Девять - Херсонский Борис Григорьевич 6 стр.

По базару ходят сумчатые приматы.
Параллельны ряды мясные, фруктовые, овощные.
На прилавках бывают абрикосы, вишни, томаты.
Приматы бывают приезжие и коренные.
За приезжими нужно присматривать, чтоб не пустили корни,
не зацепились, не втиснулись, не заняли место на пляже.
Море теплое, мирное, милое: ни линкор, ни
эсминец его не тревожат. Сегодня даже
пассажирские катера не подходят к причалу,
не говоря о барках и турецких фелуках.
Склоняясь, хладея, как Пушкин писал, мы идем к началу.
Но летом, отогреваясь, забываем о смертных муках.
Коренные носят корни в штанах или под юбкой.
По первому требованию предъявляют друг другу.
Волшебный крепкий орешек прячется под скорлупкой.
Нищий тянет к прохожему прокаженную руку.
Куда-то исчезли Циля и Моня, Абрам и Сара,
товарищ Шапиро остался разве что в анекдотах.
Летом нет ничего лучше большого базара.
Коренные легко узнаются никакого загара.
Приезжие люди блаженны, как личинки в медовых сотах.

Вид на море и обратно.
Вид на небо и потом.
Повторенный многократно
день припомнится с трудом.
Между сотен старых фото
трудно отыскать одно.
Людям хочется чего-то,
что бывает лишь в кино.
Чтоб спасенная сиротка
обогрела всю семью.
Чтобы плакала красотка
за запорами семью.
Чтоб белела колоннада
открывая прежний вид.
Чтобы с пляжа, как с парада
возвращался индивид.
Чтобы шляпа из соломы,
чтоб костюм из чесучи,
Чтобы времени разломы
сшили добрые врачи.
Что ни говори приятно
на песке лежать пластом.
Вид на море и обратно.
Вид на небо и потом.

сложные вздорные люди ходят среди простых
полные противоречий ходят среди пустых
попадаются под ноги перекрывают путь
не дают зацепиться протиснуться и свободно вздохнуть
не понимают что жизнь важней чем мысль в голове
хорошо если мысль одна плохо когда их две
хорошо если руки связаны а ноги идут по прямой
и готов обед ко времени когда вернешься домой

я читаю с акцентом даже тогда
когда читаю книгу и рта открыть не умею
речь гудит как на ветру провода
ничего не исправишь пора бросить эту затею
язык за зубами губа прижата к губе
фонетика и морфология лингвистика вот науки
они меня одолели в долгой упорной борьбе
и водят вокруг хороводы взявшись за руки
я даже мыслю с акцентом как бы сказал декарт
я существую с акцентом жизнь подобно училке
идет мимо дней моих как между рядами парт
и что-то знакомое чудится в злобной ее ухмылке

в толпу ныряют как в воду
со скалы одиночеств
как в хвалебную оду
ныряют с высот пророчеств
в толпе забывают душу
как очки забывают дома
выберешься на сушу
а жизнь тебе незнакома
вернешься домой за очками
но все вокруг как в тумане
за горами и за веками
все просто как на экране
в эпоху кино немого
смена кадра под вальс тапера
и вроде смысла немного
но смотрим все без разбора

у географички вместо мозга карта больших полушарий.
у завхоза вместо тела разбитая школьная парта.
у ботанички вместо платья осенний гербарий.
у физички вместо мыслей три закона ньютона.
военрук подарок химичке к восьмому марта.
а химичка сухая и плоская, как из картона.
а у нас из головы растет молодая травка.
а у нас в сердцах посеяны зерна различных пороков.
а на шее у нас пионерская шелковая удавка.
но мы снимаем ее по окончаньи уроков.

поскольку ни слава, ни воля
в Украине не умерла,
лежат среди чистого поля
мертвых солдат тела.
а поле чистого чище,
и горы надежный тыл.
и пепел на пепелище
еще не совсем остыл.
в нем смешалась зола пожарищ
и зола пионерских костров.
постой, дорогой товарищ,
не слишком ли ты суров?
дорога слишком прямая.
солнце восходит в зенит.
в руках казака Мамая
бандура тихо звенит.
стоят молчаливым строем
вдоль дорог тополя.
дышит вечным покоем
высохшая земля.
и вновь команда «по коням».
вновь скачки по праху отцов.
и вновь по Христу мы хороним
мертвые мертвецов.
но слава и воля живы.
свети нам солнце, свети!
и только жажда наживы
стоит у нас на пути.

у географички вместо мозга карта больших полушарий.
у завхоза вместо тела разбитая школьная парта.
у ботанички вместо платья осенний гербарий.
у физички вместо мыслей три закона ньютона.
военрук подарок химичке к восьмому марта.
а химичка сухая и плоская, как из картона.
а у нас из головы растет молодая травка.
а у нас в сердцах посеяны зерна различных пороков.
а на шее у нас пионерская шелковая удавка.
но мы снимаем ее по окончаньи уроков.

поскольку ни слава, ни воля
в Украине не умерла,
лежат среди чистого поля
мертвых солдат тела.
а поле чистого чище,
и горы надежный тыл.
и пепел на пепелище
еще не совсем остыл.
в нем смешалась зола пожарищ
и зола пионерских костров.
постой, дорогой товарищ,
не слишком ли ты суров?
дорога слишком прямая.
солнце восходит в зенит.
в руках казака Мамая
бандура тихо звенит.
стоят молчаливым строем
вдоль дорог тополя.
дышит вечным покоем
высохшая земля.
и вновь команда «по коням».
вновь скачки по праху отцов.
и вновь по Христу мы хороним
мертвые мертвецов.
но слава и воля живы.
свети нам солнце, свети!
и только жажда наживы
стоит у нас на пути.

Не гордись, дорога, обочиной,
яблоко червоточиной,
старец тем, что кончина близка,
нечем в мире годиться-дивиться.
Не гордись худобою, девица,
кто-то скажет: доска два соска.
Ангел-аист летает над крышею,
не гордись, ангел, Силою Высшею,
лучше строй круговое гнездо.
Пусть под кровлей живет долгожитель,
носит дедовский сталинский китель,
учит древний конспект от и до.
Вот вишневый садок, расцветающий,
бык соседский, ограду ломающий,
норовящий топтать огород.
Вот дьячок, осуждающий здраво
крепостное господское право.
Вот бухой, угнетенный народ.
Вот Тацит, обещающий Луцию
древнеримскую революцию,
вот восставший футбольный Спартак.
Вот зеленые человечки.
А доска два соска ходит к речке
нагишом и купается так.

книжные полки в простенке между высоких окон
на полках рядком тома атласов энциклопедий
кажется дух-шелкопряд упрятал в незримый кокон
всю медицинскую мудрость минувших столетий
над полками несколько фото в горизонтальной раме
блеклые лица ушедших с еврейскими именами
узнаются фигуры мальчик прижался к маме
как тесно было бы тут если б все жили с нами
фанерный письменный стол и старое кресло владенья
папы для прочих они почти под запретом
лицо в пенсне с выражением недоуменья
дедушка умер давно я знал его только портретом
были также дубовые ставни и голландские печи
шкафы и кровати стандартная часть интерьера
были подсвечники в которых горели свечи
когда отключали свет и тенью пугала портьера
за портьерой всегда скрывается нечто такое
что содержит трагедию словно за театральной завесой
и поныне она жива и не оставляет в покое
того кто помнит все что когда-то было одессой

и еще учили малых детей не бояться больших собак
но дети пугались и заиками в мир вошли
заики не виноваты их воспитали так
их растили солдатами но они росли как могли
росли от горшка два вершка пехотинцы под стол
штаны на лямках младшая группа обязательный сон дневной
отец с бутылкою пива раз в месяц ходил на футбол
мать управляла семьей а могла управлять страной
а страна большая каждый год на новом витке
а враг не дремал строил козни исподтишка
и великаны вели больших собак на поводке
мимо заик пехотинцев под стол от горшка два вершка

Нас держали в черном теле
или в черном оперенье.
Мы над городом летели.
Грай картавый наше пенье.
Нас высиживали в гнездах
непричесанных, нескладных.
Нас держал весенний воздух
в парках городских, бесплатных.
В парках отдых и культура,
физкультура, танцплощадки,
искалечена скульптура,
сплошь загажены посадки.
Много скорби в нас, воронах.
Никуда от нас не деться.
Высоко, в зеленых кронах
наши гнезда, наше детство,
наше птенчество, хоть слова
нет такого, к сожаленью.
День прошел, и вечер снова
лег на крыши плотной тенью.
Мы кружим, сбиваясь в стаи,
скоро окончанье лета.
Вот вам истина простая 
ваша песня тоже спета.