигура. Зевать некогда. Пучки огня летят из дульного тормоза. Начинаю нервничать. Кончился диск. Закладывая второй, подтягиваю нервы, стараясь добиться осмысленной стрельбы. Из четырёх нас стреляют трое, догадываюсь по вспышкам.
Враг откатился. Наступила тишина. Тревожная, тяжёлая тишина. Слышим шаги с нашей стороны.
Кто?
Кротыч, живы?
Ярков, кажется, убит.
Нет, товарищ командир, пуля на правый рука садился.
Подходят санитары. Оказалось, что пули «садились» в руку, шею и грудь. Один товарищ убит. Нас остаётся трое. Жадно пьём воду из фляжки. Во рту какой-то налёт с привкусом полыни. Вода освежает, успокаивает. Теперь бы закурить. Вот и перекур. Вернулась жизнь.
Подходит комбат.
Молодцы автоматчики. Сейчас вас сменят.
Час этот мучительно длинный.
Начало светать, когда подошёл батальон. Мы осматриваем поле ночных боёв. Двадцать пять немцев пришито к земле, несколько раненых испуганно глядят на нас. Но зла уже нет. Мы уходим на КП в знакомое село, на полянку, где вчера готовились к штурму.
Бойцы разговаривают неестественно громко, вспоминая все случаи ночного штурма, иронизируя, только о погибших вспоминают с грустью, но каждый чувствует себя живым. Завтрак и сон. Командир объявляет итог. Высотка взята, более двадцати убитых, 16 пленных. Наша тройка награждена.
Беззаботно храпят бойцы. Сотни снарядов пролетают над ними, десятки мин взрываются невдалеке, но Горбунов улыбается во сне. Что видит он? Ивакин снова балагурит: «Попал парень в отпуск». Кто-то вскрикивает, кто-то бормочет бессвязно, кто-то скрипит зубами.
Отошла гроза. Не чувствует Туманов, что осталось жить ему семнадцать часов. Глубоко дышит Казанцев ещё не простреленной грудью.
Пока ещё греет ласковое солнышко и радует своей красотой золотая осень.
Вот коротенький эпизод тех дней, когда началось наше знакомство. Не страшен тебе контраст такой обстановки и дружбы? Наверное, в эту ночь я завоевал счастье дружбы с тобой.
Часть 4. Не могу написать тебе всего, что думаю
Вот коротенький эпизод тех дней, когда началось наше знакомство. Не страшен тебе контраст такой обстановки и дружбы? Наверное, в эту ночь я завоевал счастье дружбы с тобой.
Часть 4. Не могу написать тебе всего, что думаю
Глава 41. Для тебя я ребёнок, начинающий жить
Мы на пороге величайших событий:
это не слова
12.5.44
Сегодня праздник, но если не будет твоих писем, то праздника не будет.
Был парад. Я шёл в краснознамённом взводе. Выступал. И если бы ты слышала, то, наверное, понравилось бы. Сейчас перерыв, и я устроил тебе серию рисунков Жукова «Ленин». Мне очень нравится. Особенно Ленин в гимназические годы. Муся, давай собирать альбом гравюр, лито и иллюстраций. У меня была чудная коллекция, но Всё, что будет встречаться мне, я буду высылать тебе на паспарту. Размеры: 10x15, 15x22, 22x30. Это даёт возможность оформить рисунки любого размера, кроме альбомных. Согласна? Буду высылать.
Зовут «командовать парадом». На повестке дня несколько литров. Офицеры волнуются. Пришёл герой Советского Союза Шепелёв. Иду.
2.5.44. Ясное солнечное утро.
Вчерашнее командование «парадом» кончилось тяжёлой контузией, так как на всю офицерскую компанию было выпущено мной несколько «снарядов», в том числе «фердинанд». После такой канонады доблестные лыцари полегли, аки убиенные. Сейчас, охая, просят «лекарства». Адресую их к врачам, чертям и по другим очень запутанным адресам.
Почты вчера не было, и сегодня имею три письма: два твоих и одно от Кузьминой Фаины с приветом от тебя, с табаком и тремя спичками.
Милая Муся, прости меня за мою подлую, незаслуженную обиду, брошенную по адресу твоих родителей. Злиться-то мне надо не на них, а на условия, которые сковывают меня. Прости, и этого не повторится.
Вот с упрёком в «низкой мести, недостойной мужчины», я не согласен. Сделано это не с целью «уколоть», «уесть» тебя, и согласись сама, что это выражение было неправильным. Замечание сделано по праву дружбы. Свои замечания пиши, не стесняясь. Правда, трудно сейчас заниматься слогом, следить за своей речью, но всё же я стараюсь следить за собой. Поверь, что это нелегко. В разговоре мне нельзя резко отличаться «умным» настроением речи, что неприятно будет отдалять меня от моих товарищей. Но когда-нибудь я займусь этим. Отстал я сильно. Но ведь теперь у меня будет критик, который поможет мне. Да?
Муся, посылаю тебе книгу о Ленине и рисунки. Книга мне очень понравилась, и я знаю, что ты любишь Его, Чехова и Левитана. Скоро я буду иметь возможность собирать очень красивые гравюры и рисунки, книги. Буду высылать тебе. Благо бандероли разрешают посылать. Может, тебе покажется смешной моя страсть к коллекционированию. Нет, кажется, ты тоже любишь это.
Как хочется вместе делать любимое дело! Ты преподаёшь литературу, а я готовил бы тебе иллюстрации к каждой теме. Да, пошлю тебе «Мцыри» и «Калашникова»48. Но я помню твоего Лермонтова и многое скопировал бы для сопровождения темы (свою историю я всегда сопровождал этим). Нет, работали бы мы с тобой неплохо.
Скоро, скоро это будет. Мы на пороге величайших событий. Это не слова. И твой Ганя будет участником их. Пусть не смущает тебя это затишье на фронтах. Мы ближе к победе, чем при продвижении. Чертовски интересно жить и участвовать в создании истории, хотя бы незначительной пылинкой.
Как хочется быть вместе и делать одну работу
12.5.44
<>49 Доходят ли до тебя мои автобиографические письма? Послал я их много.
Милая, ты не обижаешься за мои советы об устройстве твоей жизни? Они даны совершенно беспристрастно. Твои успехи мне дороже личного счастья. И в жизни я хочу, чтобы ты осталась тем, кто ты есть, не подчиняя свою волю кому бы то ни было (это чудно сказано у Лондона). Если ты будешь учиться и кончится война, я буду или в Москве, или ОЧЕНЬ близко к ней. Да и вообще я должен поработать с Семёном, но планов строить не могу, пока не имею для них оснований, а без фундамента трудно строить.
Итак, антракт. Письма сегодня не принимают (не отсылают), так что я имею шанс получить ещё.
Как хорошо, что нам обоим светит это солнце.
Получил твоё письмо, писанное наспех. Чудный афоризм Гёте. Только почему-то нет в твоих письмах ответов на те вопросы, которые я затрагиваю в письмах. Это я объясняю предпервомайской суетой. Вообще эта работа без нормы и времени больше отнимает здоровья и времени. Зачем ты придаёшь такое большое значение крикам и упрёкам чиновников?