Холодильник кошмар холостяцкой жизни Ларенчука возвышался в углу кухни серебристым айсбергом. Такие вещи всегда вызывали у Петра странные ощущение одновременно робости и вожделения. Он боялся даже приблизиться к этому страшному монстру, не то чтобы открыть его и что-то приготовить. Не надо смеяться, дорогой читатель. Это для вас. Волков, выросших в городских джунглях, впитавших в себя с молоком матери азарт борьбы, это кажется смешным. Для Ларенчука же это было проблемой номер один. Он боялся не самого холодильника, не надо представлять его таким уж дикарем нет, он боялся, смертельно боялся его содержимого. Там по его мысли, должны были находиться самые страшные, дорогие и вкусные яства, которые только может представить себе человек.
Из комнаты раздался странный звук нечто среднее между рычанием и воем, перешедший в низкое утробное клокотание. Ларенчук вздрогнул и едва не нырнул в ослепляющее белоснежным светом нутро холодильника.
Но, справившись с первым приступом паники, воровато оглянувшись и даже чуть присев, схватил ледяную гладкую округлость бутылки и быстро сделал два глотка.
Потом засунул обе пятерни во взъерошенные волосы это было слишком для него, привыкшего к тихой и мирной жизни безработного среди бушующего океана дикого капитализма. Обычная попойка вдруг свела его с самым настоящим гением (про простоте душевной Ларенчук был склонен верить тому, что говорили о себе люди.) и где-то в глубине души уже поднимало змеиную голову тщеславие. Ведь Бог, как известно. не фраер, видит все знает, кого и чем награждать. Если ему, Петру Ларенчуку, подарено счастье общаться с таким знаменитым поэтом значит, это все не просто так.
Петр, при необходимости умеющий делать все, быстро достал кусок колбасы, обвисший пук зелени, несколько яиц и кусок масла. Через несколько минут помещение наполнил аромат типично мужской еды.
Потом он установил тарелки с яичницей на обнаруженный поднос, водрузил, как центральную фигуру композиции, запотевшую емкость и торжественно двинулся в комнату.
А в комнате ничего не изменилось Пуськов так и сидел, не отрывая воспаленных глаз от мерцания монитора, и долбил по клавиатуре так, что казалось либо он раздолбит в щепы пластиковое изделие, либо сломает себе указательные пальцы.
Михаил уважительно пониженным баритоном позвал его Ларенчук я приготовил еду и он смущенно кашлянул и кое- что еще. Вы ты остаграммимся?
Пуськов повернул голову и Петру вдруг показалось, что он пустое место настолько отсутствующим был взгляд его нового знакомого.
Отличная мысль я так и напишу. Вот так человек должен поступать всегда, в первую очередь благородно. Красиво и благородно. Если человек должен соврать, но не врет он поступает подло и нехорошо. Человек должен врать, чтобы остаться красивым и благородным.
Ларенчук отошел на цыпочках, совершенно не зная, что говорить на такие глубокие и извилистые мысли ему самому даже что либо подобное не могло прийти в голову.
Чтобы не мешать процессу творчества, который, судя по всему, бурлил и кипел в генниальной голове, Ларенчук молча уселся на продавленный диван, который явно знавал лучшие времена, и налив себе рюмашечку, молча салютнул сутулой спине.
Ваше здоровье, гений произнес он одними губами.
Хмель ударил теплой волной в голову. Ларенчук расслабленно посмотрел по сторонам комната, как и диван, определенно знала лучшие времена. Бывшая когда-то модной и престижной мебель растрескалась потускневшим лаком, обои отошли на стыках, на пыльном ковре виднелись проплешины.
На письменном столе громоздился здоровенный монитор Ларенчук, хоть и был далек от любой современной техники, но смотрел телевизор, и знал, что трубочных мастодонтов давно уже сменили плоские экраны. Плакаты на стенах сейчас, вернув себе внимательность грамотной опохмелкой, Ларенчук это заметил тоже были двадцатилетней давности. Пуськов на них выглядел моложе такой мощный самец с сытой самодовольной физиономией, неизменной бабочкой и одухотворенным взглядом вдаль.
Судя по ним, по этим плакатам, прошлое у поэта действительно было достойное на некоторых он был изображен вместе с певцами, чьи песни сопровождали Ларенчука в его лучшие годы.
У Петра защипало в носу и пришлось срочно выпить еще рюмку, чтобы скрыть позорную для мужчины слабость. Странно, но сегодня алкоголь не оказывал своего расслабляющего действия с каждой минутой Петр чувствовал себя все менее уверенно. Необъяснимая робость сковывала его по рукам и ногам еще чуть чуть, понимал он, и не хватит смелости даже чихнуть. К счастью, Пуськов резким движением откатился от компьютерного стола и развернулся к Петру.
У Петра защипало в носу и пришлось срочно выпить еще рюмку, чтобы скрыть позорную для мужчины слабость. Странно, но сегодня алкоголь не оказывал своего расслабляющего действия с каждой минутой Петр чувствовал себя все менее уверенно. Необъяснимая робость сковывала его по рукам и ногам еще чуть чуть, понимал он, и не хватит смелости даже чихнуть. К счастью, Пуськов резким движением откатился от компьютерного стола и развернулся к Петру.
Господи, ну объясни ты мне неожиданно заявил поэт, обращаясь непосредственно к гостю почему ты дал всей этой мерзкой серости, всем этим завистливым холопам столько злобы? Почему они меня преследуют, как собачьи стаи благородных оленей?
Ларенчук остолбенел но быстро понял, что нужно делать наполнил рюмку, быстро насадил на вилку кусок колбасы и яичницей и поднес хозяину. Тот полча принял угощение, небрежно кивнув, лихо забросил водку в рот.
Нет, ну вот ты мне объясни что им всем от меня нужно? Что им всем от меня нужно? Что я им плохого сделал?
Ларенчук был бы рад ответить на столь риторический вопрос, но вот беда не знал, что. Поэтому, поразмыслив немного, он положил руку на сухую старческую кисть и сказал душевно.
Миша, эти гады тебе просто завидуют.
Ларенчук понятия не имел, кто они такие эти самые гады, чему они завидуют и есть ли вообще предмет для зависти но, как оказалось, попал в точку. Пуськов окаменел лицом и произнес торжественно да, это печальный удел всех гениев. Быть оплеванными современниками, быть гонимыми и глумящимися. Спасибо тебе, мой новый, но уже дорогой. друг, моя правая рука, мой наперсник и напарник. Дай я тебя обниму
Ларенчук не успел опомниться, как его губы были покрыты и всосаны совсем не свежей и очень неприятной пастью великого поэта. Ларенчук обмер с одной стороны, конечно, ему льстило такое отношение, с другой стороны все-таки поэты, певцы, писатели и прочие артисты народ богемный А богема это такая подозрительная прослойка, от которой неизвестно, что ждать. Мысли пронеслись в голове Петра мусорным ветром, пока поэт высасывал из него энергию, но не подвигли ни на какие действия. Пуськов сам отлип от жестких усов и, небрежно развалившись на кресле, скомандовал.
Давай еще по одной. У нас сегодня дело исключительной важности, архиважное дело, как говорил классик марксизма ленинизма.
Ларенчук, оторопело вытирая широко обслюнявленный рот, предпочел, не отвечать.
Ты что думаешь? Пуськов аккуратно поставил рядом рюмочки и налил водки. Ты думаешь, в этом мире так просто жить талантливым людям?
Ларенчук торопливо выпил, боясь, что Пуськов опять полезет целоваться, и отодвинулся на дальний угол дивана. Но тот, казалось, был всецело поглощен какой-то новой идеей и напрочь забыл про своего соседа.
Поэзия это дар богов. Это редчайший дар, который даруется нескольким людям и сотен нет, из тысяч. Даже это даже из сотен тысяч человек только один может быть носителем настоящего таланта, но какой же кошмарный, ужасный, бесчеловечный прессинг он получает со стороны мелких и ничтожных завистников.
Ларенчук сидел молча. Как-то это все было странно и, наверное, неправильно. Но он уже второй день слушал бред про стихи правда, его за это поили. Так что было бы благоразумнее ничего не предпринимать разве что уворачиваться от излишних поцелуев и слушать этого чудика, не перечить ему ни в чем. Пусть себе дальше поит и кормит.
Однако надо было хоть как-то среагировать, и поэтому Ларенчук надул щеки, страшно вытаращил глаза и повторил свою недавнюю находку.
Это потому, что они тебе завидуют.
Пуськов медленно и важно опустил подбородок и снова вздернул его, замерев ожившим медальонным профилем. Причем выражал этот профиль одобрение и понимание.
Ларенчук посмотрел с опаской на него, на остывшую закуску, запотевшие бока ополовиненной бутылки и, вдохнув, продолжил.
Вот от того они тебе и завидуют, что, небось, Калинин ни на кого песни не пел. Калинин пел только на твои стихи. Понятное дело, что они тебе завидуют.
Каждое слово Ларенчука сопровождал едва заметный кивок казалось, что преподаватель принимает экзамен у старательного студента.
Ну, кто из них может сказать, что на его стихи пели песни сам Калинин? Прошло уже много лет, но все равно, никто не может этим похвастаться, этим самым, что не его стихи пел песни сам Калинин.