Прямая речь. Избранные стихи - Борис Левит-Броун 6 стр.

Знакомый двор,
                   Последний шаг,
                                   Далёкий путь,
                                                   Незримый берег.

Животный страх застывший Терек.
Ты сам себе и бог и враг.

Уехать? Да, уехать, может быть
А что ещё нам остаётся?
Отчаявшись напиться из колодца,
я уезжаю просто, чтоб не быть.

Я уезжаю на исходе сил
изведать отрезвляющую небыль,
и хоть никем в России не был,
припоминать, кем я в России был.

Перекрёсток моей Германии
перепутье недолгих лет.
Те же голуби в этом изгнании,
мостовые и парапет.

Что ж, присесть, подышать поминанием,
без тоски унимая дрожь,
под наркозом непонимания
повторяя святую ложь?

Было детство и юность краткая
распрямление лепестков
было счастье короткой хваткою
не надежд, так хотя бы снов.

И нежданный визит бессонницы
душу детскую тихо пленял.
Я с высокой моей оконницы
видел город кривых зеркал.

Город тайны и дня рождения,
веры в завтрашний долгий день
Что теперь? Немота отрезвления?
Облака? Эмигрантская тень?

Есть решенье по делу судному,
мягок ласковый жим оков,
а дожить наука нетрудная
под зонтом из чужих облаков.

Душа страдает наперёд
о каменном пороге боли,
твоей, моей не всё одно ли?
Душа страдает наперёд.

Ей снится смерть, ей снится сон,
оплаченный всесветной мукой.
Между разлукой и разлукой
ей снится смерть, ей снится сон.

О том, что было до тебя,
о том, что станет после встречи,
о миге том, что недалече,
о крае том, где нет тебя.

Опускается на руки мне
зелень схваченная фонарем.
Мы сегодня ещё не умрём,
мы сегодня ещё в тишине.

Нам сегодня а может, вчера?..
Нет, не стоит копаться в душе,
потому что и смерти уже
нам седая маячит пора.

Испугайся меня синева!
Слабый взор мой прими в обвиненье!
Я не знаю, какие слова
могут тронуть твое онеменье.

Я не знаю, каких соловьёв
ты ещё ожидаешь со скуки.
Что тебе поднебесные звуки?
Ты и так уж полна до краёв.

Ветер, посланный с высоты,
отвержение или участье?
Вечность кончится в одночасье,
и подёрнешься пурпуром ты.

Смоковница уронит плоды,
поразив и тщедушных и сильных,
треснут знаки на плитах могильных
и в колодцах не станет воды,

и пролает околицей зверь,
и блудница как выпь прохохочет,
но никто сосчитать не захочет
ни грехов, ни заслуг, ни потерь.

Крыши крыши в окошке глубоком,
а там дворы и дальнего провода нить.
Во мне моя комната умещается только боком
кокон человека, когда-то желавшего
жить.

Резвое и некошеное
след в примятой траве
детской макушкой ерошенная
проседь на синеве

память о невозможности
сладкое бремя век
всё что из осторожности
перезабыл человек

две простых вероятности
соль на стекле на щеке
память о невозвратности
и семафор вдалеке

и ещё я помню шпалы,
дальний говорок земли.
Шлёпал стрелочник устало,
поезда куда-то шли.

Сокровенность тайная сердца
та вагонная скамья:
потайная в сердце дверца
мама, бабушка и я.

Томишь себя, улыбку жизни ловишь
в зелёном взмахе каждого листа.
Боишься оборвёт на полуслове
смешная погребенья суета?

Твой путь есть страх: уютное подложье
коротким снам не унимает боль.
Ты весь покрыт, как солью, липкой ложью,
в забвеньях бог, а в пробужденье ноль.

И в зеркала ты смотришь с отвращеньем,
то вдруг кокетлив, то зачем-то груб?
Утешься, друг! Всё кончится прощеньем
и тихим целованьем мёртвых губ.

Томишь себя, улыбку жизни ловишь
в зелёном взмахе каждого листа.
Боишься оборвёт на полуслове
смешная погребенья суета?

Твой путь есть страх: уютное подложье
коротким снам не унимает боль.
Ты весь покрыт, как солью, липкой ложью,
в забвеньях бог, а в пробужденье ноль.

И в зеркала ты смотришь с отвращеньем,
то вдруг кокетлив, то зачем-то груб?
Утешься, друг! Всё кончится прощеньем
и тихим целованьем мёртвых губ.

Пусть жизнь вернётся в состоянье
утробных вод предбытия!
Пусть остановится мельканье,
пусть пресечётся колея!

Назад назад! Пускай надеждой
вольются солнце и гроза
в глаза счастливого невежды,
неотворённые глаза!

Пускай ресницы станут лесом,
где за деревьями туман.
Пускай неясности завеса
Ещё продлит святой обман!

Пусть всё придёт в оцепененье
неявленных, могучих сил,
где небо лишь предощущенье
и трепет налетавших крыл.

Ляг вверх лицом, и ты увидишь небо.
Оно всегда и было над тобой!
Каштаны две зелёных булки хлеба,
намазанные густо синевой.

Ляг вверх лицом как велика картина!
Как плавен взмах случайного крыла!
И воды облаков стоят, и льдина
тяжёлой тучи мимо проплыла.

Уйми дыхание послушай лето,
которое лишь терпишь, не любя,
и ветерок, что возникает где-то,
в какой-то дали, ищущей тебя.

Облака, вы мне родичи странные!
Чем, не ведаю, только сродни
мне дороги небес караванные,
голубые ли, злобно туманные,
нитью вдетые в долгие дни.

Я за вами слежу без понятия
о причинах ветров и воды.
Вам одним раскрываю обьятия,
и от вас лишь ищу благодати я,
от земли ж опасаюсь беды.

Думой дикою, призрачноокою,
отрешаясь от воли к вражде,
с облаками мне плыть бы в далёкое,
занавесив звезду поволокою,
растворяясь слезами в дожде.

Известность совсем неизвестных вещей:
скрип двери, движенье задёрнутой шторы
Конечно же, ветер, конечно, не воры!
Заглянешь да пусто там, пусто, ей-ей!

Отчётливость очень туманных начал:
дрожанье живого надмирного блеска,
чернилами вод усечённая леска,
заснувший рыбак,
затонувший причал

Не стоит тревожить округлость Луны.
Не стоит искать уловимость тумана.
Жизнь кончится раньше, чем пенная манна
покинет оседланный гребень волны.

Ты тоскуешь о сыне,
что не слышит тебя?
Об отце-господине,
что остался, любя?

О судьбе-незнакомке?
О друзьях и врагах?
О младенческой кромке
серебра в облаках?

Я тоскую о хлебе
и воде для души.
О спасительном небе
и целебной глуши.

О минуте признанья
и молчанье в ответ
О ненужности знанья
поучительных лет.

Я тоскую о мире
в разведённых мостах,
о загубленной лире,
о заветных местах,

давших нашей гордыне
первой юности цвет,
ждущих нас и поныне
там, где нас уже нет.

Луна, одетая барсучьими мехами,
в любовницы к вам метит, господа!
Уже и постелила города
и воды с наклонёнными лесами.

А мне лететь! Наветренный полёт
так близок, ночь вершит себя в низинах,
край света обрезает самолёт,
и пахнет мир сожжённою резиной.