Коснячок закашлялся, захрипел, вытаращив глаза. Разного он мог ожидать от Бориса, но вот таких слов явно не ждал. Никто бы и не подумал на Горяя такого.
А семья его что говорит? справясь, наконец, с кашлем, просипел тысяцкий.
Да сирота он был, пожал плечами Борис, и вдруг поднял глаза просветлённо. Вспомнил!
Что ты вспомнил?
Я его несколько раз тут в Киеве с каликой одним видел, торопливо сказал Борис. Как кличут того калику, не знаю, но вот живёт он где-то на Оболони, когда в Киев приходит.
Калика, который ходит то туда, то сюда, задумчиво пробормотал тысяцкий. То он в Киеве, то в Чернигове, тот в Вышгороде, то в Переяславле пожалуй, лучшей личины и не придумать, а, Борисе?
Борис понял с полуслова.
А найди-ка ты мне, Борисе, того калику, холодно процедил тысяцкий, сузив глаза. Да и поспрошаем мы его с душой поспрошаем.
Здесь ли он сейчас? засомневался Борис.
Здесь он, Борисе, засмеялся Коснячок недобро. У нас же князь полоцкий в полоне, они сейчас обязательно к нему подобраться захотят, если тот калика Всеславль подсыл. Здесь он, Борисе, обязательно здесь.
Киевский вымол кишел людьми. У самого помоста, сбитого из толстых брёвен, притёрлось несколько лодей, туда Колюта и направился.
Никто издалека (да и вблизи тоже!) не смог бы сказать, глядя на Колюту, что когда-то этот человек был воем и даже гриднем. Согбенная спина скрывала высокий рост, опущенные плечи не давали заметить могучие когда-то (да и сейчас не сильно ослабли!) мышцы. Серая небелёная рубаха до колен, залатанная там и сям по-мужски крупно, такие же посконные порты, кожаные поршни, тоже там и сям зашитые. Серая свита поверх рубахи, подпоясанная мочальной верёвкой, валяная шапка. И полуседая борода в сочетании с длинными волосами.
Калика.
Около второй лодьи калика на мгновение задержался рядом с брошенными на вымол сходнями сидели на корточках два холопа, в которых Колюта намётанным глазом вмиг признал кривичей. Бросив по сторонам беглый взгляд не видно ли купца-хозяина он шагнул ближе.
Кривичи? негромко спросил он.
Ну? угрюмо, не то отвергая, не то подтверждая, буркнул один, неприветливо глядя на калику. А с чего ему приветливо на киянина глядеть?
Из Менска ли?
Ну из Менска, всё так же неприветливо подтвердил тот. Второй только зыркнул хмуро, но промолчал. Но Колюта не унимался:
Так ваших ещё зимой всех побрали, пригнали и попродали. А ты о сю пору здесь?
А меня воевода Коснячко сначала себе хотел оставить, криво усмехнулся кривич. Кривич. Криво.
А потом?
А потом передумал, холоп усмехнулся ещё кривее. Зубы мои ему не показались. Остры больно.
А ты Колюта на миг запнулся.
Ну? кривич поднял глаза.
Не помнишь такого Горяя-киянина?
Кривич несколько мгновений смотрел на Колюту всё с тем же равнодушием, потом покачал головой и отворотился. Но тут неожиданно подал голос второй.
Я знаю такого, этот смотрел и вовсе почти враждебно. Изрядно заросшая голова была когда-то брита, длинные усы смешивались с длинной щетиной на подбородке. Это вой. Он твой сын?
Нет, калика покачал головой.
Он погиб, обронил вой, равнодушно отворачиваясь. И вдруг обернулся опять, сквозь равнодушие прорвалась нечеловеческая злоба, глаза засверкали. Он шёл пешком через дебри, зимой, чтобы нам весть донести о зимнем походе. Он, киянин, Менск защищал от ваших князей, которые пришли как воры зорить чужое княжество! Он на Немиге в жертву себя принёс, чтоб победу добыть! Понял, ты, киянин?!
Колюта несколько мгновений смотрел на кривича, и ему смерть как хотелось бросить в ответ что-нибудь глупо-напыщенное, вроде «Я знаю. Это я его послал». Задавив неуместное бахвальство, он вновь понурился, кивнул и шаркающими шагами двинулся прочь.
Калика миновал две лодьи и остановился около третьей, когда вдруг ощутил за спиной чьё-то присутствие и упорный взгляд быстрый и скользящий, чтобы не привлечь внимания. Спина его аж вся напряглась, Колюта едва удержался, чтобы не выпрямиться.
Следил кто-то один. Кто? Впрочем, понятно кто скорее всего, люди Коснячка. Ищут Горяя, кто-то вспомнил, что его не раз видели рядом с ним, Колютой. А тут ещё Колюта неосторожно принялся расспрашивать про того же Горяя на вымоле. И у кого? У холопов известного греческого иудея, Исаака Гектодромоса. Вовремя ты надумал из Киева уходить, Колюто, только чуть поздновато.
Проворонил.
Рядом как раз собиралась отойти лодья, и хозяин её, плотный коренастый купец, бегал по кораблю от носа к корме и обратно, строжил корабельщиков и холопов. Вот-вот и чалки сбросят на берег. Нужно ли тебе что лучше, Колюто?!
Чутьё Колюты внезапно обострилось, он видел многое сразу. Но виду не подал, что заметил что-то, только взялся левой рукой за пояс, поближе к кожаной калите, раздёрнул коротким движением шнурки. И тут же крутанулся на пятке, уходя в сторону и вырывая из калиты окатыш. Над ухом взвизгнул остро заточенный оцел брошенного кем-то ножа. Тот хмырь в толпе! Руки всё делали сами окатыш с глухим стуком врезался хмырю в лоб, и хмырь повалился назад.
Расталкивая людей, по вымолу уже бежала стража всего двое, но при топорах и стегачах (а у Колюты не было почти ничего!), народ сбегался со всех сторон, и калика огромным прыжком перемахнул с вымола на лодью, рванул из ножен длинный нож и приставил к горлу растерявшемуся купцу:
Отходим! Живо!
Купец сглотнул и, косясь на широкое острожалое лёзо ножа, махнул своим людям, замершим было с чалками в руках. Чалки отдались, течение мягко подхватило лодью и понесло кормой вперёд, но дружно ударили вёсла, и она рывком двинулась против течения.
Когда вымол остался позади на два перестрела, а над головой хлопнул, разворачиваясь, парус, тут же наполнивший ветром свои широкие, объёмистые пазухи, Колюта отпустил купца и убрал нож. И, глядя в испуганно расширенные глаза, сказал:
Ты уж прости, добрый человек, что обидел, да только нельзя было мне в Киеве оставаться.
Сузив в бешенстве глаза, купец выразился. Потом ещё и ещё, с каждым разом всё крепче, срывая злость. Колюта его понимал именно в такие вот мгновения непривычные к войне люди и седеют враз.
Ну прости, говорю. Ну не мог я иначе, сказал калика вдругорядь, оглядываясь не видать ли челноков с погоней. Их не было невестимо почему, может, просто лодок не оказалось поблизости. Но, в любом случае, Киев удалялся прочь, и я вновь поворотился к купцу. Ты не бойся, я заплачу за дорогу и за оружие больше хвататься не буду. И даже на вёслах посижу, если надо будет, грести я тоже умею, доводилось.
Купец ещё несколько мгновений разглядывал калику, потом, отходя, наконец, от гнева, кивнул:
Ин ладно. Будь по твоему. Заплатит он! запоздало вспыхнул он опять. Дырами на своей рубахе заплатишь, небось?! На весло тебя посажу, будешь мне до самого Турова грести!
А ты в Туров идёшь, господине? смиренно спросил Колюта, низя взгляд.
О! купец опять пыхнул нерастраченным гневом. Он даже не знает, куда я иду! Спросил бы хоть, прежде чем на борт бросаться! Да меня в Киеве всякий пёс знает, я торгую от Турова до Белой Вежи!
Ну так то пёс ведь, а я ж не пёс, пробормотал Колюта себе под нос, но так, чтобы и купцу было слышно. Тот вновь запыхтел, готовясь ругаться, но Колюта опередил. Дозволь на весло сесть, хозяин?
Ступай! И чтоб до Турова на глаза мне не попадался!
2
В месяц зарев жара отступает, лето становится мягким, и тёплые ровные ветра гудят в вышине, играют листвой дубов и берёз на киевских горах. А в низине, у воды, там, где с Киевой горы сбегают к Днепру и Подолу дома Боричева взвоза тишь, только вода в Днепре морщится от лёгкого ветерка.
Мальчишки остановились у самой воды, огляделись по сторонам.
В самый раз будет, обронил старший. И глубина добрая, и течение тихое, и не видит никто.
И в самом деле, выбранное ребятами место было укромным от берега его отгораживали густые заросли ивняка, через которые они и сами едва пролезли, а от Горы, с которой далеко видно, густой сосняк на окраине Подола.
Младший сбросил с плеча котомку из посконины, потянулся, повёл плечами:
И чего на рыбалку всегда надо вставать в такую рань, а, Сушко?
Старший походя отвесил ему лёгкий подзатыльник:
Потому что на утренней зорьке всегда самый лучший клёв, бестолочь.
Младший увернулся и пробурчал себе под нос:
Вымахал, орясина.
Сушко беззлобно усмехнулся в ответ, разматывая с гребешка конский волос:
Ладно, не ворчи. Доставай крючки, рыба ждать не будет.
Пожди, младший полез в кусты, что-то невнятно бурча под нос.
Чего пожди-то? не понял Сушко. Ты куда? По нужде что ль? Торля?!