Ребёнок обязан жить с матерью
Повесть
Марина Арсёнова
Фотограф Shutterstock Andrey Kochkin
© Марина Арсёнова, 2020
© Shutterstock Andrey Kochkin, фотографии, 2020
I
В детстве я лежала в больнице недели три, ничем серьёзным не болея.
Вроде бы, у меня была обычная простуда. Мать потом объясняла, что отправила меня в больницу, потому что мы только переехали из Сахалина в Крым, контейнер с вещами ещё не пришёл, и ей было неудобно возиться с больным ребёнком и одновременно налаживать быт.
Я, честно говоря, не знаю, правда это или нет. Вполне могла быть и другая причина, потому что мать часто путалась в деталях. К примеру, всегда говорила, что мы прожили в Крыму три года, а на самом деле два. Я позже определила это по подписям к фото, листая свой детский альбом. Было много ещё такой путаницы вот и про больницу не знаю точно, почему я там оказалась.
Меня, семилетнюю, поселили в палату с детьми на четыре-пять лет старше. За окном была безнадёжная осень. Я ходила в столовую есть суп и варёные яйца, играла на кровати с зайцем Косей, писала прописи в разлинеенной тетради. Иногда приходила мать с банками домашней еды. В больнице было некрасиво, холодно, уныло.
В другой палате жили девушки постарше, лет по шестнадцать-семнадцать. Я как-то постепенно к ним прибилась. Вечерами к девушкам приходили парни играть в карты и флиртовать, а я у них была вроде как дочь полка все меня привечали и нянчили, и я бегала обниматься то к одной, то к другой девушке.
В моей палате такого дружелюбия не было. Меня донимала одна девочка лет двенадцати. Дразнила, в шутку отбирала игрушки. Однажды она совсем заигралась схватила зайца Косю, встала на кровать у стены и запихнула его за трубу отопления так, что мне было не достать. Я закричала, чтоб она отдала, девочка прыгала на кровати и смеялась над моим волнением, я заплакала, другие девочки начали её уговаривать, чтоб достала. Она вытащила зайца и бросила мне.
Я ещё поплакала, обнимая Косю, успокоилась.
И пошла к директору больницы.
Я прошла по длинному полутёмному коридору, постучала в дверь кабинета мне открыл человек. Конечно, не факт, что он работал там именно директором, но в моей семилетней голове было не так много должностей для взрослых. «Переведите меня в другую палату, смело сказала я директору. К старшим девочкам».
Директор сходил в обе палаты, прояснил ситуацию, девушки постарше за меня заступились.
И меня перевели! По моей просьбе, вопреки правилам.
Потом с одной из девушек, с которой я больше всего сблизилась, мы лежали на покрытой казённым больничным покрывалом кровати и обнимались. И я, смутно ощущая, что делаю что-то неестественное, но как бы в благодарность, назвала её мамой. Не помню, как она себя повела, вроде бы, мы просто лежали дальше, и она гладила меня по голове. Я вскоре забыла её имя.
Когда мать в очередной раз приехала, удивилась, что я ходила к директору. А потом наконец-то забрала меня оттуда.
II
У меня нет хороших воспоминаний про мать. Ни одного. Зато много плохих.
В детстве каждый приём ванной (ну, как ванной, в 90-е мать грела воду и мыла меня в тазике) оборачивался моими воплями, её ором и затрещинами. Поэтому самостоятельно мыться я начала довольно рано.
Когда мне было лет пять-шесть, она ставила меня на горох или на гречку. Это такое наказание. Гречка потом отпечатывается на коленках кружевным узором, а горох круглыми вмятинами. Стоять на горохе легче он гладкий, а гречка колючая.
Отчётливо помню, как однажды я не хотела есть борщ: какое-то время мы с матерью препирались на этот счёт, а потом она взяла тарелку и вылила мне этот борщ на голову. Я даже не успела отстраниться. Борщ был к тому времени не горячий, и вышло не то чтобы больно, но просто очень обидно. Я разрыдалась и пошла в ванную вымывать капусту и свёклу из волос. Мне было одиннадцать.
***Я коллекционирую фильмы про жестокое обращение родителей с детьми. Обычно ведь как: показывают какие-то среднестатистические семьи. Например, мама требовательная, а отца нет. Или отец строгий, зато мама ребёнка очень любит. Или родители заняты карьерой, а детей воспитывает бабушка. В большинстве семей, видимо, так и есть.
То ли дело фильм «Волчок»! Судимая садистка издевается над
9-летней дочерью. Дочь к ней невротически привязана, несмотря на полное отсутствие ответной любви и заботы. А ещё есть фильм «Сокровище», победивший на «Оскаре». Там 16-летняя очень полная девочка беременна от собственного отца, а мать её за это ненавидит. «Он предпочёл тебя!» Тут без комментариев. Венчает мою коллекцию многосерийный фильм с Бенедиктом Камбербетчем «Патрик Мелроуз». Злой отец бьёт и насилует малолетнего сына сын потом всю жизнь несчастлив.
Мне, к счастью, неведомо сексуальное насилие со стороны матери или отчима, но очень знакомо ощущение того, что рядом человек, который тебя ненавидит, а деться некуда. Яна Троянова, сыгравшая в «Волчке», довольно точный портрет моей матери.
***Каждое лето меня отправляли в детский лагерь на одну или две смены. «Хоть отдохну от тебя», объясняла мать. Я ненавидела детские лагеря. Мать из лучших побуждений договаривалась, чтобы меня взяли в отряд, где дети постарше: «Смотрите, какая она рослая! Давайте её к 14-летним». И потом мне всю смену приходилось им соответствовать. Иногда в лагере было совсем невыносимо, а иногда терпимо. Дети скучали по своим родителям и писали им письма. Я не скучала, но, чтобы не выделяться, делала вид, будто тоже очень хочу увидеть маму.
***Однажды я провела две смены в детском лагере под Миргородом, где расположены термальные источники. У меня там здорово отросли ногти на руках и перед возвращением домой я по-модному их накрасила: на левой руке зелёным лаком, а на правой оранжевым.
Вечером мы с матерью смотрели телевизор. Я иногда отвлекалась от экрана, чтобы взглянуть на свой яркий маникюр. Мать заметила.
Обрежь.
Не хочу.
А ну обрежь, я сказала!
Но они такие длинные. Жалко!
Лёня, иди сюда!
Это была большая ссора. Мать орала, материлась. Отчим прибежал из кухни, зажал меня ногами как-то так, чтобы я не могла сопротивляться и мать обрезала каждый ноготь сама неровно чикнула под корень.
III
После вуза я работала журналисткой, и люди часто обращались ко мне с просьбами и предложениями. Однажды какая-то девушка выслала свою книжку и попросила, чтобы я оценила её произведение. Когда я открыла его была потрясена: оказалось, что это бесконечно подробный текст о том, как девушку бил отец. И под столом бил. И около батареи бил. И руками, и ногами.
«Откуда она знает, что это тема мне близка?» поразилась я. Я тогда мало кому рассказывала о своём детстве. И уж точно не писала о нём в «Фейсбуке», где состоялась наша переписка. У нас не было общих знакомых, и вообще она жила в другом городе. Я решила, что она всё-таки не знает просто совпадение.
Текст был очень тяжёлым для меня и, к сожалению, написан плохо я не смогла читать. Я ответила девушке, что с точки зрения аутотерапии написать такую книжку полезное дело, но с читательской точки зрения всё по-другому смотрится, и рецензию на её книжку я сделать не смогу. Я не хотела её обидеть какое-то время мы с ней ещё переписывались, но в том, насколько наши истории похожи, я ей так и не призналась.
Мне, честно говоря, не хотелось иметь с ней ничего общего. «Как можно всем рассказывать про такое? Зачем? Это же стыдно, стыдно!» думала я.
***Меня тоже били руками и ногами. Под столом, около батареи во всех местах нашей квартиры. Меня била, толкала и пинала мать. Могла швырнуть в меня тарелку, книжку, пульт от телевизора. Я орала, закрывалась руками, убегала она догоняла, загоняла меня в угол и била.
Меня тоже бил отчим. Но чаще они объединяли усилия: один держал, вторая била. Либо наоборот.
Было много побоев и причин для побоев тоже всегда было много. «Умничаешь!», «Огрызаешься!» причины. Не вынесла мусор причина. Разбила салатницу веская причина. Я посчитала, что салатница фигурировала в ссорах и побоях на протяжении семи лет.
***Начиналось обычно так:
Свет в туалете! рявкал отчим, потому что я забывала нажать на выключатель, выходя из нашего смежного санузла.
Но он не мотает даже. Ты же сам вставил в счётчик булавку, «умничала» я, но выключала.
А ну иди сюда! Огрызаться мне будешь! тут он подлетал со красным лицом и больно хватал меня за плечо.