Поначалу всегда тихо. Потом собирается очередь. Собирается она в левом коридоре, ведущем в школу и на третий этаж к нам. Важно не пропустить начало процесса. Выйдя из раздевалки, вижу, что первые смельчаки стоят уже на линии. Дальше проход закрыт. Дежурный на посту. Сейчас он один но потом их станет двое или трое. Может быть больше. Вместе они будут сдерживать толпу. Им запрещено пропускать всех, кто старше четвероклассника. Пройти можно в восемь пятнадцать но этим не доволен никто. Смельчаки пытаются прорваться и есть разные способы для этого. Самый очевидный действовать сообща, так что дежурные не сумеют удержать всех, и один или двое пробьются. Дежурные все понимают и не слишком мешают нарушителям. Но есть и такие, кто догонит и вернет даже из дальнего коридора. Таких мы особенно не любим. Другой способ заговорить зубы, изобразить пай-мальчика, и в нужный момент рвануть что есть сил. Но здесь лишь одна попытка. Потом за тобой следят. Имея нужную внешность, можно сойти за младшеклассника. Но бывает и наоборот. Я высокого роста, и дежурные всегда останавливают меня. Раз уж такой высокий, постой-ка, дружок, со всеми. Мне стыдно и обидно за это ведь я имею право пройти. Одноклассник, проходящий мимо, может окликнуть и утащить за собой. Но не всегда поверят и ему. Становится совсем уж стыдно и все-таки ты покорно ждешь. Ждешь пятнадцати минут. Спасти может лишь Анна Валерьевна но лучше бы этого не было. Дети учителей легко проходят вместе с ними, а самые находчивые увязываются следом, притворившись братиком или сестричкой. Но иногда семейство разрастается слишком, и наглых родственничков из последних возвращают недовольных на место.
Все это было позднее. В первые четыре года, если контроль проходил успешно, я садился коридоре и переодевался. Раздевалка младших располагалась тут же, напротив. Коридор был очень узким, мы стояли на пути. Возникали столкновения, проливались слезы. Мы были маленькими, и нас не замечали как не замечают голубей на улице. Один раз толпа увлекла меня. Из большого коридора ее понесло направо к нашему классу же вела левая лестница. Я знал, что мне нужно туда но не мог пойти сам. Каждое утро приходила Анна Валерьевна и отводила всех вместе наверх. Я оказался удаленным от друзей и вообще от всего мира. Силе, что влекла меня, сопротивляться не выходило. Я покорно поднимался зная, что иду не туда. В руках куртка и сменка, за спиной портфель, тяжелый и огромный. Страшно до обморока. Я не знал, куда иду но идти было нужно. Число лестниц казалось бесконечным. Наконец, они кончились. В обе стороны тянулись коридоры ужасно длинные, с желтыми стенами, тонувшие в полутьме. Четыре последних года я провел именно в них. Я шел наугад и ничего не видел. Глаза застилали слезы. Наверное, я громко разревелся, так как один из мальчишек подошел ко мне и что-то спросил. Хотел узнать, наверное, что случилось. Наверное, я ответил. В следующее мгновение, со слезами но уже счастья я шел навстречу Анне Валерьевне. Отряд моих товарищей маршировал по пятам как ни в чем не бывало. Я лепетал что-то трогательное, простирал руки, готов был обнять и расцеловать каждого. На меня смотрели равнодушно и удивленно, не понимая, зачем, но главное откуда. Анна Валерьевна же все поняла. Глупый и беспомощный Дима.
За это я ее не любил. Не любил и вообще. В самой ее фамилии Гребешкова мне слышалось что-то враждебное. Враждебное для всех детей. Будто заставляют причесываться а ты не хочешь. Лицо ее внешне умное и доброе казалось мне холодным и притворно-добродушным. Неприятнее же всего был снисходительный тон, с каким обращаются к детям, опускаясь до их уровня и желая что-то объяснить. Объяснения Анны Валерьевны были правильными и разумными но за ласковой улыбкой читались лишь равнодушие и презрение. Она была злой колдуньей, желавшей казаться доброй но на добрые дела не способной. Возможно, я был жесток и несправедлив к ней но я не любил ее. Как и она меня. В те годы я дружил с Димой с другим. Фамилия его была Чихачевский. Он враждовал с Анной Валерьевной и ненавидел ее еще больше. Это был странный и домашний мальчик такой же, как я. Мы быстро узнали, что похожи и начали общаться. Анна Валерьевна ненавидела Диму не меньше. Может быть, за то, что он ненавидел ее, а, может быть из-за мамы, ссорившейся с ней постоянно и настраивавшей против и мальчика. Я не понимал, зачем они ссорились но еще больше не понимал Диминых родителей, говоривших про людей то, что часто оказывалось неправдой. Наверное, они защищали его, хотели, чтобы сын их чувствовал себя лучше. Не только чувствовал но и был, оставаясь совершенно равнодушным к насмешкам и замечаниям других. Но это было невозможно представления же Димы об учителях и товарищах становились все только хуже. Анна Валерьевна не понимала, в свою очередь, того, зачем я дружу с Чихачевским и не любила меня еще сильнее. Увидев ее на улице, я сворачивал в сторону. Привычка эта так и сохранилась.
Несмотря на это, были в школе места по-настоящему волшебные. К примеру, раздевалка. Куртки и сменку в ней вешали все младшие. Вещей набиралось так много, что ярко освещенная комната напоминала собой склад. Ряды с увешанными крючками располагались вдоль и поперек, создавая впечатление лабиринта, где можно было бродить часами и заблудиться. Раздевалка была небольшой, я знал это но воображение мое плутало в ней безгранично. Мы приходили рано, и большую часть года за окном было темно. Сразу же за ним виднелся фонарь огромный и бледный. Да и сам подоконник, потолки и вешалки казались большими и высокими, а потому внушающими трепет. То было особенное место место, где сходились все пути. Странным и страшным казалось мне оно стоило лишь задержаться здесь и остаться одному. Особенность его проявлялась в принадлежности к миру, в котором я жил. Он был огромен и невелик одновременно. Я знал входную дверь, охранника, дежурных в начале коридора, скамейки со стальными ножками, раздевалку, большой коридор, лестницу, наш кабинет. По дороге из желтого кирпича я перемещался от одного к другому. Земли за ее пределами вызывали ужас. С примесью любопытства и суеверный.
На третьем этаже, где мы учились, были коридор и площадка площадка для игр. Это пространство (включая класс, два туалета и лестницы) равнялось в нашем понимании улице. С многоэтажными домами, дворами и собаками со всем, что полагается. Мы «жили» там большую часть времени. Уроки почти не запоминались но стоило лишь прозвенеть звонку, как начинались хаос и веселье. Всех игр не перечесть но, как и везде, уважались салки и прятки. Салки были не обычными салками но салками-прилипалками. Стены, подоконники, двери сюда можно было «прилипать», чтобы спастись от опасных преследователей. Прятаться в туалете считалось трусостью и не по правилам. Играли только со своими. Ребята из «Б», «В» и тем более «Г», бегали в том же коридоре но отдельно. Лица их в памяти не задерживались. Казалось, что их очень мало и что все они сидят по своим классам здесь же, снаружи, бегаем только мы. Это считалось правильным и естественным, ведь мы были «А», лучшие, просто «мы» которым нет дела до «них». Так это виделось мне ни с кем из соседних классов не дружившему.
В любом случае, места всегда хватало. Дежурные были и здесь, но тоже не запоминались словно деревья или мусорные баки. Они ловили тех, кто «бегал» но, так как бегали все, нарушителей почти не оказывалось. В одном конце коридора было окно, в другом дверь, ведущая к старшим. Оба производили впечатление чего-то страшного и загадочного, такого, что всегда было и куда нельзя идти но ужасно хочется. Узор на окне состоял из разноцветных стеклышек и ассоциировался с чем-то магическим, возвышенным и церковным. Дверь была непрозрачная и со стальными шестами (за них тянули вместо ручки). Я не помнил ни одного случая, чтобы она открывалась, и не мог представить себе, что находится по ту сторону. Так или иначе, пространство это было для меня другим измерением, местом, куда мечтаешь попасть но где ни за что на свете не окажешься. Еще более древней и магической казалась дверь наверху, в тупике. Даже через непрозрачное стекло ее проникали мрак и тишина, наводившие ужас. Мысленно к ним прибавлялись паутина, привидения и кто-то еще пострашнее. Однажды мы с Настей прятались там. Мы изображали Гарри и Гермиону, тайком сбежавших с урока. Попытка оказалась успешной. Рита Короленко (изображавшая миссис МакГонагалл) искала нас везде, беспомощная и напуганная и даже обиделась. Жутко было сидеть у той двери. Но удовольствие перехитрить Риту превышало все на свете.
Вспоминаются и другие случайные эпизоды. Саша Терешков рассказывает на переменке про Сэма персонажа стрелялки и про то, как взорвал старую машину. А еще про сундучок, где хранит взрывчатку, петарды или все вместе. Вместе с девчонками бью Чихачевского за то, что он сломал стул. Делаю это из солидарности, из мнимой справедливости и из желания казаться своим. В коридоре появляется Петухов и снова пристает к Саше. Он хулиган и ходит на карате. Я прячусь. У Коли Фадеева появилась игрушка. На перемене к нему не пробиться. Объясняю дома, что хочу серую коробочку, где по пещерам бегает парень. Слова «геймбой» еще не знаю. После третьего урока сижу с Колей Зацепиным. Мы начали дружить. Он достает термос, пакетик с бутербродами, печенье традиция на большой перемене. Тут же и Вася Катаев. Ему достаются бутерброд или печенье. Я ничего не ем. Люблю сидеть рядом и наблюдать за процессом. Снова рядом с Колей но тот убегает. Подойдя со спины, забросил мне за шиворот горсть снега. Я весь в слезах и в ярости. Бабушка уже зовет меня но я бегу. Бегу и не догоняю его. Задыхаюсь от бессильной злобы.