А ну иди сюда! Огрызаться мне будешь! тут он подлетал со красным лицом и больно хватал меня за плечо.
Лёня, не трогай говно вонять не будет! орала из комнаты мать.
Сама ты начинала я, всхлипывая. И сразу понимала, что сейчас будет.
И это, конечно, начиналось!
Щас я тебе покажу, кто тут умнее! Ира, доставай ремень!
Отчим тащил меня в комнату, переворачивал на диване и лупасил офицерским полосатым ремнём «по заднице» а мать держала. Но мог и ручищей. Отчим раньше был военным и потом пару лет служил в милиции. Я страшно боялась его и понимала, что заявлять на него бесполезно своего не накажут.
***Надо сказать, мать никогда не била меня пьяной. Когда она напивалась, я вообще не слишком её интересовала. Мать включала Аллегрову и плакала или уходила к соседям или просто сразу засыпала. Часто она звала каких-то друзей, они пили на кухне. Пьяной мать, наоборот, бывала ко мне добра.
Марианна! звала она.
Я Марина, злилась я, заходя на кухню.
Я хотела назвать тебя Марианной. Мариной тебя назвал отец.
Ты уже говорила это.
На, потягивала она широким жестом купюру.
Я брала деньги и уходила. На кухне продолжалась пьянка: водка, закуска, сигаретный дым, Аллегрова. Наутро гора грязной посуды, окурки, пустые бутылки под столом. Через день она всё убирала и делала вид, что чистота это её второе имя. Например, могла избить меня за то, что я уронила на пол кусок хлеба.
Били тогда многих моих ровесников: за отметки в дневнике, за опоздания, за матерные слова. Кому-то давали пощёчину или подзатыльник, кого-то били ремнём по попе. Признаваться в этом в компании было как-то стыдно. А некоторых не били и я, конечно, завидовала. Меня били безо всякой логики, по вдохновению. Отметками моими мать не интересовалась. Опоздания оценивались по-разному: в пьяном кутеже она могла и не заметить, что я пришла позже, чем обещала. А матерные слова я все узнала от неё.
***
Лет с одиннадцати я стала давать сдачи. У меня есть шрам от её ногтя на ладони это одна из первых драк, когда я не просто закрывалась руками, лёжа на полу, а взяла и сильно её поцарапала. Она в ответ меня. Отбиваться было сложно, особенно когда с нами жил отчим вдвоём они всегда были сильнее. Благо, они часто ссорились и на время разъезжались. Лет в пятнадцать я стала настолько сильной и бесстрашной, что дала сдачи самому отчиму отпихнула его ногами в другой конец кухни. Но потом, конечно, мне только хуже было. Зато мать на меня где-то с этого возраста перестала нападать. В этом смысле стало легче.
IV
Три сестры в Москве убили своего отца, который избивал и насиловал их. Сестёр готовы подсадить на много лет, и широкая общественная поддержка не помогает. Многие говорят: «Мы сёстры Хачатурян», имея в виду нечто образное, а у меня действительно есть подобный опыт. Я решаюсь рассказать об этом публично, хотя мне трудно даются такие признания. Это читают не только друзья, но и коллеги, клиенты, незнакомцы.
Хотела ли я поступить с ним так, как сёстры Хачатурян поступили со своим отцом? Да. Побои отчима были унизительными, болезненными и безнаказанными. Я мечтала, что осмелюсь подойти к нему в темноте, храпящему и такому отвратительному, ударю кухонным ножом в шею и если он не умрёт, то хотя бы больше не осмелится меня трогать. Но потом представляла себя в детской колонии и понимала, что я этого никогда не сделаю. Не из жалости к отчиму, а из трусости.
И, надо признать, такого ада, как у них, у меня всё-таки не было. А ещё отчим с матерью часто расходились и он месяцами жил отдельно.
Мне несказанно хочется, чтобы у нас в стране домашних садистов сажали, чтобы соседи вызывали полицию, как только услышат крики, чтобы родственники забирали детей из таких семей, а не делали вид, будто не в курсе. Я рада, что появились фонды помощи жертвам. Я всё ещё надеюсь, что сёстрам не придётся провести долгие годы жизни в тюрьме.
***Лет до десяти я не стеснялась рассказывать ровесникам и взрослым о том, что происходит со мной дома.
Однажды к матери пришла подруга они долго болтали на кухне и наконец позвали меня обедать. Мне было лет шесть: я съела суп и сползла под стол, чтобы сидеть там и слушать «взрослые разговоры». Подруга погладила меня по голове.
Ого, откуда у тебя такая шишка? удивилась она.
Мама побила, простодушно ответила я.
Ой, да случайно ударилась, стала отпираться мать.
Нет! закричала я, высовываясь из-под стола. Это ты меня побила!
Мне стало обидно, что она врёт, и я начала всхлипывать. Мне хотелось, чтобы её подруга обязательно мне поверила и меня пожалела. Я прижалась к ней. Подруга была хорошая, ласковая, она меня молча обняла.
Ну, ладно, ладно, согласилась мать и похлопала меня рукой по плечу как бы в качестве извинения.
***Позже я стала стыдиться того, как живу. В школе я об этом молчала, но близким подругам я иной раз скороговоркой рассказывала, что моя мать алкоголичка, что она бьёт меня, обзывает и унижает, может выбросить игрушки с балкона, достать из шкафа мою любимую вещь и порвать её. Подружек потрясали эти истории, они передавали мои словам родителям и те часто готовы были оставить меня у себя на ночь, покормить, как-то приободрить.
Чем старше я становилась, тем меньшему кругу друзей признавалась в своей тайне. После института, когда в беседе к слову приходилось что-то из детских воспоминаний, я рассказывала не так, как чувствовала:
С детства я обожаю русский мат. Когда есть вдохновение, я витиевато матерюсь, почти как Венечка Ерофеев, но только хуже. Вы спросите: «Марина, а кто научил тебя всем этим волшебным словам? Кто показал тебе сапфиры и изумруды русского языка?» Я отвечу: «Спасибо маме, это её заслуга!» Когда ей хотелось доходчиво объяснить, что я была не права в той или иной ситуации, она использовала только самые сильные выражения. В основном, синонимичные словосочетанию «развратная женщина». Я старательно всё запоминала, а потом воспроизводила услышанное в компании одноклассников. Чем, между прочим, завоевала серьёзный авторитет. И только одно прилагательное я узнала вне дома. Чудесное прилагательное, начинающееся с «хитро» и заканчивающееся на «банная». Можно применять как в литературной, так и в живой речи, когда хочется обозначить нечто сложное. Это прилагательное я услышала от мамы своей подруги Иры в аналогичной ситуации доходчивого объяснения про неправоту дочери, но с участием зрителей в моём лице.
В общем, чтобы не погружаться в истинные эмоции, я ёрничала. Как у Ахматовой: «Нет, это не я, это кто-то другой страдает». В моём случае: «Нет, никто не страдает, это такой трудный, но забавный жизненный путь человека, наделённого чувством юмора».
V
В то лето меня в очередной раз отправили в лагерь, и все в отряде думали, что я мажорка, потому что мать оплатила полную стоимость путёвки для детей рабочих какого-то завода. Другие родители купили эту путёвку по минимальной льготной цене. «Тебе, наверное, и с собой кучу денег дали?» спросила девочка из моей комнаты. А мне дали совсем чуть-чуть.
Фотографии мне не нужны, сказала я вожатой, которая организовывала съёмку отряда.
На память не хочешь разве? Все заказали. Если нет сейчас денег, родители могут заплатить, когда в Киев вернёмся, предложила вожатая.
Нет, не надо всё-таки.
В Киев мы приехали в середине дня: за окном заполненного детьми автобуса придорожные деревья и солнечные поля сменились однотипными многоэтажками Троещины. Это окраина города. Раньше я бывала тут всего однажды три недели назад, как раз, когда уезжала в детский лагерь. Оказалось, городской автобус, идущий от метро до моего дома, заканчивает на этой квадратной площади свой маршрут.
Соседка по комнате прыгнула в объятья матери, отец подхватил её чемодан и пошёл к машине. «Пока, мажорка!» крикнула она мне, обернувшись. Я помахала рукой, оглянулась по сторонам: все суетились, разбирали багаж и постепенно расходились. Меня никто не встречал. Я растерялась.
Мать с отчимом уехали тогда в Крым, а меня должны были забрать их друзья. Ну, как, друзья. Мать попросила об этом одолжении своего любовника, про которого я тогда ещё не знала, что он не просто друг а целый любовник. Я только потом всё поняла, когда случайно увидела его у нас дома голым. Звали друга Гумер, но я называла его про себя Гомером, потому что так было смешно и по-древнегречески.
Мы заранее побывали у Гумера на Борщаговке в гостях, пили чай с его женой Юлей. Мне надоело, я вышла погулять. Походила туда-сюда по двору, оглядела соседние дома, покаталась на качелях, вернулась. «Дурочка эта Юля, сказала мать, сразу как мы ушли. Детей нет, всё хи-хи, ха-ха, терпеть не могу!» Мы дошли до остановки и долго ехали домой на трамвае, а потом вышли почти у моей школы и добирались на метро.