Вот где замыкаются дороги в круги. Или развязываются узелки на память. Когда приходят ответы и рождаются настоящие вопросы, вопросы-ловцы, вопросы, вызволяющие правду из темниц.
Потом, на следующее утро, кладбище. И снова чаи, гости и разговоры глаза в глаза, несколько дней блуждания на самом дне чуланов и потайных комнат души. Отвага, чтобы извлечь и не испугаться; мудрость сердца, чтобы принять; любовь, неистребимая, неубиваемая и обнаруженная там, где, казалось, нет ничего живого всё есть в её доме. В доме той, кому я дочь. И даже многолетнее моё непослушание всего лишь её черта и её мне малый подарок.
А вот обратно надо улетать. Скоро, стремительно, с чемоданом подарков и особенных, необычных лакомств. Крылья распахиваются светом и силой, как и прежде, сразу за порогом, как будто спадает груз с плеч. Улетаешь к любимым, к дому, который смогла создать. Я ушла в своё странствие бродягой без денег, талантов, назначения никем вообще. И выстроила по изначальному проекту души вот это, о чём всегда пелось сердцем: дом с розами и верхушками сосен за окнами, закатами и рассветами в занавесках, в доме дети, семья, творчество, право голоса, сознание.
На этой планете мне теперь есть где сказать: «Ну вот я и дома! Всем при-вет!». И вся-то дорога назад часа три-четыре, не больше.
Расстояние это обман. Мы все рядом. И самое длинное путешествие мы совершаем в душе и собственном сердце, когда ищем и находим наконец-то себя самого.
Золотые рыбки
Первые года четыре моей жизни период экспериментально-разрушительный. Любой совет или комментарий взрослых, которыми были абсолютно все вокруг, проверялся мною на практике в обязательном порядке.
Утюг горячий, бо-бо. Не трогай!
И мама отворачивалась.
Ох ты ж!.. И правда, горячий! Шрам на руке видно до сих пор.
Яйцо хрупкое? Об ковёр. А на дощатый пол? А если взять большую высоту?..
Еда, одежда, звуки, запахи, тело всё проходило абсолютную проверку на вероятность совпадений с прилагаемой «инструкцией».
К трём годам я перешла к исследованию форм, объёма, трёхмерности и соотношения предметов. Как раз тогда отец привёз из рейса, время тотального дефицита, золотых рыбок. Очевидно, рыбки были маленькими, потому что в трёхлитровой банке на подоконнике их плавало счёта я тогда не знала явно больше двух. Очень они мне были интересны, и я рассматривала их бесконечно: нарядные хвосты, плавники, удивлённые, навыкате, глаза, и мне нравился их беззвучный, но оживлённый разговор.
А рядом в широкой жестянке из-под консервов у отца взошла рассада, только-только к его приезду, плотное множество крохотных зелёных росточков. Отец вечно экспериментировал, мечтал, и вот что-то там посадил.
Рассада мне тоже нравилась в отличие от мамы. Мама считала отца человеком ненормальным, сосредоточив в нём все причины своих бед. Это означало, что и рыбки, и рассада, смех отца, а заодно и я с братом все мы были вражеской армией, желающей маме зла.
Меня много ругали. Если бы знали всё, ругали бы больше. В тот день я уже смогла вписать любимую расчёску сестры в щель между дверным косяком и стеной линии и объёмы. Расчёска вошла точно и ровно и даже переходами цветов не выдавала себя. Я вернула её сестре лет через пять. Кроме того, после истории с расчёской я уже выстригла себе колготки на коленках ножницами старшего брата, а потом красиво распустила петельки почти до стоп. Подралась с братиком, почти нечаянно уронила чашку с киселём. И теперь сидела тихо в поисках новых идей, листая красочную энциклопедию про морской мир.
Да, идея оказалась хороша
В сообщники сгодился братик, с которым по случаю пришлось мириться. У наших рыбок будет море, водоросли всё как положено, надо лишь соединить содержимое банки с молодой рассадой.
Если я, бывалый экспериментатор, выдёргивала росточки аккуратно, отряхивая от земли, то братик, неадекватный двухлетка, кидал их с земляными комками, поэтому картинка получилась не самая идеальная чёрное, красное и зелёное, но рыбок было видно. И я пошла хвастать взрослым первый хороший поступок за день, как-никак.
Меня никто не тронул. Может, потому, что отец был в доме. Рыбки с подоконника исчезли, и никогда больше в этой квартире не случалось аквариума. Рассады тоже. Чуть позже отец ушёл, не от нас от дома и мамы. А я со своими фантазиями оказалась в меньшинстве, замолчала и перестала играть в свои детские игрушки.
Меня никто не тронул. Может, потому, что отец был в доме. Рыбки с подоконника исчезли, и никогда больше в этой квартире не случалось аквариума. Рассады тоже. Чуть позже отец ушёл, не от нас от дома и мамы. А я со своими фантазиями оказалась в меньшинстве, замолчала и перестала играть в свои детские игрушки.
Лишь к годам девяти я перешла в другую, созидательно-творческую фазу, когда весь мой опыт обрёл противоположный вектор. Нити начали складываться в вышивку и сложное вязание. Растения пошли в руки, и подоконники расцвели розами, бегониями и фуксиями.
Когда я приносила домой что-то новенькое растительное, мама тревожно причитала «как отец!..», иногда добавляя «панаринское отродье». Но терпела, потому что это всё же было красиво.
Рыбкам не повезло.
Мама и слова
Бывало, что проснёшься утром от запахов с кухни, звука воды, наливаемой в чайник. Вставать не хочется, потягиваешься. Рядом собака моя Ладка. Давным-давно, час назад, принесла презентованный ей мамой кусочек сахара, положила на подушку мне хозяйке, ждёт. А я отвернулась к стене, чтобы поспать ещё. Это знак, и Ладка, вздохнув виновато, сахар сгрызает. Тут заглядывает мама и, не делая ни секунды перерыва, произносит:
Поймаешь твоё счастье.
Кидает яблоко.
Надо поймать, а то будет больно. И просыпаешься наконец.
Мама мир. У неё фантастические истории, реальные но фантастические. В маме живёт ребёнок, она самая младшая и любимая, её баловали и растили старшие братья, этот ребёнок-мама много болела и разговаривала с ангелами, у ребёнка-мамы была всего одна кукла, и ребёнок-мама по сути с самого раннего детства вела жизнь лесной ведьмы.
Я маму слушаюсь молча. Спорю молча. Саботирую молча. И она всё знает и понимает. Это наш уговор на уровне душ: меня нужно выкормить, немного вырастить и я уйду.
Она придумывала слова: пойдём на тутню тушать, кокушки, Лёлюшка. Моя старшая сестра не любила этого и всегда начинала спорить. Мир сестры правильный: драки надо разнимать (разнимала), мясо не надо есть (с шести лет отказывалась и не ела), слова не надо коверкать. А мне было хорошо. Не так что прям хорошо-хорошо, а фоном, что и замечать как-то не принято.
Недавно я поняла, что самое сокровенное о маме знаю только я. Молчаливое принятие как ключ от её мира в моих руках. Потому что любой укор, непонимание ребёнка-маму жжёт раскалённым железом, убивает. Чётко расставленные правила вымораживают ледяным холодом равнодушия. Ребёнка-маму можно только любить. Протянуть к ней руки, и тогда она, может, и выйдет из своей глуши, из змеиного и волчьего Леса, и расскажет. Каждое слово на вес золота.
Это и есть мамина школа. Стараюсь вглядеться в того, кто напротив. Где-то на дне его души обязательно живёт человек-ребёнок. Тот ребёнок, которому есть что мне рассказать и который не хочет причинить беды, и я тоже обещаю не обижать.
Выходи. Разговор на уровне Душ.
Мама и старый солдат
В жизни моей мамы мистики и странных совпадений много. Смерть кружила рядом с с рождения, шла тенью через всю жизнь так близко, что ею не испугать, как, к примеру, странным соседом, с которым здороваешься каждое утро, потому как привыкли.
Эта история относится к раннему детству. Бабушка Анна родила маму в 38, через два года овдовела. И, наверное, ушли бы они под аресты, но отец умер очень кстати. Пришедшие за ним люди попали на помин, а потому не тронули семью, лишь разобрали усадьбу, что смогли унесли. Ещё собаку пристрелили, потому что залаяла.
Во время войны всех трудоспособных женщин из местных насильно согнали на строительство аэропорта. Роженицам и матерям с совсем малыми детьми разрешили брать малышей с собой. Путь до стройки занимал около суток по реке. Мама помнит, как в ночную остановку их кормил в каком-то бараке мальчик. Он сказал:
Проходите, сейчас еда будет.
Да какая еда? Голод, все же понимают. Откуда у сироты столько, чтобы прокормить целую бригаду? А он приготовил им мясную похлёбку. И все ели, детей накормили. Мальчик наловил им крыс. Взрослые женщины поняли, но не сказали ни слова.
На самой стройке детей оставляли в бараке на день, запирали от беды подальше. Сами работы длились неделю. На один день домой, а потом снова изнуряющий неженский труд с утра до вечера. И вот здесь случилось несколько событий, которые мама пересказывала много-много раз