Ладога это не просто точка на карте, это точка приложения двух великих, но разнонаправленных сил. Точка преткновения.
Ключи и заключения
Зримым центром этой точки преткновения был маленький островок, «ключ», запиравший (или открывавший, опять же откуда смотреть) на запор возможности любого искусственного движения между Востоком и Западом. Орешек Нотебург Шлиссельбург. Словно кость в горле Ладожского озера, торчащая при истечении всех его вод в Неву, остров-крепость стал международным контролёром ещё во времена Великого Новгорода.
В зависимости от того, кто владел ключом-островом, можно было рассматривать обоснованность «европейских претензий» России. Так что, когда шведы с помощью французских наёмников в Смутное время отобрали Орешек, и он на целое столетие стал Нотебургом, надменная семья европейских народов вообще позабыла про то, что где-то на дремучем Востоке континента у неё есть вечная падчерица нелюдимая и нелюбимая. Так что старушка Европа к началу XVIII века стояла в привычной уже позе гордо раскорячившись к востоку своим обвисающим задом. Нужно было видеть её лицо, когда задорный русский царь ткнул в этот неприкрытый тыл своим потешным штыком!
Считавшийся непреступным Нотебург был взят Петром в течение нескольких дней в октябре 1702 года и переименован в Шлиссельбург («Ключ-город»). «Зело жесток сей орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен!» Эту фразу из письма царя-бомбардира западные историки приводят, как пример солдафонского бахвальства Петра Великого. Не вспоминая, однако, что во время последней войны немцы пытались взять Шлиссельбург в течение всей Ленинградской блокады. Да так и ушли ни с чем. Правда, от самой крепости остались лишь каменные останки построенных ещё новгородцами стен
Чтобы попасть в Орешек, нужно нанять катер в Петрокрепости, на причале, что совсем недалеко от памятника Петру Первому. Лишь только минуются шлюзы старинных «ладожских каналов», построенных когда-то вдоль южного берега Ладоги в интересах непрерывного судоходства, как взгляду представится необыкновенный водный простор и островок с серыми стенами посередине.
Старые крепости на северо-западе России олицетворённые твердыни, напоминающие своими толстенными стенами и приземистыми башнями скальные массивы. Копорье, Старая Ладога, Изборск, Иван-город, Карела и Орешек их камни испытывали на себе силу всех передовых военных технологий многих веков от рыцарских таранов до крупповских пушек. И выстояли, сохранились. Чего нельзя сказать о том, что они защищали внутри большинства «твердынь» сегодня царит кладбищенская тишь, нарушаемая лишь скользящими тенями экскурсантов и паломников.
Не исключение и Орешек-Шлиссельбург. Ныне его стены охраняют в основном рукотворное месиво из добротных красных кирпичей, в которых с трудом угадывается церковь, казармы, склады. Но это в материальном плане, если шире, то эти стены хранят много больше.
Единственное, что восстановлено внутри после Отечественной войны небольшой тюремный блок, который в советские времена был местом поклонения подвигу несгибаемых борцов за счастье трудового народа. Ничто не вызывало сомнений, пока этот самый народ не узнал горькой правды про репрессии 1930-х и масштабы Гулага. Ныне те 69 революционеров (и приравненных), которые содержались тут с 1884 по 1906 год, воспоминаются разве что с горькой иронией.
Кстати, перед тем как стать политической тюрьмой, Шлиссельбургская крепость, потерявшая своё оборонное значение после постройки Петропавловки и Кронштадта, некоторое время была классическим средневековым казематом, куда запрятывали неугодных родственников и злосчастных сановников. Здесь содержались жена (Евдокия Лопухина) и сестра (Мария Алексеевна) Петра Первого, здесь прозябал до самой смерти неудачливый император Иван Антонович, здесь же закончил свои дни неугодный член верховного совета Голицын.
Это потом уже тутошними сидельцами стали всяческие оппозиционные журналисты вроде Новикова, идеалисты наподобие пушкинских друзей Пущина и Кюхельбекера, нигилисты типа Бакунина и отмороженные политическими идеями террористы образца старшего Ульянова, казнённого здесь вместе с полутора десятком соратников «по борьбе». Поколения, изучавшие историю партии, помнят крылатую фразу Ульянова-младшенького, брошенную под впечатлением смерти брата. «Мы пойдём иным путём!» Смысл иного пути сначала власть, а уж потом террор (а не наоборот, как у народников и эсеров).
Это потом уже тутошними сидельцами стали всяческие оппозиционные журналисты вроде Новикова, идеалисты наподобие пушкинских друзей Пущина и Кюхельбекера, нигилисты типа Бакунина и отмороженные политическими идеями террористы образца старшего Ульянова, казнённого здесь вместе с полутора десятком соратников «по борьбе». Поколения, изучавшие историю партии, помнят крылатую фразу Ульянова-младшенького, брошенную под впечатлением смерти брата. «Мы пойдём иным путём!» Смысл иного пути сначала власть, а уж потом террор (а не наоборот, как у народников и эсеров).
Несмотря на мизерность репрессивного значения крепости, её мрачная слава делала из неё всемирное пугало. Смелые иностранные туристы специально приезжали в Шлиссельбург, одноименный городишко на южном берегу Невы (ныне Петрокрепость), чтобы содрогнуться, взглянув издали на серые стены острова-тюрьмы, а по возвращении в родную Европу с упоением заняться любимым делом праведного европейца предаться гневным стенаниям по поводу прав человека в России. По простоте своей, для убедительности, величая Шлиссельбургскую крепость «русской Бастилией».
По условиям содержания островная тюрьма была действительно самого строгого режима. Хотя заключённые и наладили внутреннюю связь, от внешнего мира они были отрезаны настолько, что даже о Русско-Японской войне догадались через полгода после начала сражений. Правда, так и не сообразив толком с кем война. Психическая неустойчивость и истеричность, свойственные психотипам истинных революционеров, террористов и ниспровергателей, в условиях такой полной изоляции и бездействия не позволила всем осуждённым дождаться свободы. Кто-то сошёл с ума, кто-то покончил с собой.
Но Шлиссельбург подарил и другие примеры, ставшие хрестоматийными образцами проявления человеческой стойкости. Таких, как Николай Морозов, отсидевший в крепости почти четверть века. На свободу Морозов вышел не только с чистой совестью, но и с переполненной головой. Знания, полученные им путём самообразования в страшной тюрьме, сделали его одним из самых выдающихся интеллектуалов и энциклопедистов начала XX века. Во время заточения он не только самозабвенно учил языки (в том числе и «мёртвые»), но и писал объёмные и оригинальные труды по физике, истории, астрономии, литературе, метеорологии. Так что присвоение Морозову впоследствии звания народного академика стало действительным признанием его заслуг, приобретённых в период заключения в Шлиссельбурге.
Варяги и греки озера Нево
Но хватит о суетном, тем более что у нынешних экскурсантов, в отличие от бывших узников, всегда имеется выход, по которому можно пройти сквозь стены на стрелку Орехового острова. А там все эти страсти-коллизии забываются сами собой. Потому как грудь тут же переполняется наисвежайшим озёрным воздухом, а взор растворяется в лёгком тумане невообразимой ладожской дали. Единственные нарушители покоя громадины сухогрузов «река море», которые, как будто на параде, беспрестанно скользят мимо острова Кошкинским фарватером. Следуя, собственно, теми же путями, по которым плавали драккары викингов и ладьи славян ещё в те века, когда народы ходили «из варяг в греки».
Интересно, что посудинки, на которых плавали древние, дожили на Ладоге практически до наших дней. Во всяком случае, доплывшая до XX века ладожская сойма была очень похожа на те суда, которыми пользовались новгородцы, а петровские галиоты были прямыми наследниками тех самых голландских парусников, которые привёз из зарубежного турне царь-плотник. Ещё сто лет назад они и были главными перевозчиками в бурных волнах моря-озера, пенные валы которого при лобовом столкновении ветров достигают, кстати, весьма солидной высоты в 56 метров!
Но основная масса грузов двигалась уже не по штормовому озеру, а протянувшимися от устья Свири до истока Невы каналами, строить которые начал ещё всё тот же неуёмный Пётр. Так что основной тягловой силой местного флота была конная источник не только движения, но и частых эпидемий сибирской язвы в Озёрном крае. О мореходных достоинствах этой флотилии можно судить по тому факту, что большинство «судов», по достижении Петербурга, просто разбирались на дрова.