Наконец из-за тяжелой портьеры показалась перепуганная физиономия Ёки-Пуки. Он не притворялся, а действительно был очень ошарашен. Интересно, что же так проняло нашего сорви-голову? Тремя дрожащими лапками поманил Рыбчика к себе.
Только тихо! еле прошептал он. И не вздумай открыто лезть к окну!
Рыбчик пошевелил усами и выпрямился.
Вот сюда иди, смотри в щёлочку! всё так же шепотом руководил Йокин.
Рыбчик посмотрел. На улице темно. Пусть это и Париж, ночь нигде не отменяется. Горят фонари у гостиницы напротив
Ну и что?
Ты на окно смотри! Выше! Четвёртый этаж! взмолился паучок.
В указанном окне выделялся чернотой и неподвижностью очень странный силуэт.
Теперь видишь?
М-м-м?
М-м-маньяк! Он за нами следит! Он в засаде!
Рыбчик отпрянул от портьеры. Оглянулся. За ним уже стояла толпа медведей и жадно тянула головы на коротких шеях к окну смотреть.
Там что инопланетяне? даже взвизгнула от любопытства розовая медведица.
Инопланетяне, инопланетяне забурчали и забормотали мишки.
Нет, ну что вы! Никаких инопланетян! Просто там этот обычный маньяк, поспешил успокоить всех Рыбчик. Тем, кто не знал русского, перевели.
Тут сверху на паутине, как на тарзанке, промчался через всю комнату Йокин, вопя не своим голосом:
Ой, там маньяк! Ай, боюсь маньяков! Прячьтесь, прячьтесь!
Медведи быстро залегли по берлогам. Кто где успел. Тридцать шесть тесно-тесно забились под кровать, остальные кинулись в туалет.
Мои уши! вдруг запричитала розовая медведица. Ой, отдайте, будьте так добреньки! Да куда ж они Ох, попала я
Йокин уже успел подлететь на своей паутинке к выключателю и вырубил свет. В темноте раздавалось кряхтенье, сопенье, урчание и почему-то жалобное похрюкивание.
Однако, господа, послышался из-под кровати взволнованный голос Карла Лагерфельда всё сложно. Так что давайте спать, а утром разберёмся в ситуации. Чтобы нас не застали врасплох, выставим дежурных. Кто-то хочет?
И Рыбчик, который чувствовал себя морально крайне неудовлетворительно (и не верил в маньяка), конечно же, вызвался охранять всех.
А что же Йокин?
Он очень удобно устроился в «медвежьем кабинете» Лагерфельда, вполне оценив и обтянутый кожей диванчик, и нежное пуховое одеяло, так щедро укрывшее его немытую фигуру. Он кутался в одеяло, дрожал от страха и приговаривал: «Ой, мне так страшно! Но мне так хорошо!» «Страшно»-«хорошо» качались перед его глазами, как качели, и вскоре стало одинаково приятно что страшно, что хорошо Успокоенный паучок заснул. И вот уже его храп заглушил горестное похрюкивание, пунктиром долетавшее со стороны комода.
Неловко признавать, но это так: заснул и Рыбчик, заснул на посту! Однако никто о нём не вспомнил. С утра все гонялись за Йокином Наконец схватили, и, как ни отбрыкивался, сунули мордой в окно:
Полюбуйся на своего маньяка!
Ишня! Ишнянка! Какой красивый паяц! когда Йокину что-то очень сильно нравилось, он всегда говорил «ишня» или «ишнянка». Судя по тому, что паучок употребил сразу два своих хвалебных слова, паяц был великолепен. Огромный, в человеческий рост, весь из цветных лоскутов, он висел на верёвочках в окне четвёртого этажа гостиницы напротив и, казалось, не обращал на наших туристов никакого внимания. Медведи кряхтели, потирая бока после ужасной ночи на полу ванной и под кроватью. Они уселись вокруг Йокина и решали, что с ним делать, чтобы не безобразил.
А Ёки-Пуки смотрел на них так жалобно, как только он один и умел.
Медведик с шерстью цвета какао и огромными ступнями задних лап спрашивал, как это Ёки-Пуки очутился в их компании на правах медведя.
Нет, не медведь я, ну и что?! перешел Йокин в наступление. Теперь домой, да? Или всю неделю здесь в коробочке просидеть? Деда Миша не смог, меня вот послал, чтобы всё рассказал ему, старенькому. Привет просил передать. Радовался за меня, что с вами познакомлюсь Познакомился
Ты хочешь сказать, медведь твой дедушка?
Ну да! И вон ещё его, Йокин кивнул на Рыбчика, скромно стоящего у стены.
Это правда? спросили медведи хором у кота.
Он называет нас своими внуками, подтвердил Рыбчик, предвидевший этот разговор еще дома. (Но ведь ему так очень, очень-очень хотелось повидать Париж! «Чего не удалось Пушкину, удастся мне», мечтательно приговаривал он, собираясь в дорогу. Понятно, что Йокин непростое испытание для нервов. Но «Париж стоит мессы!» утешал себя начитанный котик.)
Медведи оказались народом отходчивым и не стали изгонять кота с паучком из своих рядов. Кто-то опрометчиво решился сказать, что с Йокином будет веселее. Но на него тут же зашикали и даже заревели.
Потом пришли организаторы, принесли Лагерфельду кофе в коробочку, всем раздали ветчину.
А где же г-грибы?! поинтересовался Ёки-Пуки, даже заикаясь от волнения, поскольку ветчину не любил.
А г-грибы б-бывают т-только в турах для б-белок, ответил служащий, который, действительно, заикался.
Паучок завалился на спину и скрестил все восемь лапок на груди.
А вот Рыбчику еда понравилась.
Йокин, собравшийся было помирать, передумал, выскочил в открытую дверь и понёсся по гостинице, спрашивая всех подряд:
А где, скажите пожалуйста, здесь белки живут?
Но его никто не понимал.
Неожиданно Йокина дёрнули за одну из лапок:
Малыш, малыш
Паучок страшно разозлился. Как пружина, собрался, в прыжке развернулся к обидчику:
Кто это здесь малыш?!
Глава 3
Перед ним стояла розовая медведица.
Ну, извини, торопливо попросила она. Не хотела тебя обидеть. Ведь ты должен меня спасти. И, увидев, что паучок не очень обрадовался слову «должен», внезапно разревелась, Пожалуйста, пожалуйста! Иначе меня съедят!
Медведями в наши дни кто-то питается? удивился паучок. Хотя сейчас он был так голоден, что и сам не прочь был съесть чего-нибудь размером с медведя.
Медведями не знаю, а вот свинками это всегда пожалуйста, пролепетала розовая медведица и стянула с головы бандану. Появились ушки тонкие и лысые.
Ну, теперь понимаешь? спросило животное Йокина.
Э?
Ну вот, видишь, она приподняла край тельняшки и грациозно помотала хвостиком-крючком.
Э-э-э?
Хохвенга я. Из Гогулинска. Понял теперь?
А чё, у вас там все медведи такие розовые?
Да свинка я!!!
А-а-а Ой, тебя ж медведи сожрут!
Хохвенга опять бурно зарыдала.
Потом стала объяснять:
О Париже с самого детства мечтаю. Нагадали, что на Эйфелевой башне любовь свою встречу. Мне Олюшка костюм медвежий сшила, путевку достала. Боялись мы с ней очень, но всё вроде продумали. Кто знал, что в такую заваруху попаду? Ночью в давке ушки потеряла. А без ушек медвежьих куда? Все. Пропал Париж И я пропала. Медведи меня в два счета раскусят и съедят! Помоги умоляю, умоляю
Дел-то на две копейки: уши найти и всё. Только я голодный очень. У тебя грибов нет?
Хохвенга достала кошелёк, набитый желудями. Протянула самый крупный:
Полакомись!
Йокин ел, потихоньку давился и сплёвывал. Он думал о том, что зря согласился ехать в Париж. То маньяки, то свиньи из Гогулинска. И ещё паучок подумал о том, как тяжело живется Рыбчику с его деликатностью. Ведь, согласившись есть ужасный желудь, Ёки-Пуки поступил, как серый кот. Слишком уж воспитанный чересчур, пожалуй.
Он быстро спровадил Хохвенгу в буфет, сунул обмусоленный желудь поглубже в кадку с пальмой, стоявшую рядом, и поскакал обратно в номер.
Первое, что бросилось ему в глаза это розовые медвежьи уши, парящие в вышине. Карл Лагерфельд стоял на балконе «медвежьего кабинета» и плавно мотал ими туда-сюда. При этом он светился от счастья, будто уже съел саму свинку, а уши служили ему восхитительным напоминанием об этом событии.
Хохвенга-то влипла, подумал паучок и, пробежав мимо Рыбчика, успел шепнуть ему с самым приветливым видом:
Вечером встретимся!
После этого со всех восьми ног кинулся прочь. Знает он Рыбца с его идеями: «Йокин, так нельзя, надо быть со всеми!»
Рыбчик разъярился. Ну как можно быть сопровождающим тому, кто не хочет, чтоб его сопровождали?!! А ещё друг! Котик в сердцах решил, что не будет гоняться за этим безумцем. Все равно тот ещё приползет к нему, и будет просить прощения как только заскучает.
Или если Йокину что-нибудь понадобится, поспешно добавил про себя Рыбчик, отличавшийся объективностью. И, всё еще досадуя, поехал с медведями на экскурсию.
Почему туристов в первый же день стараются свозить к Эйфелевой башне? Ответ прост: да чтобы потом не надоедали! Но ещё до медведей туда отправились так и не поевший Йокин и Хохвенга. Всё равно им в гостинице делать было нечего. Выбрались на улицу, огляделись.
А ещё говорили, что её отовсюду в Париже видно, тоскливо прошептала Хохвенга, рассматривая в зеркальце небо вокруг себя: голову-то она задрать не могла свинка же. Йокин, даром что крутился во все стороны и даже залез на какой-то заборчик, тоже Эйфелевой башни не нашёл.