Город был чистым и безопасным, немногочисленные негры и арабы выглядели игрушечными и кукольными. Правда, толпы веселых людей быстро рассосались и исчезли, а недавно переполненные кафе и бары, и даже макдональдсы вдруг в миг оказались запертыми. «Нет, это неправильно! Гулять так гулять! Это не порусски! Даже у нас есть ночью куда пойти и где потусоваться до рассвета!» Хотелось в туалет, но всё было закрыто, и все газоны и дома были закрыты, лишь в одном темном месте у забора ужасно воняло хлоркой и мочой; мы поняли, что туда кто-то любит мочиться, а кто-то борется с этим.
Мы долго брели по пустым мокрым улицам, присыпанным чистыми хрусталиками снега, и выбрели в порт, к широконосым паромам и лайнерам. Они сказочно светились над раскрошенным льдом. Свежие человеческие следы одинокого человека вели вглубь. Мы смекнули, что там что-то есть такое, куда можно войти и погреться. Это оказался морской вокзал, абсолютно пустынный и сверкающий от чистоты. Дверцы как в сказке про «Аленький цветочек» сами собой открылись, разве что скатертисамобранки и голоса невидимых слуг не было в пустом зале. Ни одного бомжа, прости господи, с вонючими ягодицами, как выразился поэт Родионов! Ну, прямо как при советской власти, почтим её память вставанием. Мы прилегли на деревянные скамьи и покемарили.
В 7 p.m. запахло кофе, пунктуальная финская буфетчица распахнула жалюзи и показала миру свой буфет, где самая жалкая плюшка, ну прямо мелкий плевок муки с сахаром на противень, стоила целых 2 евро то бишь больше полсотни наших родных рублей. Спасибо, не надо, у нас с собой была пара отличных бутербродов из Выборга, каждый в два раза дешевле и в три раза вкуснее. А кофе у финнов оказалось плохим, причём везде. Восточный напиток не прижился во всей роскоши на северной сдержанной земле. В отличие от Питера, где много есть мест, где можно отведать отлично сваренного кофе, ведь петербуржцы это известные на севере «кофейники».
Солнце встало, бодрость проснулась в членах, за окном, куда ни кинь взор, всюду были фрагменты и цельные панорамы сдержанного скандинавского дизайна. Дизайном были морские разноцветные контейнеры, в совокупности являвшие собой чистую живопись из ржаво-зелёно-бордовых тонов. Живописью был паром с салатным брюхом. Живописными были канаты изумрудного и жёлтого цвета, за которые была прицеплена к берегу тёмно-зелёная баржа. Даже унылый павильон, прицепленный к старинному кирпичному сооружению, казался дизайном. Его ребристая, из какого-то металла поверхность, очень хорошо сочеталась с тёмно-коричневыми кустами под ним. Дальше начинался город из аккуратных домов, сделанных при помощи эстетики клетки и квадрата. Даже такая вещь, как квадрат, может быть обыграна при помощи полутонов и чередования размеров как дизайн. В довершение по набережной проехался изысканный, ярко жёлтый, как цыплёнок, трактор, убиравший набережную от чистой слизи снега. Это был уже движущийся дизайн, внёсший в тонкую коричнево-серо-бежевую гамму города свой весёлый плевок.
Далее всё в Хельсинки оказалось дизайном. Я не переставала дивиться, как так изящно можно обыграть серые панельные дома. Небольшой продуманный штрих, тонко подобранный колёр цвета фонарных столбов, чуть иная, чем у нас, гамма дорожных знаков, продуманные, неслучайные витрины и уже, куда не кинь взгляд всё покрыто сверху могучим разумом человека-художника, любой фрагмент городской материи это созвучие колоритов, разливающееся удовольствием по глазам, мозгам и даже телу, изболевшемуся от скуки петербургских спальных районов. «Нет! Такого не может быть! У них должны быть некрасивые спальные районы для бедных, как у нас!» воскликнул мой сын-подросток. Мы долго бродили по Хельсинки в поисках районов, лишённых клетчатого скандинавского дизайна, и не нашли таковых.
Сто раз можно чему-то учить наших студентов художественных вузов, но главное- это эстетический вкус городских начальников, которые дают добро на ту или иную манипуляцию над городом. У финнов, похоже, это начальники со вкусом.
Я пыталась понять феномен пресловутой финской чистоты, о которой все говорят. Я поняла, в чём дело! Во-первых, панельные финские дома, которые, как и у нас, слеплены по принципу детского конструктора, не имеют безобразных швов. Эти швы чем-то качественным аккуратно заглажены. Домик становится от этого гладким, имеет новорожденный девственный вид. Наши же дома, даже недавно построенные, имеют вид такой, будто они пережили бомбёжки, наводнения, голод и разруху, панельные дома в трещинах, с безобразными швами. Ещё секрет это финские окна. Аккуратно выкрашенные рамы, промытые стёкла. У нас окна у людей часто донельзя загажены, у многих окна просто с трещинами и отколотыми кусками, за окнами выглядывают пожелтелые газеты, фанера, старые замученные жизнью занавески, которые хозяева не меняли из равнодушия к мелочам жизни лет 30-40. Может, за теми окнами и живёт какой-нибудь замечательный русский человек, обладающий талантами, мыслями, увлечениями, но если он скрывается за таким гадким окном и такой гадкой шторой, то это такая тоска волчья, такая тоска! И ещё к куче финские лоджии. Они сплошь из стекла, и за их прозрачностью полное отсутствие хлама. Наши лоджии это кладовки для бытового хлама, покалеченных стульев, пустых банок. Финны, судя по лоджиям и балконам сплошь эстеты. Пара стульев, пальма в кадке, столик, ничем не заваленный. В углу малая скульптура, или несколько таковых. Особенно много среди них абстрактных, которые дают больше воли для фантазий и созерцаний.
Скульптуры повсюду на перекрёстках, в скверах, во дворах. В одном дворе мы увидели на вершине срубленной берёзы деревянную скульптуру ястреба. На башне нашли граффити с розовым изображением символа Бурзума и подписью в виде молнии знак Перуна. Язычество рулит.
Ещё, удивительным образом у финнов складываются отношения живой земли и городской панели. Я поняла, почему у нас такая грязь. Куда бы ни пошёл, всюду ноги в демисезон скользят по какой-то коричневой жиже. Неясно, откуда она берётся. Сейчас я поняла. У нас ужасны стыки газонов и асфальта. Земля вечно сквозь дырки вытекает на асфальт. Что-то чуть-чуть не додумано, не тот уровень взят поверхности, некуда талым водам всасываться, и вот течет грязь в дыры и зазоры между поребриками. Мелочи жизни, мелкие недодуманности, но от них ужасные такие вселенские бытовые последствия. Брюха у машин в коричневой корочке, как у свиней. Ботинки грязные. И уже теряется целостность чистого облика. Уже грязные подошвы требуют серой немаркой одежонки. Уже от одежонки такой депресняк и неуверенность в своей красоте. Уже и внутри дома лень полы мыть. И на лестницу хочется плюнуть несколько раз. И хабарик не грех в жижицу-то навозную у краёв асфальта скинуть. И вот уж не город, а свинья в ухабах, в летающих мусорах, в навозцах, миргородских лужах, в которых от своей многолетности и неистребимости уже и тина завелась, и камыш вывелся. Ей-ей, у нас во дворах есть такие лужи с зелёным мхом в асфальте на проезжей части, которые обойти можно, только цепляясь зубами за кусты.
У финнов даже в сельской местности во дворах за заборами нет хлама! Изумительно! У них пустые сельские дворы, без старых тазов, позабытого бревна, кучки хвороста и бесколёсного велосипеда, а также старой бочки с дырой, которую можно ещё заделать! Зато у нас надежда на творческую переделку старых вещей есть, а у них нет.
Добро в виде пустых пластиковых бутылок, которые ковром покрывают в России леса, луга, болота и степи, финны у себя собирают. В 8 p.m. мы видели розового толстого чистенького финна, который шарил по помойкам и собирал в пакеты эти самые пластиковые бутыли.
Велосипеды на улицах Финляндии встречаются всюду бесхозные, без замков. Надо сел и поехал. Оставишь в конечной точке. А там его кто-нибудь другой возьмёт и поедет куда надо. Разумный круговорот велосипедов в природе. Говорят, что за небольшую оплату через банкоматы.
По поводу чистоты финского снега. Может, это машины меньше газов выделяют. Границу с Россией можно отличить по цвету снега. Резко после проволочного заборчика снег чёрный. Ещё перееденную границу можно почувствовать по ощущениям задницы. Начинает на асфальте сильно подбрасывать. «Стало быть, родина», говорят глаза и задница.
Австрия(апрель 2006)
Острые Альпы, нежный Дунай
В шпионском поезде
Пригласили меня в Вену представители литературного центра под названием «Старая кузница», где должна была пройти презентация моей книги стихов «Рай и ад», изданная в Вене билингва на русском и немецком. Но мой шестнадцатилетний сын Саша взмолился, чтобы я его взяла с собой. Я списалась с кураторами, и мне разрешили взять с собой сына. Чтобы вдвое сэкономить деньги, мы поехали на поезде, а не на самолёте. И это было правильно.
Сначала мы увидели, во что превратилась Россия. Как будто прошла война. Разрушенные заводы, из которых проросли плаксивые берёзки. Будто после бомбёжки коровники социализма. Дома погорелые, дома с выбитыми окнами, дома с проломленными кровлями. Поросшие кустом поля. Мусор, мусор всюду в любой ямке и канаве. При такой разрухе и обезлюденности было непонятно, кто весь этот хлам производит. Леса были такими, будто там были бои. Деревья, обкусанные пополам, завалившиеся друг на друга. Кто-то вырубал деревья вдоль рельсов, и они так и гнили, никому не нужные загубленные растительные души. Попадались длинные старые линии электропередач, одни столбы покосились, другие завалились, провода провисли или порвались. Рядом была проложена новая линия с новыми столбами и проводами, но старую линию никто не убрал. Разруха и нищета, беспорядок и хаос На заплюзганных русских станциях слонялись алкаши обоих полов, бомжового вида люди с авоськами. Война, как будто была война
Потом мы пересекли границу с Белоруссией. И попали в иную схему развития постсоветского пространства. Мы увидели ухоженные поля Белоруссии, чистые, ровно стоящие леса, аккуратные скромные домики. Когда я увидела первый за сутки поездки голубой трактор, который, пыхтя, пахал землю, я прослезилась. Потом мы увидели аккуратные нарезки полей и садов Польши, каких-то летающих длиннохвостых петухов это были фазаны. Весь мир встречал весну сельскохозяйственным трудом, кроме убитой и преданной России.