Эй, вы, вечно голодные, а ну расходитесь! громко заявил Слава.
А ты что за черт такой выискался? ополчились на него.
Это кореш мой! крикнул Рыбакин. Струнный, давай лучше с нами, отстоим свои права!
Ты свои права уже отъел! пылко бросил ему Слава. Как и вы! остальным. Человек для вас постарался, доброе дело сделал, а вы в него плюете! Ну-ка, взяли и разошлись по-хорошему!
Он видел их горящие ненавистью глаза, но и не думал отступать.
Поколотим этого слюнтяя и возьмем свое! предложил пузатый мужик.
Ему хором ответили «да!». Славка принялся закатывать рукава куртки, тогда как отец Борис вышел и загородил его собой.
Не нужно насилия, сказал он. Забирайте, что хотели, а мы уйдем.
Батюшка, воспротивился Пеструнов, выходя из-за его спины, я хочу защитить ваше достоинство.
Нет, Слава, мне такая защита не нужна.
Рыбакин погрозил Славке кулаком. Пеструнов почти показал тому средний палец, но отец Борис вовремя опустил его руку.
Ради Христа, уйдем, шепнул он.
Глаза, полные мольбы, заставили Славу передумать воевать и послушаться здравого смысла священника. Более двух десятков жителей уже занялись опустошением кастрюли, позволив отцу Борису и первому их на селе врагу уйти.
Они отошли на достаточное расстояние, чтобы не ощущать злобных взглядов на своих спинах и не слышать чавканья. Славка злился, но не на них, а на отца Бориса, что позволил им так с собой обращаться, а ему не дал защитить себя. Обидно было за это. Тем не менее, наблюдая за возвращающимся к батюшке умиротворением и за легкой улыбкой на устах, он и сам угомонился. Пеструнов даже не осознал, что они движутся к церкви, и он почему-то все еще не оставил священника одного.
А как же больные? спросил Слава.
Слава Господу, что их всего пятеро сейчас, ответил батюшка. Матушка Ольга успеет сварить для них кашу вместо супа.
Я не помню, чтобы в нашей больничке кто-то, кроме родственников, носил еды. Там кормили и вовсе всего дважды, да так отвратно, что легче было доползти до дома самому. У меня так было, когда я сломал ногу. Плевал на все режимы и боль, плелся домой за нормальной жратвой, а потом обратно за уколами.
Поэтому мы и предложили помощь, медики не против, с улыбкой ответил отец Борис. Они остановились у низеньких ворот церкви. Продуктов и средств на них, правда, не всегда хватает. Но ничего, прихожане более понимающие, чем эти на площади Помогают содержать и церковь, и своих односельчан, временно недееспособных. Районная администрация тоже выделяет нам средства.
А местная?
Местный глава неверующий, так что ждать помощи не приходится, а просить ни к чему.
Я понимаю больных кормить, а этих-то обормотов зачем? Это же первые бездельники, которые только и ждут бесплатной подачки. Они неблагодарные.
Ваш крестный тоже часто об этом говорит, усмехнулся батюшка. Однако Христос учил не отворачиваться от слабых духом, а помогать им. Я совсем недавно начал раздавать еду на улице. Поначалу приходило меньше людей, и проблем не возникало. Но очереди стали длиннее. Придется что-то придумать, как это разрешить. Вы вмешались вовремя и вели себя смело, но такие методы не подойдут.
Против быдла именно такие и подойдут, возразил Слава, выражаясь напрямую, в лоб, Вы их развращаете. Они и без того ничего не делают, а станут еще хуже.
Я так не думаю, ответил отец Борис, но прозвучало не очень уверенно.
А надо бы, добавил Слава. Он успел окончательно остыть, и робость перед человеком в рясе начала к нему возвращаться. Особенно после того, как Пеструнов практически отчитал его. Он не считал себя верующим, хотя и знал Библию, тянулся к ней, потому и испытывал почтение к священникам. Однако определенного мнения насчет религии у него пока не сложилось. Как и отношения к деятелям церкви. У него был негативный опыт общения с попами, чего он ждал и от отца Бориса. Но общаясь все дальше и дальше, Слава убедился, что этот священник другой. И с ним в самом деле хотелось говорить, хотя их точки зрения разнились. Возникало совсем новое чувство к батюшке и религии, которого Пеструнов пока не осознал, потому немного боялся и робел. Весьма личный вопрос также вертелся у Славы на языке.
Вы с Рыбакиным приятельствуете? спросил отец Борис внезапно.
Вы с Рыбакиным приятельствуете? спросил отец Борис внезапно.
Да с таким другом и врагов не надо. Были когда-то хорошо знакомы, честно сказал Слава.
Он в моем приходе.
Серьезно? А за еду готов был первым бросить в вас камень.
Я знаю, что он не самый искренний прихожанин Другие верующие его обходят стороной. У меня были сомнения насчет веры каждого из них. Но на самом деле даже Рыбакин верит, просто не может побороть свои искушения, поделился отец Борис, поражая своей откровенностью. Поэтому я в большей степени верю в людей, в их доброе начало. Столкнувшись с теми, кого не встречал на службах, я стал больше ценить своих прихожан, добавил батюшка. И по-другому взглянул на мирян в целом. Вот, для чего я выхожу кормить обездоленных на улицу они все заслуживают шанса на любовь и внимание. Только таким образом мой диалог с ними, не посещающими мою церковь, возможен. Даже если они меня пока не слышат.
Батюшка, ради куска хлеба они растерзают вас, как волки, проговорил Слава. Речь священника воистину вдохновляла, но Пеструнов не мог согласиться с ним. Он знал эту реальность с изнанки. Придумайте другой способ общения. Я серьезно, долго вы не проживете.
Я не хочу отворачиваться от них, когда только-только повернулся озадачился отец Борис. Но нужно хорошо подумать, правда. Зайдете в церковь?
В другой раз, Слава почувствовал, как першит в горле. Он и не знал, чем объяснить, почему не может переступить за порог, но это действительно казалось трудной задачей.
Мне нужно продолжить с больными. Вы все еще готовы помочь?
Вам же еще готовить? Давайте я приду позже.
Да, думаю, уйдет около часа. Будет хорошо, если вы придете, Слава. С вами интересно вести беседу.
Взаимно, не стал кривить душой Пеструнов. До встречи.
Он спешил полакомиться своим особым печеньем и чем-нибудь посущественнее. Недавний запах супа разбудил его аппетит.
ГЛАВА 3. Любопытство
Пеструнов вернулся к отцу Борису, как договорились. Слава взял у батюшки большую кастрюлю, после чего они отправились в фельдшерский пункт. У дома культуры давно все разошлись, осталась только горка грязной посуды, а сверху гордо возвышалась помятая кастрюля. Священник грустно вздохнул, проходя мимо. И сообщил, что приберется по возвращению. А Славка видел погромы и покрупнее, ему приходилось и не такие завалы разгребать после собственных концертов, проходящих на улице. Полиция и организаторы были сильно недовольны.
Больничка находилась в центре поселка, рядом с красивым зданием администрации. Помещение, выделенное для лечения местных, конечно, не выдерживало никакой критики по сравнению с администрацией. Палат здесь хватало ровно на десятерых, потому тем пяти еще повезло, что лечились они в вольготных условиях. То были, в основном, пожилые, но нашелся и бедолага со сломанной ногой, мигом напомнив Славке его самого. Отец Борис, накинувший белый халат поверх своей черной рясы, прошелся по палатам, ловко накладывая кашу в протянутые больными тарелки. Из него вышел бы неплохой помощник повара. Пеструнов выполнял роль носильщика, и в разговоры батюшки с пациентами особо не вслушивался. А тот после кормежки непременно беседовал с каждым из своих подопечных.
Добрались они до последней палаты, когда в коридоре столкнулись с Любой. Та мыла пол. Подняла глаза на батюшку, одернула серое платьице, поправила платочек на голове. Зацвела, распушилась девчонка, щеки покрылись румянцем. Красивая, непорочная, возвышенная. Голову склонила перед отцом Борисом. Он бережно коснулся ладонью ее лба, что-то прошептал и ушел в палату. Она так и стояла, прикрыв глаза, словно запоминала его присутствие, впитывала Славке стало неудобно с ней говорить в такой момент, хоть он и хотел воспользоваться случаем. Но пришлось следовать за батюшкой.
Когда они закончили с больными, Любы и след простыл. Отец Борис переговорил с фельдшером, вежливо попрощались.
Присядем? указывая на лавочку, предложил Слава, когда они оказались на улице.
Отец Борис был не против, и они устроились на скамейке под березой.
Можно спросить? обратился Пеструнов к священнику.
Разумеется.
Как вам удается воздерживаться, ну в том плане, что в ваши молодые годы, когда вокруг много женщин понимаете?
Понимаю, усмехнулся отец Борис. Я дал обет в очень раннем возрасте. Не церкви, а самому себе. Потом понял, что мне мирские развлечения претят, они мне тоже не нужны. И подался в монахи, дав клятву уже перед Богом. А через некоторое время любовь к людям привела меня сюда.