Пуськов, когда хотел, мог выглядеть значимым и солидным в голосе его скрежетал металл, выдвинутый подбородок приобрел каменные очертания, маленькие глазки застыли, пронзая забывшего свое место плебея ледяным презрением. И Ларенчук, меньше всего ожидавший такого поворота, справился с судорожными всхлипами и пробормотал.
Ну что ты, друг, встал, как хер перед мокрой щелью ты как этот как его Бонд Мишка Бонд тьфу Джеймс Пуськов
Петя хрюкнул, готовый разразится очередным приступом хохота, но Пусков ментроским тоном спросил.
Белый слон?
Ларенчук уставился на него так, как смотрел час назад как на колотящегося на морозе возле проруби сумасшедшего.
Что- Белый слон?
Ты знаешь такую песню Белый слон?
Ну, слышал.
Она тебе нравиться?
Ну, нравиться.
Так вот. Пуськов расправил плечи и чуть-чуть повернул голову, чтобы принять выгодный ракурс. Так вот. Эту песню написал я.
Ларенчуку показалось, что пьяные выкрики, сливающиеся в один сплошной гул, стали тише, и пахнуло свежим ветром, уносящим густой табачный туман. Но и свой восторг, и свое недоверие он выразил одним лишь емким словом.
П.шь.
Пуськов посмотрел на него так, как преуспевающие люди смотрят на смердящего возле перехода бомжа с сожалением и брезгливостью. У Ларенчука слова застряли комом в горле. Лгун так смотреть не может.
Вы? Это написали вы? Так это а прорубь?
Ну, ладно. Не надо так бурно реагировать, мой дорогой друг. Я привык, что это шокирует обычных людей ну, что, что автор великого шлягера вот так ходит по улицам даже он не торопясь допил пива и, вытирая белые пенные усы, закончил даже пиво вот пьет. Верь мне. Это действительно я.
А прорубь? повторил Ларенчук. Другую информацию его мозг отказывался выдавать.
Ну что прорубь снисходительно проговорил Пуськов ты не представляешь, мой дорогой поклонник, как важно для талантливого автора здоровье. Ты даже представить себе не можешь, как меня травят. Как меня ненавидят. Как мне все эти сволочи завидуют. О, как они мне завидуют
Я бы тоже завидовал честно признался Ларенчук, наливая, выпивая и снова наливая. Нет, ну это надо же расскажи кому не поверят. С самим автором Белого слона водку пью а вы можете мне автограф дать? А вы можете меня с Калининым познакомить? Ведь это Калинин Белого слона спел? Михаил как вас по отчеству?
Ну, зачем уж так по отчеству небрежно отмахнулся Пуськов зови меня просто Михаил. Я же народный поэт.
Вот поднял Ларенчук указательный палец. Точно. Ты народный. И Калинин народный. Помню, у меня жена даже плакала, когда Белого слона слушала.
Ларенчук вдруг сморщил лоб, закрыл глаза и тоненьким голосом затянул
«Я хотел въехать в реку на белом слоне,
Но слониху мой слон захотел по весне,
Из кустов попугай покосился, стервец,
И в кусты белый слон убежал как беглец»
Из-под смеженных век вдруг выкатилась слеза и юрко исчезал в щетинистых усах. Ларенчук перевел дух и продолжил заунывно.
«Белый слон, белый слон ускакал от меня,
Белый слон, белый слон, вот такая фигня.
Я по джунглям хожу, я по джунглям брожу.
На слона своего я обид не держу»
Пуськов сложил руки на груди и весь окаменел, слушая. Иногда он морщился, поскольку тоненький голос Ларенчука не мог покрыть разнобойного шума отдыхающего люда.
«Я слоненка кормил, как котенка, с руки,
На макушку ему надевал васильки,
И не ждал, что мой слон сбросит в реку меня,
И умчится изящно в сияние дня»
Припев Ларенчук пропел неожиданно чисто и громко так что сидевшие за соседними столами люди прислушались и кое-кто подхватил. В такт мелодии качался прокуренный воздух подвала «На слона своего я обид не держу»
«Попугая поймаю и выдеру хвост,
Это он сглазил счастье мое, вот прохвост,
А потом я поймаю слониху в лесу,
И отдам на слоновью ее колбасу»
«Бэлый слон, бэлый слон» Заревел вдруг над ухом Пуськова огромный небритый кавказец с убийственным русским перегаром.
«Ускакал от меня» Тонко, как циркулярная пила, взвыл Ларенчук.
«Я сижу на слоне, я грызу колбасу.
Как же тихо в осеннем прекрасном лесу.
Мы как братья, в прекрасную реку войдем.
Только слон мой и я. Со слоном мы вдвоем»
Только слон мой и я. Со слоном мы вдвоем»
Пуськов склонил голову, уставясь на сложенные на груди руки, чтобы не предательский блеск не выдал обуревающих его чувств. Это был триумф, это было давно забытое счастье. Конечно, небритый кавказец, громоздкий, как гора, придавивший волосатыми лапами плечи Петра, не мог сравниться с рукоплещущим залом, но все же
«Белый слон, белый слон, он ко мне прибежал,
Он опять, он опять, он ко мне прискакал.
Не нужны нам слонихи, нужны нам друзья.
Без друзей и слонам жить на свете нельзя»
Когда песня закончилась и Пуськов смог поднять голову, выяснилось что ничего не изменилось. Разве что человек-гора побрел обратно к своему столику, задевая сидящие компании и бурно, громогласно извиняясь перед ними. В общем что тут такого? Ну, попел народ попсу, подумаешь, невидаль.
Но вот Петр Петр смотрел на Пуськова так, как смотрят преданные собаки. Точнее преданные оголодавшие собаки в момент, когда хозяин валит в миску кашу с ароматом мяса.
Ну? строго спросил Пуськов. Петр развел руками.
Оху пи еб истратив словарный запас, он даже сконфузился. Пуськов понял состояние собутыльника.
Да. Я понимаю вас.
Трахнемся? тут же радостно предложил Петр и у Пуськова отвисла челюсть. Я говорю выпьем? Да не этого твоего пойла, давай водочки а мне можно вам тыкать? Все-таки такой человек, такой человек расскажу друзьям с кем пил не поверят, скажут, нализался и глюки словил. Давай давай я тебе прямо в пиво плескану.
Пуськов не любил ерша, но что-то сдвинулось после проруби в его душе, как-то она размякла и утратила былую твердость он со вздохом смотрел, как жидкость из прозрачного графинчика исчезает в его благородном пиве.
Впрочем, себя Ларенчук тоже не обидел, остаток водки вылив во вторую, так и не начатую кружку.
Что было дальше? Обычные скучные пьяные безобразия. Еще водка. Еще пиво. Попытка дережировать залом. Объятия с тем самым большим восточным человеком. Попытка купить все заведение. Попытка склеить каких- то совсем молоденьких студенток и, как следсвие, полная потеря человеческого облика студенток надо было угостить. Кончилось все конфузно студентки, перед которыми был выброшен козырь в виде Белого слона, закатились от смеха и признались, что вот уже четыре года обучаются в Литературном институте.
Ларенчук помнил, что это взбесило Пуськова он заревел, как тот самый слон, брызгал в девочек слюною и обещал, что завтра же закроет эту проклятую альму матер, что хватит рубить поэтам головы и ноги, что он не позволит, в конце концов!!!!
В конце концов Петру удалось оттащить отяжелевшего поэта на свежий воздух. Там он плакал груди Ларенчука, а Ларенчук, ни черта уже не понимающий, гладил каштановые волосы со странными белыми корнями и утешал, как мог.
Бомбила, который вез двух пьяных друзей домой, саркастически хмыкал, слушая беседу за спиной.
Я-гений.
Ты гений.
И ты гений.
Не, я не гений.
Нет, ты гений, потому что ты понимаешь гения.
А, ладно. Я гений.
Скажи мне, как гений гению, ты какой гений?
А хрен меня знает, какой. Наверное, какой-то.
Я те скажу. Я щас те скажу. Я поэт? Поэт. Гениальный поэт?
Ну
Какие еще ну?
Да.
Раз да, значит, ты тоже поэт. Значит ты, брат, тоже гениальный поэт.
При этом один друг держал мясистые щеки другого в ладонях и смотрел так, как будто хотел поцеловать, да стеснялся. Второй, полный, красный и с усами, не делал попыток вырваться, но конфузливо косился вбок.
Брателло, я скажу тебе секрет, брателло. Я без этих. Стихов. Я могу быть гениальным поэтом без стиха? Ну, без единого стиха?
Запросто. Ты должен понять что ты гений. А там напишется. Запомни отныне ты гений. А все они мусор. Ветер мусорный. Шваль. Про них забудут, а наши имена будут жить в веках, брателло. Я тебе сказал, как гений гению.
В веках задумчиво повторил Ларенчук. Меньше всего он рассчитывал, что его имя будет жить в веках. Он был уверен, что его забудут через два дня после того, как засыпят могилу. Но раз такой известный и знаменитый человек утверждает, что лучше не спорить. Ему видней, в конце концов.
И Ларенчук, в чьем пьяном мозгу вихрем летели обрывки мыслей, песен и образов, соглашался все-таки, что не говори, но с гениальным поэтом не каждый день пьешь. Все больше с алкашами, хотя они, можно сказать, тоже в чем-то гении.