Эумене наклонилась к старику через стол и возразила: доподлинно мы этого не знаем. Старые мистериумы учат нас, что душееды различаются между собой так же, как различные животные отличаются от людей и друг от друга. Вдруг, это какой-то морозоустойчивый штамм? Старый буамакан улыбнулся: ты ведь не собираешься сама вмешиваться в дела города, затрини? Эумене слегка потупилась: прости, владыка, ты же знаешь, я очень эмоциональна.
Я считаю, что мы не можем послать в город Кромма, потому что не можем им рисковать, пояснил Эссеу: нам он куда нужнее тут. Если Фахрут заражён, то он может заразить и Кромма. А если Освободителю удастся найти машину снов, он сможет погасить эпидемию в зародыше дистанционно, не подвергая себя опасности.
Кромм старался сохранять на лице вежливую мину, но внутренне съёжился. Участвуя в разговоре, он чуть не выдал себя, чуть не признался, что никакой душеед не может заразить его после того, как его тело изменил Протей. Эта фраза почти вылетела из его рта, но он успел прикусить язык в последний момент. Адреналин шибанул в голову, тонкая струйка пота пробежала вниз от виска. Кромм встал, прошёл к окну, присел на подоконник и выглянул в открытую створку. На лужайке перед домом четыре девочки прыгали через длинную двойную скакалку и скандировали смешную детскую кричалку. Кромм посмотрел на их светлые кудрявые головы, светящиеся в лучах утреннего солнца, и сказал: если я найду машину снов, то автоматически решу сразу две задачи. Узнаю, закрыты ли врата, и смогу исцелить этого вашего Фахрута. Проблема в том, что для того, чтобы найти машину, мне нужно время. Владыка Эссеу, вы как-то говорили, что мистериумы о ней могут находиться в Большой Сеэре?
Да, кивнул старый буамакан: это селение, где живёт много акторов и музыкантов, они находят вдохновение в исторических сюжетах. Они же всё время ищут драму, им нужна буря страстей, поэтому так вышло, что значительная часть мистериумов о прошлых временах сама собой сконцентрировалась в светоче Большой Сеэры. Погодите, владыка знания, запротестовал Кромм: вы ведь говорили, что лучше читать тайные мистериумы, те, что не подвергались позднейшим редакциям? А я слышал, там целая система доступа, специальные помещения, скотадии какие-то.
Да нет там ничего этакого особенного, в скотадиях, засмеялась буамини Элеа: Кромм, скотадий это просто тёмное помещение, где ты живешь три недели на хлебе и воде. Потом тебе приносят светильник и тот тайный мистериум, который ты хочешь изучить. Ты его можешь там всю жизнь читать, если захочешь, но всё это время тебе придётся сидеть на хлебе и воде. Ах, да, записывать нельзя, только запоминать наизусть.
Дорогая Элеа, у меня такое отвращение к разного рода тюрьмам, ты и представить себе не можешь, скривился Кромм. Буамы улыбнулись и переглянулись, после чего в разговор деликатно вступила Эумене: скотадий это не тюрьма, Освободитель, там даже замка на двери нет, и это худшее из испытаний. Когда ты ешь только чёрствый хлеб, размачивая его водой, а за незапертой дверью, в светоче, люди едят жареное мясо и пьют вино. В скотадии испытывают твой дух, готов ли ты ради знания пожертвовать хотя бы своим уютом.
Послушай, затрини, с горячностью ответил Кромм: я в своей жизни такое говно жрал, на которое нормальный человек даже смотреть не сможет, меня хлебом с водой не напугать. Но просто у нас нет этих трёх недель, вы же все это понимаете, да?
Ничего, мягко сказал Эссеу: я напишу для тебя специальное письмо, чтобы буамы Большой Сеэры сделали ради тебя исключение. Я редко проявляю свою власть таким грубым образом, но тут действительно особый случай. У затрини Эумене как раз дела в тех краях, она сопроводит тебя. Заодно, в дороге вы ближе познакомитесь.
02. Змея внутри
Фахрут лежал на продавленном диване у раскрытого окна, раскинув руки и ноги, и чувствовал, как по телу струится пот, хотя жара в Убойке стояла не такая сильная, как в Нахальной слободке, которую милиция разгромила на прошлой неделе, и которая долгое время служила Фахруту пристанищем. Убойка была таким же отвратным гетто, но занимала всего две улицы, примыкавшие к бывшим бойням, в которых теперь выращивалось искусственное мясо основная пища рабочих климатических установок и прочей городской бедноты. Мясные фабрики сбрасывали излишнее тепло через большие воздуховоды, наполняя жаром эти две улицы, узкими ущельями прорезавшие большое складчатое тело ледяного города с севера на юг. Когда-то здесь жили нормальные горожане, но постепенно они переехали выше по склону в более приличные кварталы, а Убойку прибрали к рукам всякие мутные типы, в основном, самогонщики. Они же содержали уйму крохотных заведений, где посетителю предлагалось не только надраться до скотского состояния, но и переночевать, чтобы не попасть в пьяном виде в лапы городской милиции, которая мигом снимала с любителей алкоголя все социальные баллы и отправляла на принудительные работы.
В одной из таких комнатух с затхлым запахом и липкими пятнистыми обоями, лежал сейчас Фахрут. Последние три недели он провёл в состоянии непрекращающегося кошмара. Для начала он попал в плен. Набравшись по самые брови запрещённого алкоголя и заполировав его большой дозой самых разных наркотиков, он искал запретных удовольствий в шатрах чафали, низшей из человеческих ун, к которой принадлежали женщины, продающие себя за деньги. Чафали кочевали за городской стеной и считались божественными шлюхами, об умениях которых в городе слагались легенды. Однако, когда Фахрут добрался до них, его обобрали до нитки, пытали и насиловали до тех пор, пока он не написал письмо своей влиятельной младшей сестре Ассандре, входившей в городской совет.
Чафали требовали от неё в качестве выкупа за братца найти старый мистериум авторства ересиарха Шавалы, называвшийся: правдивое слово Шавалы о тех, кого прозвали душеедами. Увы, красотка Ассандре поддалась чувствам и действительно разыскала этот текст в глубинах апофикефсиса, тайного хранилища городской библиотеки, подкупив и запугав персонал. Когда она отбила брата у чафали, Фахрут прочёл текст и поразился силе шавалитской ереси. Несколько дней он ходил сам не свой, заворожённый её простотой и силой.
Именно силы ему и не хватало, потому что за каждым углом ему чудились чафали, пылающие жаждой мести. Он хорошо помнил их изощрённые пытки, поэтому угнал аэрокаб и, пользуясь указаниями, данными в шавалитском мистериуме, нашёл тёмные врата. Однако лишь слегка приоткрыв их, он испытал такой животный ужас, какого не знал до сих пор. Но дело было даже не в этом. Теперь в нём что-то жило. Будто бы он забеременел. Он явственно чувствовал в себе присутствие чужой жизни, она пульсировала в нём, перемещаясь в глубине тела, вдоль позвоночника. Похожая на змею или длинного червя, чужая энергия иногда сворачивалась и засыпала, а иногда охватывала его полностью и Фахрут не знал, что ему делать в такие минуты. Он чувствовал, как тупеют его эмоции, но, в то же время, обостряются рефлексы.
Когда чафали напали на него у входа в Убойку, он ощутил сильный укол паники, но потом произошло нечто странное. Вдруг рука чафали, сжимавшая в пальцах бритву, замедлилась. Остановилась, повиснув в пространстве. Фахрут удивлённо обошёл её. Потрогал. Рука поддалась. Тогда он неожиданно для себя вцепился в неё и сломал в локте, выворачивая как куриную кость, потом оторвал предплечье и отбросил прочь. Время снова понеслось галопом, всё вокруг завертелось, задвигалось, завизжало, Фахрута было уже не остановить. Он с удивлением смотрел на свои руки, безжалостно вырывающие из чужих тел сочащиеся куски, выворачивающие суставы, и обнаружил, что не чувствует ни ярости, ни страха, ни гордости за победу, не чувствует ничего, будто бы он спит и видит сон, нет, точнее, будто бы он забрался в тело какого-то богатыря, уснул там и проснулся в разгар битвы.
Когда всё закончилось, он стоял, держа в обеих руках оторванную голову жреца чафали и с любопытством глядя ей в глаза. Рядом кто-то кричал, бежали какие-то люди, Фахрут какое-то время ничего не видел и не слышал, как вдруг звук включился и все эти вопли внезапно обрушились на него с утроенной громкостью. В ботинках хлюпало, Фахрут посмотрел вниз и обнаружил, что стоит в луже крови. Тут до него дошло, что он торчит прямо посереди улица, под безжалостным светом фонаря, с чужой головой в руках. От внезапно нахлынувшего чувства гадливости он взвизгнул и отбросил проклятую башку подальше, она с противным звуком шмякнулась о мостовую и покатилась к сточной канаве, звеня большими кольцами в мёртвых ушах.
Фахрут огляделся. Вокруг царил кошмар. Оторванные конечности, истерзанные тела, головы темнели там и сям мокрыми пятнами. Он посмотрел на собственные руки, оглядел одежду. Кровь покрывала его с головы до ног. Фахрута замутило от её запаха, он побежал по улице, стараясь скрыться от орущих от ужаса свидетелей в тени, на ходу срывая с себя пропитанный дурнопахнущей кровью сюртук и рубашку.
Теперь он лежал голышом и переваривал всё произошедшее, но самое ужасное, что та змея, которая теперь жила в нём, была сыта и только что не урчала от счастья. Напитавшись чужой болью, она разбухла и обмякла, отдавая Фахруту часть своего удовольствия. Несмотря на то, что последний раз он ел вчерашним утром, Фахрут чувствовал себя так, будто бы он отлично перепихнулся с какой-нибудь юной развратницей, а потом полновесно отужинал с несколькими переменами блюд, аперитивами, диджестивами и прочими излишествами. Иными словами, несмотря на то, что ему всё ещё было жутко, плохо и страшно, чувствовал он себя превосходно. И от этой двойственности он слегка сходил с ума.