Вымахал, орясина.
Сушко беззлобно усмехнулся в ответ, разматывая с гребешка конский волос:
Ладно, не ворчи. Доставай крючки, рыба ждать не будет.
Пожди, младший полез в кусты, что-то невнятно бурча под нос.
Чего пожди-то? не понял Сушко. Ты куда? По нужде что ль? Торля?!
Торля промолчал. Сушко покосился в его сторону младший брат стоял в ивняке столбом, словно змею увидел, потом оборотился (а лицо бледное!) и молча позвал старшего одним движением руки.
Ну чего там? Сушко раздвинул кусты и тоже замер, словно прикованный к месту.
Человек лежал в воде у самого берега вниз лицом видно, вползти в кусты у него сил ещё хватило, а вот на берег выбраться уже нет. Вода полоскала крашеную буро-зелёным плауном рубаху и тёмно-серые штаны, трепала длинный чёрный с заметной проседью чупрун на когда-то бритой, а теперь поросшей коротким волосом голове.
Эва, шёпотом сказал Торля и кивнул на чупрун. Вой, никак. А то и гридень, а, Сушко?
Помалкивай, оборвал старший, и младший обиженно смолк трудно в десять лет спорить со старшим братом, которому уже четырнадцать. Хотя и очень хочется.
Сушко шагнул к лежащему, присел рядом, опасливо прикоснулся кончиками пальцев к плечу и тут же отдёрнул руку.
Ну что? Живой он, нет? Торля вмиг оказался рядом отстать от старшего брата в таком страшном и интересном деле позорище.
Да не пойму пока, Сушко помолчал, кусая губу, потом сказал решительно. Давай-ка его перевернём.
Страшно, Сушко, сказал Торля почему-то шёпотом, но старший брат тут же отверг:
Нечего бояться. Даже если и топляк, то свеженький, встать не успел ещё.
Вдвоём дружно ухватили воя за плечи, рывком перевернули на спину. И тут же отпрянули изо рта послышался сдавленный хрип, тут же перешедший в слабый стон.
Живой, прошептал Торля.
Братья переглянулись и вновь уставились на свою находку. Рыбалка была забыта вмиг.
Что делать будем, а, Сушко? Торля поднял на старшего брата испуганные глаза.
Тот в ответ только головой мотнул нишкни, мол! Смотрел на лежащего, не отрывая глаз и покусывая нижнюю губу. Думал.
Вой. Вестимо, вой длинные усы на верхней губе, короткая щетина на нижней челюсти давно, видно, бриться не доводилось вою. Лет под сорок, крепкий. Вышивка на праздничной рубашке, порванной в двух местах.
Не порванной, порубленной! тут же поправил себя Торля и поёжился.
Вой был ранен. И не один раз.
Из прорех в одежде слабо сочилась кровь. И то добро! Кровь идёт, стало быть, есть надежда, что выживет! вспомнил Сушко слышанное от бывалых людей.
Что же с ним делать?
Надо на Гору бежать, рассказать, предложил Торля, заглядывая Сушко в лицо. Пусть людей за ним пришлют! Вой же! А, Сушко?
Но старший брат не спешил. Скрестив ноги, он сел рядом с раненым и задумался. На нетерпеливые же вопросы Торли не отвечал. Младший тоже принялся разглядывать раненого и только тут заметил то, что надо было бы ему увидеть сразу что вышивка у воя на рубашке отнюдь не киевская, не полянская.
На его слова Сушко только качнул головой:
Ну и что? Думаешь, у великого князя одни только поляне да русь в дружине, что ль?
И то верно. Изяслав Ярославич прежде киевского престола и в Турове княжил, и в Новгороде, а к великому князю в дружину кто только не идёт.
Да и в Киев сам кто только не едет, подтвердил Сушко. Вон мы с тобой вятичи, как и батя наш.
Сушко же потянулся к вороту рубашки раненого, туда, где завязки были распущены, и виднелось серебро. Распустил ворот.
Креста не было.
На серебряной цепочке висел волчий клык, обвязанный по верхнему краю волчьей же шерстью.
Это тоже ничего не значит, Торля покусал губу и покосился на старшего брата страшно хотелось сказать хоть что-нибудь умное. Небось, у великого князя в дружине
Сушко раздражённо оборвал:
Покинь! Был бы дружинный, его бы уже искали! Не видишь разве, он уже несколько дней как ранен.
И правда! Торля смолк и снова поглядел на раненого удивлённо и со вновь пробудившимся страхом.
В этот миг раненый шевельнулся, и Сушко тут же отдёрнул руку от его груди. Вой открыл глаза, мутно глянул на мальчишек, пробормотал что-то неразборчивое (мальчишки разобрали только «княже», «бежать», «боярин», «княгиня ждёт» и «Полота») и снова закрыл глаза и обмяк. Братья вновь переглянулись, подумав об одном и том же.
О полоцком князе, заключённом в Берестове, невдали отсюда.
Полота! Торля затеребил старшего брата. Ты слышал, он сказал Полота! Может, это сам Всеслав?!
Да слышал, слышал, огрызнулся Сушко, думая о чём-то своём. Нет, не похож
А то ты Всеслава видел, съязвил Торля.
А то как же, усмехнулся старший брат. Видел. Когда наши вместе с черниговцами, переяславцами да полочанами в степь ходили, торков гонять.
Но он сказал Полота
Ну сказал, Сушко задумчиво кивнул. Полочанин он, кривич, и по выговору слышно.
Ну так надо и Торля вдруг замолк, сам не понимая, что именно ему «надо».
Что надо? неласково глянул Сушко. Полочанина выдать великому князю? Раненого его врагам? Кривича христианам?
Но что же делать-то? в отчаянии спросил Торля.
Помолчать и подумать! отрезал старший брат. Или хотя бы не мешать думать мне, понял?!
Торля умолк. Ждал, что скажет старший брат в любых трудных случаях он привык слушаться Сушко.
Придумал, сказал вдруг Сушко, и Торля так весь и подобрался. Пойдёшь за Глубочицу, к Туровой божнице, к владыке Домагостю, расскажешь ему всё. А там уж он пусть сам решает, что делать. Понял ли?
А ты?
А я здесь посижу, постерегу.
К волхву!
Страшновато, Торля поёжился, представив, как это подойти к волхву, пусть даже и по делу. А ну как не в духе будет альбо ещё что заворожит, превратит в крысу Может, вместе, а, Сушко?
Нельзя вместе, Сушко мотнул головой он не ведал никаких сомнений. Один должен тут остаться, неровён час, наткнётся на него кто. Ну хочешь, ты останься, а я к божнице побегу.
Ещё чего! оставаться наедине с раненым полочанином было ещё страшнее, чем пойти к волхву на Турову божницу. Я я пойду, Сушко!
Вот и хорошо, старший брат даже не усмехнулся, чего втайне побаивался младший. Беги быстрее!
Святилище на Подоле, меж Глубочицей и Юрковицей ещё со времён первых киевских князей прозвали Туровой божницей. И бежать туда Торле было не близко без малого три версты.
Паче того, братья Казатуловичи жили на Боричевом взвозе, а идти было за Нижний вал почти к самой Оболони там когда-то князь то ли Дир, то ли Тур, поставил святилище, которое ныне и звали Туровой Божницей. А мальчишки с Нижнего вала враждовали с мальчишками Боричева взвоза. И то, что он, Торля, сейчас идёт по делу (по важному делу! взрослому!) вовсе не избавляло его от необходимости глядеть в оба.
Попался он, как и следовало ожидать, быстро, у самой Глубочицы. Встречный мальчишка (ещё младше него, лет шесть семь, должно быть) прошёл мимо, словно ни в чём не бывало, но Торля мгновенно понял всё, влип! Потому что звали того мальчишку Путшей, и был он младшим братом вожака нижневальских ребят, Зубца. Путша прошёл мимо, не моргнув и глазом, но когда Торля через несколько шагов оборотился, то увидел, как Путша смотрит ему в спину со злорадной улыбкой, от уха до уха. А когда оборотился вторично, ещё через несколько шагов, Путши уже не было. Небось, помчался своих созывать.
Хуже всего было то, что он, Торля, плохо знал эту путаницу домов, переулков, садов и репищ бывал-то здесь всего пару раз с отцом.
На миг в душе возникло непреодолимое желание бросить всё, побежать обратно к Печерам и сказать брату: «Давай поменяемся, я тут с раненым посижу, а ты иди к волхву». Торля ясно представил, как брат, дослушав его, только вздохнёт, дёрнет щекой, скажет своё любимое «Мда» и добавит снисходительно: «Ладно, сиди тут, я сейчас сам схожу». И таким враз стыдом облило, что Торля вмиг подавил второе неуёмное желание броситься бегом, так, чтобы никакие нижневальские не догнали.
И пошёл спокойным шагом, хотя в глубине души родилась противная мелкая дрожь.
Когда он оборотился через несколько шагов, за ним уже шли двое Путша и ещё один такой же мелкий, незнакомый.
А ещё через несколько шагов уже четверо.
Началось.
Он изо всех сил заставил себя не ускорить шаг.
А ещё через несколько шагов из-за угла навстречь ему вышли ещё двое. Стали посреди улицы. Ждали.
Торля остановился, не доходя до них с сажень. Оборотился той мелкоты позади уже не было, шли двое его ровесников.
Четверо на одного.
Несколько мгновений они молча глядели друг на друга, наконец, тот из передних, что повыше (Зубец, узнал Торля, сам!), сплюнул себе под ноги и сказал лениво: