галопирующей звезды.
Ясным утром, когда на версты и версты
пейзаж холмы да кусты,
трава и взгляд пробираются за стык тверди и твердой
земли под ногами
дела начнем,
удостоверившись в благосклонности чертова цветка.
Ненастье же скажет,
что связь наша с этой землей непрочна, и что дождливым днем
ящериц ловить несподручно.
Впрочем, и это еще не повод для выхода из игры.
Смерть твоя улыбнется тебе, махнет рукой, белый цветок в волосах
романсеро склонилась к реке
лицо ее в зеркале вод, по глади реки, как знакомо
лицо ее в зеркале, говорите вы, в нарциссовых зеркалах.
В россыпях золотых волос лотос скрыть
прирученный водой реки, как казалось а с кем
не бывало, мне до сих пор все кажется смерть
река, в которую смотрится смерть, и отражается смерть.
Но я не верю в завтрашнюю дурную погоду
оттого хотя бы, что законы игры предполагают развитие действия,
даже если игра в кошки-мышки
и пожалуй, рано еще показывать кошачью прыть
пока я не почуяла воли, а воля ее не пустила яд
мне в кровь да, но осени ждут по году,
не пропадать же году, и мне не собирать корешки
валерианы, скажем, для успокоения сердца
и все оттого что яд в крови
меняет ее состав на травные соки лотоса назови
это иначе смертью что не изменит дела
Ничто не изменит дела. Чертова лилия, предлагая власть,
избавляет себя от не удержавших ее, а мы
позволим себе роскошь отойти ко сну, слез не лия
о выбравших путь, забредших, куда колея завела,
куда стрела залетела
к чертову семени, к ящерицам, по-над топями тьмы,
надписи с камня на распутьи не смыть, и пусть
будет, как есть, а есть один путь, ее путь.
Жаркий день начинается цветом, пробившимся меж ресниц
с настойчивостью доброго вестника; цвет бел,
расщепленный на брызги радуги
кончиками ресниц, дрожащий огнями святого Эльма вникать
в детали, однако, не время. Мимоходом заметим дело
не терпит, и оно щекотливое ловля ящериц,
а попробуй-ка взять их в руки!
заметим: чувство родства обоюдоостро,
им предвидимо и насылаемо вёдро.
Вообще, ящериц поймать невозможно,
разве что в сердце долины, у цветка чертова лотоса
из тех, с которыми говорили мы
из тех, что придут к полудню на материнские глины
здешней земли, поднявшей цветок, бессменные камни вокруг и сам
вздох камня, выпускающего на свет ящерицу, смертную душу свою,
грешно
возжелавшего иной части в мире, кроме ласки солнца и прикосновений
тьмы
ящерицу, возвратившуюся к цветку, как ветер на круги своя
ибо круги наши пересеклись и стягивают края.
Нам осталось попросить о помощи, которая и будет дана
двумя из племени помощи, обеим сулящей вероятную смерть,
то же просительнице; как тут не вспомнить наречие
на котором «сейчас и здесь» читаемо как «нигде»[2] и, изменив
порядок (от перемены мест) не правда ли, смел
народ, записавший «нигде» как «здесь» и «сейчас»?
на миру нам и смерть красна:
заалелась, пытаясь перевести усмешку беспечности. Но с плеч
долой, из сердца вон заботу. Камень подняв, натыкаясь рукой
на режущие края,
возьмем заговоренную ящерицу; так же найдем вторую.
А думалось бы: сказать, что жизнь отошла смотреть,
ангел за правым плечом. Так хоть смерть пытать нам пытать о чем?
тень за левым плечом.
И в оба уха по шепотку, и оба они об одном
и том же, а вывод: слева не черт,
а тайный советник смерть
и уж после того, как он уличен,
одна подошла и вошла в ладонь,
солнце в чешуйках где ни живет огонь.
Ладони не сжать, не обожгись,
да на воду дуя дуй. И им-то как жить, смертным душам камней,
и каково умирать?
Да камню потом каково во плоти, глядишь, и выбило дурь
о том, что вторая взглянет в глаза о чем ей глядеть, о ней
самой? О камнях? О том, что тьма искушает: «сгинь!»
что сгинувших нас собираем рать,
а кто в ней не разобрать?
И диво ли, что немного нас, добравшихся до утра.
Однако, нам не следовало бы путаться со словами;
заплутать в трех соснах легко и без помощи лешего.
Убедимся лучше, что очертания теней на прозрачном солнце просты
как каноны игры двух ящериц, человека и чертова семени; способ
ведения игр оставлял бы желать лучшего,
ведения игр оставлял бы желать лучшего,
если бы время желать не вышло, если бы времени оставалось
не до поры пока тени утянут солнце за горизонт простыть.
Скользнув, пропала, влилась в плоть камня, как умеет ящерица
нечеткая память о том, что Господь знает наши сердца.
Волокно агавы,
шип чойи с продетым насквозь волокном
дополняют ночь
до набора фигур, ею же расставляемых по полю чахлой травы,
по полю камня.
Солнце закатывается, вороний
крик долетает, должно быть, с реки, но сама река мне
не слышна ко мне
обращено только напряжение времени, рвущаяся тетива, которую тронув,
рывком ослабим
больше не выдержит,
дольше не оттянуть объяснения с ящерицами; сладим
с голосом и проследим
уплывание звука, произносимого как извне, и не найдем межи
между «извне»
и «внутри».
Внутри немного остается у дошедших до жизни такой, и нет
цепких корней,
цепь разомкнута по трещине в камне, отделяя себя от нас, и три
трефовые карты биты лилейной
однако, за нами ход.
Властью, разбросившей дол одной холстиной льняной,
собой плененной,
оправдаемся, и применившись к ночи, составим ей добрый приход
я и моя охота.
Взяв первую, попросим прощения и помощи,
то и другое скоро понадобится нам займемся портняжным делом.
Шипом чойи с волокном агавы, вдетым в него, орудуя как иглой
зашьем рот ящерице. Мера странна,
чтобы не молвить большего не молвим, смотрим жизнь на излом
Потом, ящерицы разговорчивы, уйдет и ищи-свищи
кому рассказала узнанное для тебя, и с какой
стороны ожидать беды или сколько там бед подряд
ибо спрашивающие ящериц не спрашивают зря.
Попросим ее пойти и увидеть за нас,
скажем, что сделали больно ей не по своей охоте,
но чтобы она поспешила вернуться к сестре
и не говорила с чужими. Про себя же подумаем: вольная
природа зрения ревнива к вольной природе звука, в том и находим
объяснение правилу; если одна из них вовлечена
(как бывает, когда душа наша делает поворот навстречу
времени, и время идет в лицо,
взгляд ее бог и царь)
второй вступаться не след. Владения взгляда
сродни владениям камня, где только ритм дыхания наводит на вдох
и замедляясь, сходит на нет на выдохе.
За гранью дыхания (вот и видим, что корм не в коня:
волк смотрит в лес, и плох
смотрящий не так собака. Я о том, что скучна череда
вспышек жизни, застрявших меж двух глотков воздуха,
теперь сгустившегося, дабы выстоять ночь.)
за гранью дыхания камень и взгляд одно.
А в такие верши ловятся не одни золотые рыбки
мы не выбираем улов, и мы открываем кувшины,
запечатанные Сулейманом
любой из наших путей русло реки, иссякающей в сердце песков
и не прежде, чем обогнем все ее излучины,
вольны мы выбрать другой; на любом из них споткнется не только робкий
а звук обронить на пространствах взгляда
кричать лунатику на стене саманной,
снизу кричать на кровлю себе смех
собой пробужденного уходит концами в смерть.
Ломая печати они, в общем, ставились не для того
хотя поручиться нельзя мы рискуем увидеть невыносимое
тогда речь покажется спасительной: «не может быть»,
одинаково нелепое на человечьем и ящеричьем языке, отведет глаза
на мир, покинутый было: долина, трава, осиные