А ещё говорили, что её отовсюду в Париже видно, тоскливо прошептала Хохвенга, рассматривая в зеркальце небо вокруг себя: голову-то она задрать не могла свинка же. Йокин, даром что крутился во все стороны и даже залез на какой-то заборчик, тоже Эйфелевой башни не нашёл.
Значит, брехня, постановил он. Ну, тогда давай пойдем, куда ноги понесут. Или поедем, если повезёт.
А мы заблудимся!!!
Где всё равно ничего не знаешь, заблудиться нельзя!
И они сначала пошли целых метров пятнадцать, и дошли до дверей магазинчика. А рядом как раз стоял велосипед. Тоненькая девушка загружала в его большой багажник продукты. Но вот она отвлеклась, и друзья прыгнули в багажник, спрятались за упаковками. Поехали! Йокин стесняться не стал и немного подкрепился чипсами с грибным вкусом. Оставшиеся рассовал по карманам. А девушка на велосипеде не могла слышать, что там так отчаянно хрустит, потому что в её наушниках пела Рози Армен.
Потом Ёки-Пуки принялся глазеть по сторонам. Хохвенга же, с тех пор как они едут, ещё и словечка не вымолвила.
Сидит, молчит, глазами голубыми по сторонам водит: туда-сюда, туда-сюда. А потом как завопит благим матом:
Смотри, смотри: мы едем по рю Риволи! Значит, напротив сад Тюильри!
Паучок немного почесался (так уж происходил у него творческий процесс, если чесался он не со скуки) и начал петь:
Риволи Тюильри,
Тюильри Риволи,
Риволи, Риволиэ-э
Но был он что-то не в поэтической форме, и дальше ничего не придумал.
Поэтому упавшим голосом произнес ещё несколько раз «Тюильри» и замолк.
Зато Хохвенгу как прорвало:
Ой, какие ж цветочки! А вон, глякось, на той стенке красный носорог! Зачем, а? О-о, а вон открытки продают! А это какие колготки вон у той, а!
Но паучок не отвечал. Он смотрел, вбирал в себя то, что видел, и удивлялся.
Всё здесь не такое, как он привык. Вместо урн болтаются на железных стойках пластиковые мешки. Хотя ещё холодно, на всех подоконниках выставлены горшки с яркими нежными цветами. Кое-где из окон надменно смотрят кошки размером с собак. Ветер такой, что товар на лотках не держится открытки полетели стаей уток. У тётенек длинные носы и тонкие, как у паучков, лапки. Пахнет свежим хлебом, витрины блестят, а у входа вон в то кафе висит сразу пятьсот, нет, тысяча сияющих медных поварешек Но говорят все ерунду какую-то. Ничего не понять. Детишек строем повели. Ух, ты! Среди них чёрненькие, как сам Йокин! Паучок даже глазами поморгал: может, померещилось? Никогда он такого не видел.
Потом стал замечать и взрослых чёрных людей. Вот где чудо-то а Хохвенга лезет со своим «глякось»
Народу, конечно, очень много. И домов. Но дома невысокие. Серые все, есть треугольные, как куски пирога, а трубы сверху торчат аж по двадцать штук кряду.
Девушка на велосипеде свернула к набережной, проехала по мосту с гигантскими золотыми и зелеными дядьками на колоннах. Широкая река, внизу корабли, а вон вдали башня торчит.
Хохвенга, глянь: она, что ли?
Свинка ничего не ответила. Из её глазок падали крупные, как M&M's, слезы.
***
Всё это время Рыбчик с медведями, быстро добравшимися на метро до места, стоял в гигантской очереди под Эйфелевой башней. Не так-то просто попасть наверх! Он переминался с лапы на лапу, крутил от нечего делать хвостом и был страшно разочарован тем, что за романтикой надо ещё и «хвоститься» два часа. «Хвоститься» так говорила бабушка Ёлочки, заставшая времена, когда люди каждый день выстаивали громадные очереди за колбасой и другими продуктами.