Вот только эта лямочка да башмаки смотрелись чудаковато.
В некоторых клоунадах в костюм вносились дополнения. Чёрный пиджак. Чёрная шляпа. Чёрный дырявый зонт.
Работал Енгибаров без грима. Его бледное, оттенённое чёрными волосами лицо, будто нарисованное тушью, было настолько выразительно, что не нуждалось в гриме.
И странным образом уживались на этом лице грустные глаза и детская, озорная улыбка
На алом ковре манежа строгая, графически завершённая фигура Енгибарова звучала романтическим диссонансом!
Да, да, именно звучала! Каждый его шаг, каждый жест сильных и выразительных рук, каждое движение звучало законченной музыкальной фразой, было полно значения и смысла Слова были излишни, и потому он не произносил на манеже ни слова.
За весь спектакль ни слова.
Но молчание его было красноречивее всяких слов
Вот он выбегает со скрипкой в руках. Видимая канва номера проста, незамысловата: клоун хочет сыграть на скрипке. Но где же смычок? Быть может, в кармане? Или под башмаком?.. Идёт уморительная возня с нотным листом, скрипкой и смычком и лист, и скрипка, и смычок словно бы в весёлом заговоре против клоуна: ему никак не удаётся приладить всё к месту
Ну, наконец-то! Всё на своих местах и можно бы начать. Чего же клоун теперь медлит? На его лице смущение и растерянность Да он, кажется, просто не умеет играть! Неловким движением касается он струн, и скрипка взрывается в его руках! Разваливается на жалкие обломки
Ну, вот Доигрался! А сыграть-то так и не удалось
Прижав сломанную скрипку к груди, клоун уходит с манежа. И тихая, щемяще-грустная мелодия звучит как заключительный аккорд этой далеко не смешной клоунады
Каждый из сидящих в зале чувствовал себя как бы застигнутым врасплох. Зал, казалось, недоумённо вопрошал: «А где же обещанный весельчак клоун?» Енгибаров выпадал из циркового праздника. Как попало в круговерть карнавала это лицо без маски? Оно тревожило, брало за душу
А ведь это не просто скрипка! подумалось мне. Это Несбывшееся! Оно позвало человека и он рванулся к нему. Он скрывает свою неуверенность за комическими пассажами: пусть думают, что он не всерьёз, пусть! А сам мысленно просит Скрипку, заклинает её, чтобы отозвалась, заговорила А вдруг и на самом деле отзовётся? Вдруг случится такое чудо?
Но чуда не случилось. Скрипка не запела
Смеха в зале не было. Не было и аплодисментов.
Клоун Леонид Енгибаров так весь вечер и работал в недоумённой тишине зала. В это трудно поверить сегодня: что когда-то публика не принимала его. Но так было: она его не принимала! Курортная, жаждущая лёгких, волнующих развлечений публика. Интеллектуальный клоун это было выше её запросов. Она его не заказывала! Он чего-то хотел от неё, от неё разморённой солнцем, безделием, виноградом «дамские пальчики», жирными чебуреками и капающим между пальцами мороженым
Кажется, он хотел, чтоб они думали. Но это уж слишком! Не за этим же они ехали к морю в бархатный сезон!
Реденькие, жидкие хлопки провожали клоуна за кулисы
Я отбила себе ладони, стараясь заглушить тишину зала. Тишину непонимания. На меня удивлённо оглядывались.
Выходит, он выступает для меня одной?.. От этой дерзкой мысли я даже похолодела. Сидела в раскалённом, душном амфитеатре и дрожала мелкой дрожью
На коленях у меня лежали герберы букет разноцветных ромашек, цветиков-семицветиков Продавщица сказала: «Их дарят на счастье».
Уже пошло второе отделение, а я ещё не набралась решимости.
Каждая реприза Енгибарова была небольшим музыкальным произведением. Он играл собой, на себе Каждым своим движением, каждым жестом и взглядом он излучал музыку.
И во мне всё звучало в ответ на неё, и сами складывались строки: «Я шла чуть поодаль, сзади Я шла, не дыша, как в вечность За музыкой Вашего взгляда и тихим звучанием плеч. Я слышала: Вы звучали! Улыбкой своей, походкой Казалось мне: даже молчанием»
А ведь на самом деле всё было по-настоящему смешно!
Клоун чувствовал душу вещей и умел приоткрыть её. Каждый предмет в его руках делался говорящим, многоликим будь то метла, шляпа, микрофон, скрипка или три зонтика Нет, это был не просто реквизит клоуна. Вещи стали его чуткими, отзывчивыми партнёрами. На них-то он и переложил свою, неизбежную для комика, функцию веселить
И они это делали превосходно! Микрофон превращался в надутого выскочку, уверенного, что человек без него не может произнести ни слова, и был смешон в своём наивном зазнайстве.
Башмаки клоуна были каждый со своим характером. Когда он делал стойку на руках, то правый башмак, исполнительный и аккуратный, всегда держался навытяжку, в то время когда левый, презирающий и попирающий всякую дисциплину, вёл себя в высшей степени вызывающе: болтался меланхолично, уставив нос в землю И правый башмак каждый раз подправлял и подтягивал своего расхлябанного братца.
Метла в руках Енгибарова превращалась то в винтовку, то в хоккейную клюшку, то в обезумевшую гитару, оглохшую от собственного рёва И в этом, последнем образе, она приобретала остро-сатирическое звучание, направленное против породителей лже-музыки, против апостолов безвкусицы и какофонии.
А три зонтика Три маленьких друга, безмолвные, но всё понимающие, они летали в его руках как будто сами, без его помощи, они веселили и поддерживали, как умеют поддержать только самые верные товарищи
Тогда, осенью у моря, мне показалось, что ближе, чем они, никого у него нет Только они три маленьких друга, которые не предадут, не солгут, не отвернутся.
И когда уже не было сил выносить тишину зала, я переступила барьер манежа
И побежала к нему со своими цветиками-семицветиками «на счастье»
Я ещё не знала тогда старинной приметы, которую знают все в цирке: «Тот, кто однажды переступил барьер манежа, назад не возвращается».
Свет прожекторов слепил глаза, обжигал щеки Красный ковёр мягко проминался под ногами
Леонид Енгибаров, раскинувший руки в прощальном приветствии публике, так и не понявшей, и не принявшей его был очень далеко от меня где-то там, у пёстрого занавеса
И я бежала к нему, не ведая, чем обернётся для меня эта отчаянная пробежка Не подозревая, что и через десять, и через двадцать лет я буду отчётливо помнить и этот обжигающий жар софитов, и эту податливую мягкость ослепительно-красного ковра
И вот он увидел меня!
Никогда не забуду его удивлённый, вспыхнувший радостью взгляд.
Бежала в луче этого взгляда
А ощущение было, как во сне: бегу, бегу а добежать никак не могу
И тогда он побежал мне навстречу!
Мы встретились в середине ослепительного круга. Торопливые слова, за которыми так много!..
«Вот уж не ожидал!..» «Спасибо, спасибо Вам!» «Это Вам спасибо!»
Ласковые губы коснулись моей щеки. Усталая, благодарная улыбка. И близко-близко его чёрные, но удивительно светлые глаза
И что-то ещё говорим мы друг другу вслух или только глазами? и никак не можем разойтись. Всё стоим посреди красного ковра, под знойным солнцем софитов
* * *
В тот вечер я вышла из цирка другим человеком. Енгибаров подарил мне новый слух, новое зрение.
Ничего не изменилось вокруг всё так же светило солнце, шумело море, сестрёнка ходила по берегу, ища маленьких крабов, но я уже не участвовала во всём этом. У меня началась новая жизнь невидимая для постороннего глаза. Музыка, подаренная мне грустным клоуном, не отпускала меня
И были встречи. О которых он даже не догадывался. В толпе, на набережной, в аллеях приморского парка Прошёл, промелькнул Всегда один. Всегда сосредоточенный на своём.
Всегда выпадающий из толпы.
Взгляд мой мгновенно подмечал: опять он усталый, опять грустный
* * *
Я сидела на пустынном пляже, под брезентовым тентом как под куполом шапито. Моросил дождь Штормило По звонким гальчатым волнам бродили мальчишки, собирая выброшенные на берег монеты делали свой маленький бизнес
И вдруг я увидела его.
Он шёл у самой кромки воды, подняв воротник кожаной куртки, засунув руки в карманы. Волосы намокли и прилипли ко лбу. Один, на пустом берегу
Ну, оглянись же, оглянись!
И он оглянулся. Пристально вгляделся в моё лицо и улыбнулся обрадовано и удивлённо как тогда, в цирке.
Тоже любите дождь? спросил он, подходя и опускаясь рядом со мной на скамью.
Люблю.
А что вы пишете? он кивнул на блокнот в моих руках.
Стихи.
Прочтите что-нибудь.
Он смотрел так приветливо, так дружески, что мне стало легко и свободно, как будто мы давным-давно знаем друг друга
И я прочла ему маленькое стихотворение, только что написанное: