Ну, так и дай опровержение, Юрий Владимирович! Дай хотя бы маленькую заметку в «Известиях» под рубрикой «Из Комитета государственной безопасности»!
«Дела давно минувших дней, преданье старины глубокой»! не стал вносить разнообразие в жестикуляцию Андропов. К чему ворошить старое?! Только на руку империалистам играть! Работай спокойно если ты ни в чём не виноват.
И пауза между частями заключительного предложения, и факт отказа, и редакция были явно недвусмысленными. Как говорится: «sapienti sat»: «умному достаточно». Романов как раз и был таким «умным», которому «достаточно». Он сразу же понял, что Андропов не откажется от крючка, на который, как тот, вероятно, полагал, ему удалось подцепить опасного конкурента в борьбе за власть. Григорий Васильевич уже не сомневался в том, что в нужный момент Юрий Владимирович решительно наплюёт на установку «кто старое помянет тому глаз вон!». Тюк с грязным бельём, доведённый до нужной кондиции в КГБ, будет вывален под нос обывателю, в том числе, и партийному.
Пришлось Романову идти к Суслову. Михаил Андреевич, откровенно симпатизирующий условно консервативным взглядам Романова, немедленно попросил аудиенции у хозяина Советской страны. Нет, не у народа: у его «законного представителя» в лице Генсека Брежнева. Леонид Ильич, в целом довольный развитием ситуации: ещё один конкурент «обмазан» повторил доводы Андропова, а от себя добавил, что «на каждый чих из-за рубежа не наздравствуешься!». Григорий Васильевич получил заверения «в нашем искреннем к Вам уважении» с чем и был выпровожен из кабинета вождя на пару с заступником.
После такого «компромэ» Леонид Ильич мог больше не опасаться молодого семнадцать лет минус! перспективного конкурента. Потому что перспективным конкурент был уже в прошлом. Да и как конкурент там же! Правда, на всякий случай Генсек ещё пару раз подстраховался. Первый раз с Гереком, Первым секретарём ЦК ПОРП. Второй с Валери Жискар д`Эстеном, президентом Франции. Обоим он подкинул одну и ту же дезу: «Наиболее подходящая кандидатура на пост Генсека Романов».
Отчего Леонид Ильич так поступил? Оттого, что он свято исповедовал установку в духе партийного товарищества: «Падающего подтолкни!». Лозунг из того же ряда, что и «Хороший индеец это мёртвый индеец!», а также «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?». Особенно удачным был ход с президентом Франции: Андропов вовремя снабдил Генсека информацией о том, что президент член мондиалистской «Трёхсторонней комиссии» Рокфеллера («мировое правительство»). А это значило, что распространению «дезы» на весь белый свет давался «свет зелёный»!
Своими односторонними подходами к приоритету интересов СССР над так называемыми «общечеловеческими ценностями», как то: одностороннее разоружение, признание за США прав сюзерена, послушное следование в фарватере Вашингтона, отказ от неуместного суверенитета во внешней политике («имперских амбиций» в редакции Белого дома), Романов представлял угрозу миролюбиво-воинствующему Западу. И этот Запад готов был сделать всё возможное и невозможное для того, чтобы не пустить Романова на трон даром, что тот Романов!
Таким образом, коммунист Брежнев устранял товарища по партии руками классового врага. Почти по Ленину: использование противоречий, если не между империалистическими странами так между империализмом и социализмом. И неважно, что в личных, а не в общественных целях: в этом деле Леонид Ильич не отделял личное от общественного!
Глядя в будущее, Генсек как в воду глядел: оно построилось таким, каким и строилось. Интерес к фигуре Романова на Западе возрос неимоверно. И интерес этот носил запрограммированный характер: панический. Запрограммированный Брежневым и его командой в этом Романов ничуть не сомневался. В данном случае, Леонид Ильич выступил заказчиком «работ по Романову», а Запад подрядчиком. Это был редчайший случай, когда интересы непримиримых, казалось бы, антагонистов, сошлись. И сошлись они не столько «в чём-то», сколько против «кого-то».
Но Леонид Ильич не совершил ничего первопроходческого. Он всего лишь довёл до логического завершения работу, начатую по его поручению Андроповым. Ведь та статья в мартовском номере журнала «Ньюсуик» за семьдесят пятый год, где американцы «выбирали Генсека» между пятидесятидвухлетним Романовым и пятидесятисемилетним Щербицким, была инспирирована Леонидом Ильичом на пару с Юрием Владимировичем. КГБ организовал искусную утечку аналитических материалов по Романову и его перспективам а коллеги за рубежом без лишних зазрений присвоили сей труд, выдав его за плод собственных ночных бдений под дверями кремлёвских кабинетов.
С той поры Леонид Ильич мог спать относительно спокойно. Правда лишь в части Романова и после употребления лошадиной дозы снотворного. Только этот относительный покой даже став абсолютным после захоронения, прямого или иносказательного, Шелепина, Полянского, Подгорного, Кулакова, Машерова, Косыгина и Суслова ненамного продлил старческое угасание Генсека.
И сегодня, пятнадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, когда со страшным грохотом по вине не столько могильщиков, сколько начальников гроб с телом Леонида Ильича «медленно опустился в могилу», Григорий Васильевич всё ещё не мог определиться с отношением к покойному. Да и последующее «воздаяние должного» на трибуне Мавзолея не поставило точку. Романов даже готов был экстраполировать кладбищенский образ Хрущёва «в редакции» скульптора Неизвестного на Леонида Ильича: чёрное и белое. Не применительно к стране и народу: применительно к себе.
Брежнев поступил с ним точно в духе Тараса Бульбы: «я тебя породил я тебя и убью!». Брежнев вознёс его и Брежнев низверг его. Да, он остался в Политбюро но рядовой тягловой силой без перспектив сменить долю «скачущего под седлом» на долю седока. И этих перспектив лишил его именно Брежнев. По причине такого лишения Григорий Васильевич хотя бы в порядке ответа не мог не лишить Брежнева законной части «поминания добром». Даже, поминая Леонида Ильича по-русски, Романов «поминал» его «по-русски»! Пусть и исключительно в душе, про себя но в заслуженном формате «о мёртвых либо хорошо, либо ничего хорошего!»
Глава вторая
Григорий Васильевич!
Романов, затесавшийся со своими мыслями «в толпе» членов и кандидатов в члены здесь не обязательно было соблюдать «ранжир» обернулся на голос. Рядом, уже мягко придерживая его за локоть, стоял Андропов. По лицу его, не вполне сообразуясь с моментом, скользила лёгкая полуулыбка.
Задержись на секунду.
Товарищи члены и кандидаты явно заинтересовались этим послетрибунным рандеву но Генсек одним лишь взглядом «уговорил» их не выходить за пределы «молчаливой заинтересованности на ходу».
«Задержавшийся» Романов тоже молчал: ситуация не только предполагала, но и благоприятствовала «работе вторым номером».
Я к своему предложению, Григорий Васильевич, сохранил формат полуулыбки Андропов. Ну как: надумал?
Романов не стал делать «ненужных глаз» на тему «Какого предложения, Юрий Владимирович?!». Предложение было и вполне «какое». Леонида Ильича ещё не выставили в Колонном зале а Андропов уже «открыл сердце» Романову, «свежеприбывшему» из Ленинграда. «Открытие», оно же предложение, было давно ожидаемым и вместе с тем, неожиданным. Андропов, шедший на Генсека на безальтернативной основе, предложил Романову перебраться в Москву. Не только на постоянное место жительства но и на пост секретаря ЦК.
Несмотря на «неожиданную ожидаемость», предложение было давно «по адресу» и по заслугам. Настолько давно, что Григорий Васильевич отнёсся к нему не только без неумеренного энтузиазма: и на умеренный не хватило эмоций. И не потому, что «товарищ» перегорел, «ожидаючи».
И не потому, что после «лёниной» профилактики Романов мог считать себя не столько «политически санированным», сколько «политически стерилизованным» и даже «выхолощенным». Причина заключалась в другом: Григорий Васильевич был не только «себе на уме», но и на уме всех прочих. У него не было оснований для заниженной самооценки и предположений об умалении «со стороны коллектива». Поэтому на место как будто обязательного энтузиазма на законных основаниях заступил лишь тот вопрос, который только и мог заступить: «Почему сейчас?! Почему именно сейчас?!»
По причине длительного стажа кремлёвского и околокремлёвского Григорий Васильевич не питал иллюзий в политике. Точнее: в советской политике. Ещё точнее: в кремлёвской политике. Здесь случайностей не случалось. Здесь всё было закономерно и предсказуемо. Случайности формата тех, о которых говорил книжный Ришелье в романе Дюма-старшего, в Политбюро ЦК КПСС не имели шансов не только на выживание, но даже на появление на свет! Наши «случайности» были результатом многомесячного, а то и многолетнего труда специфического характера: «подкопы», поклёпы, «художественная роспись дёгтем», «санобработка помоями», братские объятия удава, сопровождение падающего дружеским напутствием в спину или под зад и так далее, и тому подобное. Всё, как и полагается в нормальной партии между нормальными её руководителями.