Вы прямо по адресу, предложили ему неполный стаканчик.
Божественно, отпил он осторожно, слушая при этом, как сомелье увлеченно рассказывал о достоинствах сорта. Танины чувствуются.
Остался последний ящик, сказали ему по секрету. Это надежное вложение Ваших средств. С годами такое вино раскрывается еще лучше.
Что ж Еще пару глотков, и я созрею, отшутился он и отошел к «Алазанской долине», где стояли две деловые, хорошо одетые, при деньгах барышни.
Сообразим на троих, девушки? предложил он им совместно отметить начало осени, но дамы посмотрели на него с осуждением и даже не удосужились ответить.
Им уже упаковали в бумажные пакеты несколько бутылок, и сомелье, совсем молодой с интеллигентными чертами грузинский мальчик, вызвался донести товар до машины.
Что ж Еще пару глотков, и я созрею, повторил тогда мужчина в куртке и, не выпуская из рук свой стаканчик, тоже отправился к выходу.
Девушка в фойе в грузинском наряде, уже в сопровождении своих братьев с орлиными носами, которыми они заметно гордились, пожелала ему счастливого пути, несмотря на то, что он ушел пустым, и он обещал зайти к ним еще и обязательно приобрести хоть одну бутылочку автохтонного сорта.
Незаконченный портрет
Кто бывал хоть однажды на старом Арбате, наверняка видел художников, сидящих на раскладных стульчиках перед мольбертами прямо под открытым небом. Среди этих работников кисти, пастели и угля встречаются настоящие таланты своего дела, которые из года в год совершенствуются в жанре портретного рисунка, анимализма и пейзажей старых московских двориков. Их первоклассные работы обычно выставляются прямо на улицах, и иной раз прохожие путают их с мировыми шедеврами, а некоторые коллекционеры даже охотятся за такими работами, считая, не без основания, все это современным пока еще недооцененным искусством.
Возможно, именно такой старичок с козлиной бородкой, в характерной для художника шапочке, отделился от скучающего сборища своих побратимов по ремеслу и обратился к проходящей мимо женщине, которая быстро катила перед собой инвалидную коляску. Очевидно, эта прохожая уже не раз бывала здесь и была знакома с уличным творчеством не понаслышке, потому что еще заранее завидев мольберты, она поспешила обогнуть их, но настойчивый художник с бородкой все же преградил ей путь, широко раскрыв, словно коршун, свои когтистые крылья-руки.
Не пущу, Люда, не пущу! заговорил он заплетающимся языком, слегка пошатываясь.
Ну вот, опять нализался, закачала покрытой головой эта, судя по платку и старомодному длинному платью, набожная женщина, с осуждением глядя на подвыпившего мастера.
Ее невзрачное вытянутое лицо казалось слегка тронутым в следствии нервного паралича или другого сильного переживания, следы от которого не исчезали ни на секунду. В инвалидной коляске, которую она катила, сидела девочка на вид лет пятнадцати, в легком, не по погоде одеянии. Поверх ситцевого платьица на коленях лежал шерстяной плед, из-под края которого почти безжизненно свисали худющие ножки в вязаных носочках, и именно к этим носочкам и припадал отчаянный художник. Он также пытался делать земные поклоны, ходя за больной девочкой на коленях, но в результате резких маневров коляски лишь подметал своей бороденкой брусчатку. Эта душераздирающая сцена вызывала у прохожих не совсем приятное ощущение. Они старались проходить мимо и не задерживаться.
Ну, не злись ты так на меня, Люда! горячился художник, теребя в руках огрызок черного уголька. Пожалей дурака, на выпивку не хватает
Его пораженные подагрой пальцы были черны, и сам он с головы до ног был перепачкан, точно выскочивший черт из табакерки. Поношенный дырявый свитер и особенно одутловатое лицо, эти нездоровые мешки под глазами, покрасневший мясистый нос и жуткий разящий перегар завершали образ опустившегося человека.
Ну, не злись ты Трубы горят, на выпивку не хватает, пробормотал он опять.
Совести у тебя не хватает, совести, злобно сверкнула глазами невзрачная женщина и попыталась объехать назойливого алкоголика.
Здравствуй, здравствуй, моя хорошая Это я Федор Кузьмич жалобно улыбался он тогда, обращаясь уже к самой девочке. Ты меня не узнаешь? Мы же договаривались на один портретик
Но девочка как будто не видела ничего перед собой. Ее головка с редкими белесыми волосиками покачивалась от движения коляски по неровной брусчатке и как-то неестественно свисала набок. Словно она не в силах была поднять ее или долго держать на шее, и художник вздрогнул, поразившись потухшим, полным безразличия взглядом измученного болезнью ребенка.
Ну, не злись ты так на меня, Люда! горячился художник, теребя в руках огрызок черного уголька. Пожалей дурака, на выпивку не хватает
Его пораженные подагрой пальцы были черны, и сам он с головы до ног был перепачкан, точно выскочивший черт из табакерки. Поношенный дырявый свитер и особенно одутловатое лицо, эти нездоровые мешки под глазами, покрасневший мясистый нос и жуткий разящий перегар завершали образ опустившегося человека.
Ну, не злись ты Трубы горят, на выпивку не хватает, пробормотал он опять.
Совести у тебя не хватает, совести, злобно сверкнула глазами невзрачная женщина и попыталась объехать назойливого алкоголика.
Здравствуй, здравствуй, моя хорошая Это я Федор Кузьмич жалобно улыбался он тогда, обращаясь уже к самой девочке. Ты меня не узнаешь? Мы же договаривались на один портретик
Но девочка как будто не видела ничего перед собой. Ее головка с редкими белесыми волосиками покачивалась от движения коляски по неровной брусчатке и как-то неестественно свисала набок. Словно она не в силах была поднять ее или долго держать на шее, и художник вздрогнул, поразившись потухшим, полным безразличия взглядом измученного болезнью ребенка.
Что с ней? с большой тревогой воскликнул он, испуганно посмотрев на невзрачную женщину, которая немного смутившись, все же ответила ему и вынуждена была остановиться.
С каждым разом нам все хуже и хуже, выговорила сквозь зубы она, все еще сердясь, что ее не пропускают, и толкнула коляску прямо на него. Пусти, Иуда!
Это обидное христопродавническое прозвище, словно нож, ударило его и без того в пораженную печень. Он опустил обреченно руки и с поникшей головой поплелся к мольберту. Там он рухнул на свой раскладной стульчик и загрустил еще больше, взявшись руками за голову. Затем он бросил уголек в жестяную коробочку, в которой когда-то много лет назад лежали леденцы, и стал сворачиваться.
Как же так, как же так! шептал он, кусая в каком-то болезненном остервенении длинный рукав своего свитера.
Невзрачная женщина тронулась дальше, и кто-то из сердобольных прохожих даже догнал коляску и положил на шерстяной плед звенящую мелочь. Но девочка совсем не среагировала на это, уставившись грустно куда-то себе под ноги, все также безмолвно покачивающиеся от тряски. И когда женщина, судя по всему, ее родная мать (они были похожи изгибом нижней губы), перекрестилась и забрала деньги себе, рассовывая их по карманам как-то неуверенно, словно стесняясь чего-то и стыдясь, девочка в коляске вдруг словно очнулась от глубокого сна. Так получилось, что она подняла головку, внимательно разглядывая, что вокруг происходит и узнала художника, сворачивавшего мольберт, и слабая улыбка появилась на ее измученном и усталом лице
Ах, Козломордый, сказала она тихо, почти не шевеля губами. Сегодня у Вас совсем не клеется.
Старик-художник, которого девочка назвала таким непристойным именем, совсем не обиделся на нее, а, напротив, вскочил с места и радостно засмеялся.
Очнулась, очнулась, спящая красавица. Вот и молодец! Сегодня прекрасная погода, сказал он, взмахивая рукой в московское небо. Бабье лето Свет падает идеально, и я просто не переживу, если мы упустим время Я же обещал тебе, но твоя мама не хочет.
И правильно делает, что не хочет, проворчал мимо идущий прохожий, насупив брови. Развелось тут мастеров. Рисуют всякое «г». Неужели, чтобы понять, что это «г», в него нужно обязательно вляпаться?
А Вы, сударь, идите своей дорогой! икнул Козломордый, продолжая улыбаться девочке. Ты его, девочка моя, не слушай. Это происки конкурентов. Люда, а Люда, ну сто рублей жаль тебе на бутылочку красного? Мы даже можем ее распить с тобой вместе где-нибудь в переулке или у меня в каморке А?
Мерзавец, ноги моей у тебя больше не будет! вспыхнула в гневе невзрачная женщина. Поедем, Вика. Нам надо еще в церковь, а потом к врачу. Твой Козломордый мошенник. Не трать время на бездарности, не совершай ошибки своей матери.
Но худые девичьи руки с изгрызенными ногтями вцеплялись в подлокотники. Видно было, что у нее, не смотря на прогрессирующую болезнь, оставался бунтарский и упрямый характер.
Постой, мама. Я правда хочу свой портрет. Я знаю, он рисует неважно. Его даже били тут за углом. Я слышала эту забавную историю от импрессионистов там у «Праги».