Майский снег
Ярослава совсем раскапризничалась, ей нужно было внимание взрослых, но все они были заняты. Дед запряг лошадку и пахал, управляя плугом и лошадью. На вывороченную свежую коричневую землю прибежали куры, червячков клевать. Они смешно выпрыгивали из-под копыт. Татьяна готовила обед. Все что-то делали. Козлик влез на ветлу и обгрызал кору с неё.
Я с Леной и Ярославой пошла на озеро. По дороге мне показали старый барский сарай, сложенный из камней, с древней крышей, крытой дранкой. У сарая стояла высокая ель с отломанной ураганом верхушкой, на ней аисты построили двухэтажное гнездо. В верхнем, как куклы с пластмассовыми розоватыми носами, сидели три аистёнка и два их родителя, с вниманием следящие за нашим передвижением. Места здесь были благодатные. Вдали, на холмах, матово зеленели первыми листочками берёзовые леса. Испускали дурманящий земной аромат вспаханные нарезы земли, солнце то улыбалось и грело, то пряталось за туманные набегавшие тучки, озеро серебрилось, травка качала своими стрелками на ветру.
Лена училась в аспирантуре, это была девушка с античной фигурой и античной головкой, всё это было неправильно упаковано в спортивную одежду, в джинсы и куртку с американской надписью. Девушка недавно прошла стажировку в США, привезла оттуда эти шмотки. Увы, это всё не шло ей, она чувствовала, что что-то не так. Платье, юбочка вот лучшая одежда девушки во все времена.
Мы возвращались к дому, когда вдруг повалил снег, сначала крупными редкими хлопьями, потом стеной из пляшущих шариков. Одуванчики выглядывали из снега своими глянцевыми щёчками, как моржи в проруби. Зеленя превратились в бело-зелёные пространства, из снега как на голландских пейзажах выглядывали старые деревья с сучьями, не успевшими так сильно, как берёзы, зазеленеть. Снег шёл и шёл, я увидела на лугу возле озера, почти уже полностью занесённом снегом, штук пять журавлей. Они прилетели на родное озеро и радостно плясали под пеленой снега.
Вечером Сергей принёс с чердака неподъёмные портфели с образцами пород, со всякими агатами, сердоликами, срезами малахитов Сергей стал интересно рассказывать о камнях. Стало грустно: Смеловские, высококвалифицированные специалисты, знатоки своего дела, разведчики недр земли, могли быть весьма востребованы со своими знаниями в новой России, да и в любой стране, а оказались за бортом кипящей жизни, лет на 20 раньше, чем нужно, ушли на обочину, в узкую индивидуальную семейную жизнь.
Лена села за пианино и сыграла довольно недурно Чайковского. Мне эта девушка представилась в длинном платье с открытыми плечиками, с перехваченной талией, с букольками над ушами, которые бы прелестно подчеркнули бы её греческий носик и античный овал лица. Не в то время она родилась, не в то
Я в своём очерке называла всех совокупных людей, с которыми провела эти три дня, Смеловскими. На самом деле, когда я записывала имена своих персонажей, я удивилась, что у всех фамилии разные: и у хозяйки Татьяны, и у хозяина Сергея, и у Лены, и у Яши, и у Ярославы. Татьяна Марковна сначала стала диктовать мне всё это пёстрое разнообразие, но потом вдруг сказала: «Знаете что, напишите, что все мы Смеловские. По фамилии Сергея Матвеевича»
Порхов
Мы за продуктами поехали в ближайший Порхов. День был праздничный, воскресный. Жизнь пустого с виду городка, состоящего преимущественно из русских народных деревянных коттеджей, вросших в землю, в три окна, концентрировалась на главной площади. Промтоварные магазины были закрыты, хотя было странно народ съехался по случаю праздника за праздничной провизией. На рынке торговали толстыми, наверное, генетически изменёнными турецкими яблоками, китайскими грушами, греческими киви. Происхождение лесных коричневых орехов так и не удалось узнать, была надежда, что всё же местные. Все леса вокруг поросли орешником А так знакомая картина: баночки, сраночки, скляночки, пластиковые упаковочки, бутыли с напитками, крикливые слащавые картинки и названия, низкое качество густо приправленного химией продукта. Весь этот глобалистский фабричный ужас еды с ароматизаторами и красителями, абсолютно одинаковый во всём мире, во всех странах, городах и сёлах Из местного было только мясо, сало и молочные продукты, кое-кто продавал мёд и яйца со своего хозяйства. Колбасу и мороженое, произведённые в местных цехах, посоветовали брать с осторожностью часто бывает несвежее, просроченное. Радовала местная булка. Её единственную хотелось увезти с собой как сувенир об этом местечке. У булки была своя индивидуальность, свои пропорции, даже веселье какое-то русское было в местных калачах и рогаликах. Единственное, что в России осталось своего это булки и хлеба, в каждом городке и селе со своим хлебозаводом разные, часто очень вкусные. Хотя мука, из которой всё это делается, может тоже уже из глобалистских закромов
По раздолбанной дороге мы мчались из Псковской губернии обратно в Питер, мимо деревенек, кажущихся мёртвыми и безлюдными, мимо поросших кустарником колхозных полей, мимо порубленных лесов с пролысинами, мимо бесконечных фур, куда-то из страны везущих наш лес, наши сосны и берёзы. Вдоль трассы летал полиэтилен, дымились чёрные язвы весеннего пала, белели ямы с мусором из разнообразных упаковок, который наша страна не готова перерабатывать. Ближе к городам куски земель, изгаженных какими-то лачугами, парниками и стоячими туалетами, перемежались с кусками земель, плотно застроенных коттеджами. Русские пейзажи вдалеке были прекрасны, кой-где, к великой радости, встречались гнёзда с аистами
Хельсинки(февраль 2006)
Вставай, Финляндия!
Вечером, в 8 часов я вдруг встрепенулась перед присасывающим оком телевизора, сказала сыну-подростку, который протирал глаза от дневного сна после школы: «Вставай, едем в Финляндию». Мы встали и поехали, на первом попавшемся автобусе от площади Восстания. Благо на руках были первые в нашей жизни загранпаспорта с финскими визами.
На границе я почувствовала себя героиней фильма про Освенцим и войну. «Встать! Взять с собой паспорта и все свои вещи! Выйти из автобуса! Пройти на пост таможни!». Суровые женщины в серых формах, похожие на эсэсовок из кино, быстро потрошили цепкими глазами наши аусвайсы. Женщины были одинаковыми и на русской стороне, и на финской. Безупречные мужчины могли бы сыграть какого-нибудь штурман-фюрера. Но когда в глубокой ночи мы переехали-таки границу тела нашей дебелой и необъятной родины, вдруг в сонной душе проснулась какая-то песнь. Мы же едем в Финляндию, ледяную и тёплую Финляндию, чистую Финляндию, эту страну работящих аккуратных Хоббитов, в страну светлых рациональных хоботов и снежинок, как это хорошо, как это здорово! Мысль переходила в иррациональную песнь радости.
Проснулись в Хельсинки в 5 утра по нашему, в ихние 4 утра p.m.. Весь город в эту ночь с субботы на воскресенье гулял. На первых этажах чётких скандинавских параллелепипедов горел свет, по улицам всюду бродили молодые и средних лет финны: по одному, влюблёнными парочками, парами однополыми заигрывающими, горстками и компаниями. У остановок такси выстроились послушные длиннющие очереди. Это, наверное, были ребята, приехавшие из пригородов в столицу за развлечениями и общением, а теперь уезжавшие на хутора домой. Многие были по-детски пьяненькими, они уморительно спотыкались, делали неверные юмористические жесты. Один человечек единственный на весь город упал на изумительно чистую панель, как сахаром присыпанную тающим снежком. Тут же вокруг него собралась толпа, в ту же секунду к нему подъехали копы на красивой, какой-то игрушечной полицейской машине с игрушечным ярким полицейским звуком.
У нас милицейские машины обычно помятые и с тусклым звуком. Милиционеры в машинах сидят приплюснутые, невидимые ясно издали. Наши милицейские машины как бы крадутся, чтобы выскочить из засады и засечь уже свершённый грех. Финские полицаи были как светлые ангелы, они издали дудели в свою иерихонскую трубу, чтобы грешники уже издалека усмиряли свои дурные наклонности.
Наш автобус, на котором мы приехали, превратился в неудобное лежбище для спанья. Нам сказали: «Если вы сейчас выйдете, то уже не войдёте обратно до 10 утра. Мы закроемся и будем спать, никого не пустим». Мы пошли гулять.
Город был чистым и безопасным, немногочисленные негры и арабы выглядели игрушечными и кукольными. Правда, толпы веселых людей быстро рассосались и исчезли, а недавно переполненные кафе и бары, и даже макдональдсы вдруг в миг оказались запертыми. «Нет, это неправильно! Гулять так гулять! Это не порусски! Даже у нас есть ночью куда пойти и где потусоваться до рассвета!» Хотелось в туалет, но всё было закрыто, и все газоны и дома были закрыты, лишь в одном темном месте у забора ужасно воняло хлоркой и мочой; мы поняли, что туда кто-то любит мочиться, а кто-то борется с этим.
Мы долго брели по пустым мокрым улицам, присыпанным чистыми хрусталиками снега, и выбрели в порт, к широконосым паромам и лайнерам. Они сказочно светились над раскрошенным льдом. Свежие человеческие следы одинокого человека вели вглубь. Мы смекнули, что там что-то есть такое, куда можно войти и погреться. Это оказался морской вокзал, абсолютно пустынный и сверкающий от чистоты. Дверцы как в сказке про «Аленький цветочек» сами собой открылись, разве что скатертисамобранки и голоса невидимых слуг не было в пустом зале. Ни одного бомжа, прости господи, с вонючими ягодицами, как выразился поэт Родионов! Ну, прямо как при советской власти, почтим её память вставанием. Мы прилегли на деревянные скамьи и покемарили.