Лет осьми от роду имел неосторожность ознакомиться с «Сотней рассказов из русской истории», а посему пусть крамола сия явно и не была прописана довольно скоро осознал, что «народ» вовсе не всегда прав или самосвят (подобно математике в естественнонаучных употреблениях или «демокраси» инуде). Право, коль скоро и гений-то нередко ошибается, то кольми паче плебс, охлос, флешмоб нечестивых, возомнивших свои страстишки и похоти гласом богов. (Впрочем, в мире античном последние не слишком превосходили человеков, в силу или немощь чего оное тождество вполне выплясывалось).
Но в остальном он всегда был с народом, а критика его неизменно обрушивалась на узкоэкспертно-жреческую притязательность, имеющую (подобно идолу Эль-Демократийя и в отличие от унтер-офицерской вдовы) склонность к самопосрамлению. Простые нередко являют мудрость, ускользающую от тех, чей духовный взор давно атрофировался под тяжестью вспоможений и «костылей», за интуицию и опыт все чаще принимая привыкание и леность в различении и сличении. Разумеется, неприятным открытием станет для него известная материализация философского суждения одного мудреца из богадельни, склонного рассматривать толпу как «стадо баранов, нуждающегося в пастыре» что и демонстрирует век сей, когда сковороды и прочий интернет вещей поумнели настолько, что компенсировали хиреющий разум, в досадном контрасте с футуристическими и даже антиутопичными прогнозами той далекой поры, когда все мы были «ближе к будущему» и когда потомки грезились полубогами столь совершенными, что дефицит человечности проявлялся бы в излишнем уклонении от пороков и страстей. О, знать бы тогда, что сии последние выродятся настолько, что вознесены будут в ранг достоинств, когда зло не только требует терпимости и смиренного снисхождения, но тщится слыть исключительно достопоклоняемым. Я-де урод, посему уважьте меня!
Да, немало было ценных и колоритных «экспонатов» в том богоугодном (а злым языкам показалось бы богозабытом) философском доме. Пожалуй, что философском пароходе, ковчеге отчуждения, или «идиотизма», воли быть собой и не квакать в такт клубу. А кому мнится пропасть меж двумя пароходами, так дерзнем вспомнить, что и от оного пресловутого прославились или хоть «прогремели», мягко говоря, не все. Пожалуй, никто за редким исключением вроде Сорокина Или, возможно, поспешит читатель провести более разительный контраст, своего рода линию Маннергейма меж двумя непримиримыми лагерями: неформальных кухонных мудрецов, так ничем и не утвердившимися и кастами «профессиональных мыслителей с девяти до пяти», чей нехитрый вклад вроде доказательства единственной теоремки по следам ранее проторенным заработали им чины и ранги
Как ни готов бывал поспешить на помощь, с ним нередко приключалось тяжкое испытание: всякий раз посреди вящего безденежья ему попадались несчастные просители. Помимо явного знакомства с психологией (иначе как бы прочли на челе его отзывчивое «лопушество»), их трогательное и доверчивое бесстыдство и впрямь нередко выдавало острую нужду, внезапное озлобление среды и наглую предгибель. Подобное, по слову среднего и околокритического Хайяма, «издевательство неба» было совершенно невыносимо сердцу взыскующему, неравнодушно-неупокоенному и не утучненному нирваническим бесстрастием либо дебело-одеревенелой сломленностью. За что к чему подобное унижение без греха? Наглый суд в виде наглых же (видимо «напраздных») страданий других, подобный внезапной смерти?
А на всякое неравнодушное сердце, ищущее откликнуться и помочь помимо собственной самодостаточности, всегда найдутся радетели-доброхоты с целебной бейсбольной битой. Одни от сего расколотого лагеря и разделившегося дома назовем их де-факто неверными циниками известны склонностью отыскивать патологию во всяких отправлениях творческого или любящего сердца, и не преминут детектировать самолюбование либо тщеславие, а то и выгоду во всяком желании оказаться полезным да послужить нуждающимся. Их внешние противники из самозваных учителей церкви отчего не величать таковых де-юре верующими? так вот, сии, в ответ на омрачающую жизнь дополнительную боль неведения смысла в избыточных страданиях любимых или просто «ближних» (чей ареал взаиморелевантен твоему), неизменно нарекут мотивы гордыней пополам с отчаяньем (пусть и споря в нюансах некореллирования сих двух с тщеславием), соделав несчастного повинным погибели и Суда в меру отягощенности сразу несколькими смертными грехами (технически страстьми, пусть и без похотей, как и вне нарушения буквы апофатических заповедей).
Сродни и вдогонку тому, как доставалось от него докам над доками, так перепадало на орехи и учениям над учениями. Не только заезженным «дерьмокраси» и «постмодерьми» (равно не терпящим ровно того, что постулируют и воспевают), но и ана- и эпибуддизмам, склонным вопреки собственным блужданиям, снисходительно похлопывать «меньших братьев» по плечу.
Наметим еще пару мазков по обозначенным магистралям судьбы и кармического профайлинга (сколь нелепы в своей лжетворческой притязательности все эти portmanteau и coinages, не так ли?) Далеко не эпизодичными были случаи кражи последних денег либо еды у него в том числе и в зарубежных студгородках. Стоически и эпикурейски вздыхая, понимал, что несчастным да обездоленным, видимо, нужнее оказалось особенно на фоне внешнего благополучия среды, когда страдалец словно понуждаем еще и приносить извинения за неловкость лицезрения своих невзгод, а весте и собственную неустроенность, будто бы лжесвидетельницей выступающую против нравов и ценностей оптимистичного света.
Не оттого ли и он тогда же, в бытность бедным спудеем или магистрантом, с относительной легкостью решал вопрос нависшей голодной смерти, заимствуя у соседей перемерзшую картошку, а при длительном их отсутствии и утку, давно залежавшуюся в морозилке до состояния «синей птицы». Он не знал, как разрешить сей простой и приземленный режим дилеммы «быть иль не быть» законными, внешне одобряемыми средствами, а в отсутствие таковых, опять же, видел себя едва ли не клеветником на благость Промысла и любовную мудрость Создателя. Это было начало его Черной Книги, зиявшей подспудно, а временами даже при внешнем благополучии, словно активируя вновь горние потребности «как по Маслоу».
Впрочем, таковые никогда и не дремали и не приглушались, так как творческий поиск, неотделимый от критического мышления, был для него воздухом. «Попасть» на армию, тюрьму, суму или желтый дом ему было страшно лишь в этой связи: с утратой времени-средств продолжать поиск. Разумеется, с этаким отношением к строгости века сего и злобе дня было очевидно, что ждет его «дорога дальняя» да тот или иной «казенный дом»: не тюрьма, так богадельня, как ждала всех нежно-бумазейных да неустроенных с начала тепловой смерти Страны, которой было предложено скукожиться до казино да дома свиданий, в уповании на «невидимую руку», чья всенепогрешимая воля (движимая алчной рациональностью) имела все рассудить, распределить и разместить. Явственно проступала назревшая необходимость «смиренно измениться самому», не чая перемен миру и веку сему. Причем сулила ему ровно та «ресоциализация», коей он не подлежал по собственному определению ценного: того, что не сводится к производству пустот, в несметных объемах потребляемых обществом успешных транзиционеров.
Впрочем, «явно» это было, как и водится в канонах «заднечисленного программирования», ровно тем «гуру» и пророкам, что, не упредив ни единого кризиса и яро отрицая самое возможность таковых, капитализировали собственное достохвальное невежество не только в звонкий биткойн, но и «репутационно». «Я всегда прав», даже когда «мы порой ошибались». Ясное дело, из тех, кто и впрямь все провидели и возвещали, были отстранены от кафедр и графинов яко неблагонадежные и не вполне лояльные не только ценностям и символу веры Клуба, но и возделыванию воздухов и возгонке perceived value оных. Не сказать, что и в «ревущие» 90е сии трюкачи от науки фигурировали среди печальноизвестных теней профессоров со свалок: своевременно будучи прикормлены от Шороха, как и от малоуспевающих студентов, обучали сему искусству выживания собственным примером уже молодых да ранних в рамках модулей learning by doing. Их LBDинальная песнь все еще не прозвучала даже теперь, зря тепловую смерть Клуба и века от собственного эффективно-адаптивного коварства да алчной близорукости.
Вот как выглядели профессиональные споры с верными последователя («дисциплами» да «фолоуерами») оных гуру, точившиеся все больше вокруг применяемой методологии. Всякие его поползновения к осмыслению, пересмотру, восполнению или осторожному внедрению альтернатив напарывались на клубно-холопский снобизм, верноподданнический нигилизм в отношении альтернатив.
Это какой-то «погром по Фадееву»! Не лезь со своим SWOT-взвешиванием: вполне достаточно простых multiples. We aint no rocket scientists. Последний категорический императив интернационала клубных прихлебателей звучал традиционно горделиво, так словно кичение неведением или интеллектуальной стерильностью есть sine qua non допуска, фейс-контроль пополам с public & private key thats downright unhackable. Мы практики, и будь добр применяй то, что можно сравнивать с кропаньем прочих «серьезных» контор.