Копание в детской памяти наполняет меня лишь ощущением более или менее лёгкого стыда и боли. Это, конечно, странно неужели я ни разу не был доволен жизнью? Сама прерывистость пунктира унижений, дурных поступков и угрызений совести, порой за пустяки, по поводу которых нормальный человек вовсе не раздирает себе одежд, говорит мне, что в моем восприятии мира что-то не так. Я, например, слышал рассказ одного гражданина без комплексов про то, как они в количестве эн человек пошли в ресторан каждый понадеялся, что у остальных достаточно ресурсов для оплаты счета. Рассказчик, который зарабатывал преподаванием не то кун-фу, не то у-шу, с удовольствием описывал, как они драпали от разъяренного персонала. Я вполне сочувствую разъярению персонала за съеденное и выпитое вычтут с них Я также понимаю психически здорового гражданина, которому происшедшее кажется скорее милой шуткой, чем проявлением более свинской, чем ангельской природы гомо сапиенса особенно принимая во внимание что поимка ему лично вряд ли грозила ввиду неплохой физической подготовки но не думаю, что мне бы доставило удовольствие рассказывать подобный эпизод, случись он со мной.
Моя память очень несовершенна я удивляюсь, что при стольких дырявых нейронах без проблем читаю на нескольких иностранных языках и демонстрирую, судя по тесту в интернете, словарный запас, недоступный подавляющему большинству опрошенных Словарный запас неудивителен при количестве проглоченных мной печатных знаков но языки так просто в черепную коробку не залезают Вероятно, память удерживает то, что мне нужно, но отбираю нужное не я. Я бы с большим удовольствием запоминал, к примеру, математические формулы но их я помню обычно лишь тогда, когда могу вывести сам. В таких обстоятельствах, вовсе не странно, что прошлое представляется мне пунктирным, но почему там до определенного времени живет лишь негатив?
**
Книги были разрывом в цепи они были нейтральны. В них не было позитива или негатива только тихая красота гербария. Недаром книга, подобие растения, снабжена листами Кстати, по-французски страница «паж». Шамфор упоминает, что владелец театра, куда придворные мальчики проходили бесплатно, жаловался: «заметьте, что множество страниц это том». Кто его знает, почему мне из пухлого томика Шамфора запомнились лишь несколько анекдотов этот в том числе И еще один, про девочку из хорошей семьи, удивлявшуюся, что у служанки, как и у нее, пять пальцев Написав фразу, я нашел для сверки точную цитату в интернете и перечитал несколько страниц. Французы из Национальной библиотеки, слава Богу, роскошно сканируют старые издания, а не гонят с опечатками в стандартный текстовой файл, как жмоты из «Проекта Гутенберг» Кое-что из этих десяти страниц я смутно помнил, а в остальном не обнаружил ничего для себя нового Одно утверждение что любое общепринятое мнение является глупостью именно в силу того, что его поддерживает большинство я даже выписал в свое время в предназначенный для цитат блокнотик теперь оно представляется мне банальностью (кстати, именно эту цитату из Шамфора я позднее обнаружил и у Флобера). Если бы я сегодня увидел эти слова впервые, то не обратил бы на них внимания. Возможно, прочитанное запоминается лишь однажды все, что я уже знаю, или то, чего я еще не понимаю, просто проскальзывает мимо сознания, не оставляя в нем борозды
Книги при удачном стечении обстоятельств вводили меня в легкое оцепенение свойственное, вероятно, меломану при сто восемнадцатом прослушивании Walkuerenritt, или курильщику опиума в обществе своей трубки. Фраза Диккенса или Киплинга могла сделать мой день. «It was the best of times, it was the worst of times» или «For the race is run by one and one and never by two and two.» Или «Then look around, and choose thy ground, and have thy rest» это уже Байрон.
Как-то, в еще добайроновские времена, я зачитал отцу казавшийся мне особенно смешным отрывок из Джанни Родари. Тот не разделил моего энтузиазма он, не поднимаясь с дивана, назвал отрывок глупостью. Думаю, он мог бы проявить немного больше педагогического такта по отношению к шестилетнему С тех пор мои чтения стали моим персональным пороком я почти утратил привычку с кем-либо их обсуждать
**
Тому, кто лично не сталкивался с опытом наркотического чтения, полагаю, тяжело его себе представить. Меня чисто умозрительно привлекают и иные формы опьянения: алкоголем, опиумом, дельта-тетрагидроканнабинолом, или лизергиновой кислотой но я не знаю их о щ у щ е н и й. Спиртное действует на мой организм лишь угнетающе, незаконных средств я никогда не пробовал, но неизменно интересовался старателями органики: Де Квинси, Бодлер, Уоллес, Венечка Ерофеев, Баян Ширянов, малолетняя героинщица Кристина Ф. с вокзала Зоо в Берлине И просто тихие алкаши наподобие Ремарка Их описания опьянений неконкретны и размыты: «я просто почувствовал себя хорошо», «меня словно ударили доской по затылку» Свидетельства сводятся в основном к констатации сопутствующих обстоятельств: «сварили винт», «вмазался», «украл», «постоянно чешется», «и немедленно выпил», «спрятал между труб». Яснее всего в описаниях выходят боль, деградация и обреченность: можно подумать, что люди связываются с искусственным раем лишь для того, чтобы как можно скорее оказаться во вполне естественной преисподней, откуда нет спасения. Наркоманка из Зоо, сбежавшая от зависимости на 20 лет спокойно говорит, что героин никого не выпускает, и она на каком-то повороте судьбы, влюбившись в товарища по несчастью, снова взяла в руки шприц. Уоллес лезет в петлю после отказа от антидепрессантов Пользователь ясно помнит лишь моменты страдания ломку, посаженную печень, вздутый водянкой живот, комнату с замызганным матрацем Последствия Само опьянение это пустота, цезура, промежуток. Море спокойствия в архипелаге боли. Но наркотик общая причина и моря, и архипелага.
Книги при удачном стечении обстоятельств вводили меня в легкое оцепенение свойственное, вероятно, меломану при сто восемнадцатом прослушивании Walkuerenritt, или курильщику опиума в обществе своей трубки. Фраза Диккенса или Киплинга могла сделать мой день. «It was the best of times, it was the worst of times» или «For the race is run by one and one and never by two and two.» Или «Then look around, and choose thy ground, and have thy rest» это уже Байрон.
Как-то, в еще добайроновские времена, я зачитал отцу казавшийся мне особенно смешным отрывок из Джанни Родари. Тот не разделил моего энтузиазма он, не поднимаясь с дивана, назвал отрывок глупостью. Думаю, он мог бы проявить немного больше педагогического такта по отношению к шестилетнему С тех пор мои чтения стали моим персональным пороком я почти утратил привычку с кем-либо их обсуждать
**
Тому, кто лично не сталкивался с опытом наркотического чтения, полагаю, тяжело его себе представить. Меня чисто умозрительно привлекают и иные формы опьянения: алкоголем, опиумом, дельта-тетрагидроканнабинолом, или лизергиновой кислотой но я не знаю их о щ у щ е н и й. Спиртное действует на мой организм лишь угнетающе, незаконных средств я никогда не пробовал, но неизменно интересовался старателями органики: Де Квинси, Бодлер, Уоллес, Венечка Ерофеев, Баян Ширянов, малолетняя героинщица Кристина Ф. с вокзала Зоо в Берлине И просто тихие алкаши наподобие Ремарка Их описания опьянений неконкретны и размыты: «я просто почувствовал себя хорошо», «меня словно ударили доской по затылку» Свидетельства сводятся в основном к констатации сопутствующих обстоятельств: «сварили винт», «вмазался», «украл», «постоянно чешется», «и немедленно выпил», «спрятал между труб». Яснее всего в описаниях выходят боль, деградация и обреченность: можно подумать, что люди связываются с искусственным раем лишь для того, чтобы как можно скорее оказаться во вполне естественной преисподней, откуда нет спасения. Наркоманка из Зоо, сбежавшая от зависимости на 20 лет спокойно говорит, что героин никого не выпускает, и она на каком-то повороте судьбы, влюбившись в товарища по несчастью, снова взяла в руки шприц. Уоллес лезет в петлю после отказа от антидепрессантов Пользователь ясно помнит лишь моменты страдания ломку, посаженную печень, вздутый водянкой живот, комнату с замызганным матрацем Последствия Само опьянение это пустота, цезура, промежуток. Море спокойствия в архипелаге боли. Но наркотик общая причина и моря, и архипелага.
Возможно, мне только казалось, что чтением я убегал от страдания, а не порождал его? Не напоминает ли на самом деле книжный лист зазубренную ладонь каннабиса?
**
Я пытаюсь вспомнить родителей, и понимаю, что на самом деле знаю о них чрезвычайно мало. Я не знаю о них и тысячной доли того, что знаю о себе. Макака в зоопарке имеет примерно такое же представление о тех, кто ее кормит и чистит ее клетку: те рядом, но принадлежат к некой параллельной реальности. Они хозяева Люди, конечно, могут быть привязаны к зверьку, но всегда останутся инородными объектами в его мире.
Глядя назад, мне кажется, что отец временами пытался пошатнуть разделявшую нас стену отчуждения. К примеру, он пару раз водил меня играть в футбол на баскетбольную площадку. Площадка принадлежала соседнему ПТУ, официально вход был на проржавевшем висячем замке, но желающий проникал внутрь через дыру в металлической сетке ограждения. Надо было закатить мяч в промежуток между двумя стойками забора один держал оборону, второй старался обмануть его финтами, после роли менялись. Бессмысленность этого занятия меня утомляла, хотя я и не был слабаком. Мама, обеспокоенная моими частыми простудами, записала меня в секцию два или три раза в неделю я делал разминку, а потом мы начинали что-нибудь вроде стометровок, или прыжков в длину, или кросса. В конце занятия полагался круг-другой трусцой по стадиону Через несколько лет занятий в любую погоду я действительно избавился от частых насморков и ангин: более того, я мог пробежать кросс лучше всех в школе. Но спорт меня не привлекал: отсутствие по большому счету амбиций и трудолюбия соединялись во мне с опасениями навредить организму чересчур усердными тренировками к университету я забросил атлетику окончательно. Тем не менее, привычка к регулярным упражнениям осталась: без часа-другого в неделю бега, велосипеда или тренажеров я чувствую себя заметно хуже, и хотя ни в одном виде спорта не поднимался выше результатов первого разряда, само ощущение, что я могу обогнать в беге или на велосипеде 99 человек из взятых наугад ста придает мне дополнительную степень уверенности в себе.