Не примеривал ли Андропов «крылья второго сокола» к Горбачёву? Заключительный акт траурного мероприятия как будто не давал серьёзных поводов для серьёзных выводов. Хотя руки Григория Васильевича и не удостоили чести приложиться к гробу товарища пусть даже в формате мухи, которая «и мы пахали» но ведь и Горбачёв отсутствовал со своим плечом! К подлинным «грузчикам» пристроились как и полагается, кончиками пальцев лишь те, кому это полагалось не только по кончикам пальцев, но и по чину! А именно: первый ряд: Тихонов Андропов, второй ряд: Устинов Черненко, третий ряд: Гришин Громыко. У гроба точнее, под ним субординацию полагалось блюсти так же, как и во всех остальных «присутственных местах»! И неважно, что этот коллектив «доходящих» псевдоносильщиков вызывал в памяти у широких масс трудящихся не только образ мухи, но и анекдот на тему Владимира Ильича и его «надувного бревна»!
Поэтому, по давно заведённому ритуалу возвратившись на трибуну, все снова построились не в алфавитном порядке. Речей больше не предполагалось и пока воины Московского гарнизона отдавали дань уважения почившему лидеру, Григорий Васильевич тоже решил помянуть усопшего. Даже не помянуть это ещё предстояло: вспомянуть. Не по причине избытка сантиментов: исключительно в контексте «О прошлом ради будущего». И будущего не отдалённого: самого ближайшего. Фактически: настоящего в краткосрочной перспективе.
Не отдать должное Леониду Ильичу Романов не мог. Это было бы проявлением неблагодарности и необъективности. Ведь именно Брежнев «спонсировал» восхождение Григория Васильевича на политический Олимп. Правда опять же в силу объективности следовало признать, что «гладко было на бумаге».
На тот момент второй секретарь Ленинградского обкома, Романов, конечно же, был известен Леониду Ильичу. Ведь, если чем и был силён Генеральный секретарь ЦК так это склонностью к работе с кадрами. И не просто склонностью: талантом. Обычно Брежнев в точности соответствовал установке баснописца Крылова: «Навозну кучу разгребая, петух жемчужину нашёл». Генсек умел искать и находить. В кадровых вопросах никто лучше него не умел отделять зёрна от плевел. Критерии зачисления в зёрна и плевела это другой вопрос. Хотя вряд ли Брежнев так уж сильно отличался в подходе к кадрам от любого руководителя классического типа: брать умных и работящих но не амбициозных. Последнее качество подлежало удалению на манер аппендикса. Но если оно подлежало удалению вместе с обладателем Леонид Ильич «брался за скальпель», не задумываясь!
Возможно, именно в силу «избыточных достоинств» Григорий Васильевич поначалу «не показался» Леониду Ильичу. Что-то в нём напоминало Генсеку «ленинградский коктейль» из Жданова, Кузнецова, Капустина и Попкова времён сороковых. Этот «коктейль» был скорее не для внутреннего употребления, а для наружного типа «коктейля Молотова», как на Западе величали зажигательную смесь КС-1, представлявшую собой раствор белого фосфора в углероде. По эффективности и взрывоопасности оба «коктейля» стоили друг друга.
И когда пришёл конец «первосекретарству» Толстикова, Леонид Ильич уже почти склонился к кандидатуре Попова тогдашнего первого секретаря Ленинградского горкома. Такое решение было не вполне в духе номенклатуры и где-то не по-джентльменски но этот кандидат показался Брежневу более покладистым и предсказуемым, чем тот, кого полагалось выдвинуть по закону номенклатуры. И так бы и «засыхал» Григорий Васильевич в «вечно вторых», если бы не заступничество бюро обкома и не поддержка «из логова Кремля». За Романова неожиданно вступились «авторитеты Политбюро» Косыгин и Суслов.
Хотя почему «неожиданно»? Обоих кандидатура Романова устраивала «более чем» пусть и с разных позиций. Косыгин, например, знал Романова как отменного руководителя промышленности и человека, способного решить вопросы, не решённые и даже не решавшиеся прежним руководством. Суслов же увидел в Романове близкого по духу консерватора, с которым можно пойти не только в разведку, но и в поход на мировой капитализм. Парадокс: Суслов и Косыгин, не терпевшие друг друга, и активно не сходящиеся ни в чём, неожиданно сошлись во взглядах на кандидатуру Романова! Сошлись во взглядах, не сходя с них! Как минимум не изменяя себе.
Леониду Ильичу это совпадение показалось забавным, хотя и наводящим на размышления и он уступил. Так Романов стал первым секретарём Ленинградского обкома. Но Григорий Васильевич был недостаточно глуп для того, чтобы полагать своё назначение результатом одного лишь совпадения во взглядах. Потому что в политике так не бывает. То есть, не бывает чудес: все «чудеса» вполне земного происхождения, рукотворные.
И он был прав. Как и всякого политика, Григория Васильевича избирали не столько по заслугам и не столько для работы во благо города на Неве, сколько для работы «подковёрного характера». Нет, самостоятельной роли при этом ему не отводилось. Но его качества и потенциал учитывались в формате «гирь и разновесков», которые можно было в решающий момент бросить на весы судьбы она же борьба за власть.
Леонид Ильич немедленно уловил телодвижения не столько Романова, сколько вокруг него. В хитросплетениях кадровых вопросов, прямо или косвенно затрагивающих личную власть, Брежнев разбирался не хуже, чем паук в «ткацком деле» и его целевом назначении. Результатом наблюдений и прочих агентурных мероприятий явилась его поездка в Ленинград уже через несколько месяцев «от восшествия» Романова. Леонид Ильич не слишком жаловал это творение однофамильца Григория Васильевича, редко баловал его своим вниманием и неожиданный визит семьдесят первого года подтвердил это: он оказался последним в истории их взаимоотношений.
Вспоминая то время, Григорий Васильевич и сейчас ощущал ненормативное сердцебиение: Леонид Ильич и не думал скрывать от него своих подозрений. Конечно, такой матёрый политический волк, как Брежнев, не мог руководствоваться в своих поступках одними лишь предположениями тем паче, страхами. И он действительно руководствовался исключительно материальными основаниями: точными сведениями и объективным анализом. Леонид Ильич мог обойти вниманием проблемы страны и народа но только не «соседей по Олимпу»! «Никто не забыт и ничто не забыто!». Генсек лишь «наполнил молодым вином старые мехи» и удивительное дело: «не пролилось»!
Именно поэтому Брежнев пришёл к заключению о том, что Романова «используют втёмную». Не составляли для него тайны и «реквизиты пользователей». Было ясно, как Божий день, что, выдвигая Романова, Косыгин, Суслов, Устинов, Кириленко, Мазуров и некоторые секретари ЦК добивались укрепления собственных позиций. А всё потому, что их начинали уже теснить другие личные друзья Брежнева прежде всего, Черненко и Тихонов.
«Divide et impera!»: «разделяй и властвуй!». Брежнев понимал латынь как и все прочие языки только через перевозчика, но это не мешало ему понимать древних римлян, сформулировавших закон, современный для властителей любых времён. В этом контексте как и во всех прочих Леонид Ильич мог лишь приветствовать «зачисление в кремлёвскую банку» очередной группы «товарищей пауков».
И использование ими Романова для уедания друг друга он полагал делом нужным и хорошим. Такой расклад вполне устраивал Генерального секретаря лишь бы Романов не оказался с непредсказуемыми челюстями и аппетитом, чтобы Брежневу, не дай Бог, самому не превратиться в «закусочного паука»!
К чести Романова, тот не стал расстраивать высокого гостя лязганьем челюстей. Более того: он продемонстрировал ему не клыки, а вполне «травоядные» зубы. В переводе на «кремлёвский язык» это означало, что Романов не связывает себя ни с одной из противоборствующих на Олимпе группировок. С учётом «лингвистического партминимума» Леонида Ильича, Григорий Васильевич не ограничился «иноязычным» заявлением и сделал перевод. Проще говоря: выдал прямым текстом и даже «по-русски».
Этого оказалось достаточно для того, чтобы Леонид Ильич успокоился и даже принял решение об оказании протекции. «Ленинградский синдром» на время уступил место трезвому разумению и реалиям кремлёвско-паучье-баночного бытия. Такой «уравновешивающий фактор» оказался весьма полезен Генсеку и противоборствующие «товарищи по партии» не могли не учитывать этого обстоятельства. На время им пришлось «уйти в подполье» и превратить свои замыслы в «консервы длительного хранения».
За это время Григорий Васильевич дорос до кандидата в члены в Политбюро. С учётом складывающейся руками Леонида Ильича обстановки в ЦК, его полноценное членство стало лишь делом времени. И вот этого товарищи не могли ни вынести, ни позволить: первое относилось к ним самим, второе к Романову. Нет, вынести, конечно, они могли и даже хотели. Но только не «этого» а этого Романова! И желательно «ногами вперёд»! С их точки зрения, Григорий Васильевич стал вести себя не по правилам: вместо нормальных «крепёжных» работ под собственным стулом он начал созидать! И, ладно бы личное благосостояние: нормальную жизнь нормальных ленинградских жителей! В представлении старожилов Политбюро: выделяться на фоне и даже выпендриваться! Сие было недопустимо и товарищи решили не допустить!