Заранее было известно, над какими городами и во сколько пролетит самолёт со святыней. Люди высыпали на улицу (чтобы потолки и крыши не загораживали благодать, не экранировали её) и крестились в слезах, обратившись к небу.
Я по делам в Кондопоге был, когда там как раз пролетало. Вышел, помню, со встречи, и вдруг вижу: граждане прямо на коленях стоят на дороге, машины остановились, все из них повылезали. Одеты в основном бедно и просто, не по погоде. Что же, скромно живём. Зато высокодуховно.
Я тоже шапку снял, перекрестился ради приличия, и в машину свою сел.
Трогай, говорю водителю. В бар какой, мне выпить надо.
***
Иван Сергеевич, не соглашусь с тобой! это говорит мой зам и приятель из розовых.
Меня зовут Иван Сергеевич Шмелёв. В точности как русского классика. Но поскольку сейчас никто не читает, то это совпадение остаётся незамеченным. Мы сидим с приятелем в баре на Юго-Западной, пьём коньяк. Я курю, хотя здесь запрещено, но я пользуюсь привилегией небесного.
Мой помощник не соглашается со мной по поводу моих соображений относительно синих и красных, что их нужно отнести к низшей цветовой категории.
Я считаю, взвешенно говорит он, что в таком случае масса отверженных станет слишком велика. И не забывай, что рядовые солдаты, охранники правопорядка как правило блювари и редиски!
И что же, усмехаюсь я, думаешь, они бунт устроят?
Не исключено!
Это вопрос умелого руководства. Не так уж и сложно их держать в подчинении. Кнут и пряник.
Не уверен, Иван
И, кстати, они же ничем не отличаются от коричневых их почти столько же! Так может тогда и коричневых переведём в элиту? А затем и всех остальных разгорячился я.
Ну, я надеюсь, до этого не дойдёт!
Мы чокнулись и опрокинули по рюмке.
***
Как я уже говорил, я не верующий. В ортодоксальном смысле. В церкви мне тяжело и неинтересно. То есть, первые несколько минут я интересуюсь я смотрю росписи, если таковые есть, иконы, исследую закутки. Изучаю людей их удивительные лица. На улице такие увидишь нечасто. Но сама служба меня не интересует. Ритуал мне кажется скучным то, что было призвано потрясти воображение верующего тысячи лет назад, вся эта позолота, в наш век информационных технологий не производит должного впечатления. Для меня храмы и обряды ровесники древности, и поэтому они очаровывают, завораживают, но никак не связаны с высшими силами напротив, если бы вся эта бутафория в самом деле имела отношение к Богу, то я бы расстроился ещё больше, чем если бы Бога не было вообще.
Я не верю в ритуалы. Бородатые упитанные мужчины, которые отпускают грехи, а потом закуривают, садятся в крутую машину и катят, хохоча с кем-то по мобильному, не вызывают у меня доверия.
Как-то я сделал замечание одному иерею из жёлтых, увидев у него на руке дорогие часы.
Святейший, сказал я тихо, чтобы не привлекать внимание прихожан, да у вас же часы за два миллиона рублей!
Я знал об этом, потому что мне недавно на день рождения коллеги подарили такие же.
Он замялся и посмотрел на меня нет, не испуганно, а как-то растерянно.
Тут какая-то юная бесноватая в инвалидной коляске, с распухшим как воздушный шарик багровым лицом, завизжала:
Батюшка, а скажите который час, а который час?!
Моему протоиерею донесли об этом разговоре. По башке я получил крепко.
***
Даже белые (хотя я и не знаю ни одного кроме нашего Святейшего Патриарха и Президента всея Руси) обязаны исповедоваться лично, у собственного духовника.
Все граждане благородных цветов, начиная с синих и красных (так и не было решено, кто же из них выше синие или красные, их примерно поровну, в пределах погрешности), обязаны исповедоваться раз в неделю. Причём синие, красные и фиолетовые должны ходить на общую исповедь в храм, стоять в очереди и исповедоваться, можно так сказать, почти публично. Это имеет хороший эффект на массы простые люди видят, что и мы, светлые, тоже каемся.
Проблем, конечно, хватило с представителями других конфессий. Они были против, но что поделать у нас же государство-то церковное. Так что если против, вас никто не держит езжайте в Европу, где всем плевать какой у вас цвет, и живите на пособие. Большинство иноверцев оказалось благоразумным они решили так: ничего личного, только бизнес. Работа есть работа. В чужой дом со своими порядками не лезут. И вот, кстати, с буддистами никаких проблем.
***
Батюшка, благословите!
Я подхожу к его высокопреподобию и склоняюсь за благословением.
Эй, милый, так не пойдёт! вдруг говорит он. Ты что же это, благословение в формальность превратил?
В самом деле, я подошёл чисто механически, по обычаю, а сам был погружен в свои мысли.
Это тебе не сигарету выкурить. Тут нужно чувство, серьёзность, осознание происходящего! Как и во всём, что делаешь. Он сегодня в камилавке и оттого как будто строже.
Я покорно киваю, принимаю благословение и сажусь напротив.
Ну, что с тобой? он ласково глядит на меня.
Работа, бормочу я.
Вижу, что не только! Давай говори, что на душе.
Так и есть, все видит, от него не скроешь.
Батюшка, сомнения одолевают, о вере нашей.
Вот как! Выкладывай.
Ну я ему и выложил всё.
Ведь вокруг бедные все, разгорячился я, так и наши первосвященники должны быть бедны и давать пример чистого, бескорыстного служения богу
Дурак! взорвался он. Первосвященники это у иудеев! А у нас архиереи! Дурак!
Я притих. Он остыл немного и мягким голосом произнёс:
Совсем, я вижу, ты заблудился в трёх соснах. Ну, вот смотри. Кто у нас высшее духовенство? Есть ли среди них кто ниже розэ?
Насколько я знаю, батюшка, никого нет, с готовностью ответил я, радостный, что он не гневается больше.
Вот именно. А что станет, если мы, верховные, будем как всякая чернь в метро ездить и в магазинах в очередях стоять? Будут ли они нас уважать, эти простые и бедные?
Не знаю А что, нет?
Я понимаю твоё сомнение, сейчас разъясню. Так-то ты прав. Но уважать нашу бедность станут только такие как ты сами высшие и благородные, кто готов оценить подвиг. А чернь нет. Ведь как она судит? Если человек пешком ходит и бедный, то неудачник значит и не за что его уважать. Значит он и не ближе к богу, а такой же как они. Для них избранный тот кто и живёт хорошо, лучше! Вот поэтому, милый мой, и приходится нам терпеть все эти излишества.
Он равнодушно обвёл рукой мимо обитых кожей стен, мебели красного дерева и в конце потряс пальцами над своим мобильником из платины, как бы показывая, что это тлен.
Неужели ты думаешь, что мне это нужно? после паузы, во время которой он смотрел в окно, куда-то в заоблачные дали, спросил он.
И не дав мне ответить, ответил сам:
Это не мне, а им нужно!
***
Еду в своём Патриоте в командировку. Я позади, спереди водитель. Курю в окно, грущу о чём-то. На Патриоте я езжу не из патриотизма. Просто не люблю выпендриваться. Зачем, думаю, к чему? Надо проще быть. Вон другие небесные и светло-зелёные у кого альфа-ромео, у кого мазератти, у кого ещё что. Но стоп сам себе тотчас говорю что же ты осуждаешь? Не себя ли судишь, не сам ли ты хочешь роскошествовать?
Короче мне и так хорошо в нашем Патриоте: машина просторная, высокая, и красивая. Она у меня синяя, а сиденья из бежевой кожи. Водитель мой Мишка из красных, парень неплохой, но простой, особо не побеседуешь. Да я и не большой любитель бесед, мне с батюшкой хватает.
Не суди, и не судим будешь, говорю я.
Что говорите? Мишка спрашивает.
Да так, ничего. Магазин проезжать будем, остановись. Закусить чего-нибудь хочу.
Сделаем! говорит.
Но в пробке стоим. В мёртвой. Иногда вроде тронемся, пару метров проедем и опять стоп. Я пробки очень не люблю. Просто ненавижу. Во мне сразу всё человеческое умирает от этого стояния. Начинаю весь род человеческий ненавидеть: зачем, думаю, вас столько уродилось и куда вы все прёте! Так ведь по большей части сброд тёмные все, я тут один наверно небесный. И стою, как все!
Тихо, тихо, говорю сам себе, смирись, они такие же люди, как и ты! Почти.
Но в пробке смириться невозможно. Закуриваю ещё однну и говорю зло:
Всё, на хер, езжай по встречке.
Иван Сергеевич, двойная же!
А мне по херу! кричу. Езжай!
Он молча руль влево выворачивает, газу даёт и вылетает на встречку. Едем. Надо, думаю, было мигалку брать, когда предлагали. А я нет, нет, я против мигалок, мы должны как все
Слышу сирена. Догоняет ДПС, сигналит, говорит по громкой связи:
УАЗ Патриот, номер Б111ОГ, прижмитесь к обочине!
Что делать, Иван Сергеевич? Миша спрашивает.
А что тут поделаешь? Прижимайся.
Мы прижались, Миша окошко со своей стороны открыл, подходит к нам не спеша сотрудник, представляется. Вижу по нему, что предвкушает, наслаждается своей властью, попал я, что и говорить. Лицо лоснится, ещё не решил, как наказывать: либо сотку запросить, либо прав лишить.