Рая плакала. Бесшумно и наверное сама того не замечая. Слёзы скользили по увядающим щекам и скапливались в носогубных складках. Увидев это, Натка прервала свой сбивчивый рассказ, чтобы спросить старшую подругу, стоит ли вообще продолжать, но та заговорила первой.
Не обращай внимания, Натуля. Просто всё вспомнилось сразу и что снова туда идти придётся Господи, дай нам сил!
Марина была бледна, но одновременно и странно возбуждена.
Это что же? нетерпеливо спросила она, Получается, тебя закодировали, а потом сразу заставили пить до посинения? И это всё?
Наверное, Натка очень выразительно посмотрела на неё, потому что девушка тут же поправилась:
Нет, я не говорю, что этого мало! Это ужасно, но неужели больше там ничего не делают? Боря всегда так боится говорить о тестах, что можно подумать там полная жесть творится!
Рая зловеще усмехнулась уголком рта, а Натка на миг замешкалась, решая, стоит ли глубоко беременной Марине слышать продолжение рассказа? Но потом рассудила, что на словах всё будет не так жутко, как в реальности. Не расчленёнка же какая-нибудь, и не пытки хотя насчёт пыток это с какой стороны посмотреть.
Наверно, Боря тебе не рассказывал потому, попробовала она объяснить подруге, Что оно всё слишком личное то, что там приходится пережить.
Чего-о? карие глаза Марины, и без того большие, карикатурно расширились, Личное? Надеюсь, вас не в порнухе снимали?
Натка не сразу нашлась с ответом, и её опередила Рая, мечтательно закатившая глаза.
Да если бы в порнухе, кто бы тогда отказался?
Это было так неожиданно, что через секунду все трое заливались смехом. Марина звонко хохотала, запрокинув голову, Рая мелко трясла полными плечами, и даже измученная Натка издавала сухой клёкот, больше похожий на кашель
Так что там дальше-то было? отсмеявшись, вернулась Марина к прерванной теме, Сколько времени тебя бухать заставляли?
Не знаю. Долго я вообще была в лабе?
Две недели, Рая неодобрительно покачала головой, Для первого раза многовато, обычно новичков по неделе держат.
Ну, значит точно дней десять пила, не просыхая. Каждый день водку подсовывали, сначала меньше, потом больше.
А кормили хоть?
Кормили, даже часто. Но я мало ела, а под конец, кажется, вообще перестала. Не помню. Не помню даже, что давали.
Кормят там хорошо, встряла Рая, Я первые дни с удовольствием ела, пока ещё лезло. Пила и ела, пила и ела. Побольше в себя запихнуть старалась, чтобы градус приглушить. А всё равно потом уже не помогает
Звучит не так уж плохо, с сомнением заметила Марина, чьи глаза затуманила ностальгия, Я бы сейчас не отказалась несколько дней подряд попить да вкусно покушать на халяву. Чтобы ещё приносили, подавали, а потом грязную посуду убирали сервис, ёпта!
Не говори, о чём не знаешь! резко оборвала её Рая, но на этот раз девушка не стала молчать в ответ.
Так расскажите уже, тогда буду знать! Никто же ничего толком про тесты не говорит. Личное! передразнила она Натку, Что там может быть личного?
Ну слушай, если так интересно, в другой раз Натка бы ещё подумала делиться ли пережитым с подругами или всё-таки нет (ведь в таком случае ей предстояло рассказать и кое о чём ещё) но сейчас была слишком утомлена, и хотела поскорее покончить с расспросами, Однажды водку мне не принесли
Глава 2
«Я всегда подозревал, что есть нечто мистическое в этих переживаниях и возможно существа из бреда действительно обладают сознанием. Возможно, они действительно существуют.
Во всяком случае, у меня нет объяснений тому, почему галлюцинации при белой горячке всегда носят ужасающий характер.
Почему они не нейтральные или не веселящие или забавные?
Как при употреблении других психоактивных веществ. Я видел разные галлюцинации, например от гликодина или псилоцибина. Но они могли немного пугать, но никогда не ужасали и даже преимущественно забавляли или восхищали своей красотой.
Но в белой горячке всё одинаково в смысле страха, ужаса и агрессии.
Этому нет у меня объяснения, и это наводит на определённые мысли»
Однажды водку не принесли, но Натка не сразу это заметила. В том мутном, уже пограничном с изнаночным миром состоянии, она не заметила бы даже своей смерти. Алкоголь в крови зашкаливал, количество промилле заставило бы побледнеть любого реаниматолога со стажем, но тело продолжало жить, пусть даже более не в симбиозе с разумом. Сердце билось редко и тяжело, лёгкие втягивали и выталкивали воздух с натужным сипением, зрачки хаотично двигались под закрытыми веками, а ноги время от времени начинали дёргаться, имитируя жуткое подобие бега. Будучи ещё в более-менее осознанном состоянии Натка ходила в туалет на судно, которое сразу выносили молчаливые санитары, но потом утратила и эту способность. Теперь ей просто меняли подгузники, переворачивая с боку на бок небрежно и грубо, как набитый песком тряпичный манекен. Пару раз она чуть не захлебнулась собственной рвотой, когда агонизирующий организм пытался отторгнуть вливаемый в него яд, но на помощь вовремя приходили всё те же санитары, поднятые по тревоге неусыпным оком, наблюдающим за узницей через камеру наблюдения.
Почему они не нейтральные или не веселящие или забавные?
Как при употреблении других психоактивных веществ. Я видел разные галлюцинации, например от гликодина или псилоцибина. Но они могли немного пугать, но никогда не ужасали и даже преимущественно забавляли или восхищали своей красотой.
Но в белой горячке всё одинаково в смысле страха, ужаса и агрессии.
Этому нет у меня объяснения, и это наводит на определённые мысли»
Однажды водку не принесли, но Натка не сразу это заметила. В том мутном, уже пограничном с изнаночным миром состоянии, она не заметила бы даже своей смерти. Алкоголь в крови зашкаливал, количество промилле заставило бы побледнеть любого реаниматолога со стажем, но тело продолжало жить, пусть даже более не в симбиозе с разумом. Сердце билось редко и тяжело, лёгкие втягивали и выталкивали воздух с натужным сипением, зрачки хаотично двигались под закрытыми веками, а ноги время от времени начинали дёргаться, имитируя жуткое подобие бега. Будучи ещё в более-менее осознанном состоянии Натка ходила в туалет на судно, которое сразу выносили молчаливые санитары, но потом утратила и эту способность. Теперь ей просто меняли подгузники, переворачивая с боку на бок небрежно и грубо, как набитый песком тряпичный манекен. Пару раз она чуть не захлебнулась собственной рвотой, когда агонизирующий организм пытался отторгнуть вливаемый в него яд, но на помощь вовремя приходили всё те же санитары, поднятые по тревоге неусыпным оком, наблюдающим за узницей через камеру наблюдения.
Первое осознание чего-то неправильного пришло к Натке в тот момент, когда в очередной раз восстав из глубокой алкогольной комы, она зашарила руками вокруг, но не обнаружила силиконовой фляги в районе досягаемости. Не обнаружила и позже, после того, как собравшись с силами, ползком обследовала палату. На тот момент это не сильно её огорчило, и она просто снова отключилась, поскольку выпитое ранее ещё в избытке гуляло по венам, надёжно удерживая грядущую абстягу на безопасном расстоянии.
Следующее пробуждение далось тяжелее. Уже стучал пульс в ушах, уже давило невидимыми тисками голову, уже колючим наждаком выстлало язык и гортань, и уже не получалось вернуться в спасительное забытье. Вместо него опустилась на Натку вернувшаяся Муть в её самом худшем и запущенном варианте.
В этой вязкой Мути Натка мариновалась сначала вечность, а потом ещё одну вечность, пока к ней медленно (слишком медленно!) обратно пропорционально тому, как вместе со слабым дыханием испарялся из тела алкогольный дурман, возвращалось сознание. Больное, дёрганное, измученное, но уже способное связать мечущиеся в черепной коробке рваные мысли в единое целое. И желающее только одного чтобы всё скорее кончилось, не важно даже как.
К ней заходили, приносили еду и воду, меряли давление, слушали сердце, брали кровь из уже изрезанных пальцев и исколотых вен, меняли подгузники, обтирали влажными салфетками, вымывали с пола лужи рвоты. Всё это не имело никакого значения и не вызывало ни тени стеснения, отгороженное от Натки прозрачной, но непробиваемой стеной явившейся, наконец, абстяги. Пожалуй, худшей на её памяти, если не считать предыдущей, с трудом пережитой в первую и полную ужасов ночь здешней жизни.
В переломный момент, когда Натке физически стало чуть лучше, зато вплотную подступили страдания духа, а реальность начала истончаться под натиском прорывающегося в неё тёмного изнаночного мира, дверь в палату снова открылась, и пропустила уже знакомых плечистых санитаров, но на этот раз одних, без бородатого халата. Они легко вздёрнули Натку на ноги, и повлекли-понесли с собой, впервые за долгое безвременье позволив пленнице покинуть опостылевшие мягкие стены, которые она успела возненавидеть всем сердцем.
Нет, они не направились вверх по лестнице, на что Натка надеялась, не дали ей хоть краешком глаза увидеть дневной свет, напротив спустились ещё на этаж ниже (Клим, ты был прав!) и там передали в руки дородной тётки, облачённой в такой же, как и у всех здесь, безупречно чистый бежевый халат. Тётка в свою очередь препроводила еле держащуюся на ногах пациентку в слепящую белизной и хромом душевую кабинку, где принялась собственноручно мыть, предварительно избавив от провонявшей потом и рвотой пижамы. При этом на грубом лице тётки не дрогнул ни один мускул, что несомненно говорило о её высоком профессионализме, потому что в те минуты Натка была глубоко противна даже самой себе.