Слова эти, ставшие почти привычными за восемь лет совместной жизни, но в этот день звучавшие с особой клятвенной наполненностью, были прерваны резким звуком дверного звонка.
Не разжимая век, я ощутил, как Вика, вздрогнув от неожиданности, застыла на мгновение, а затем метнулась к двери.
Я продолжал лежать на спине, с вытянутыми вдоль худого тела руками; боковой свет торшера, подчеркивая рельеф лица, придавал ему мертвенную выразительность я видел это в зеркале на двери, в которую был уперт мой взгляд сквозь ресницы.
Голоса, зазвучавшие в соседней комнате, показались неестественно громкими и Вика, и гость (как я и предполагал, это был Марат) произнесли несколько фраз, не исключая того, что я могу их услышать.
Он спит. Снотворное принял, сказала Вика.
А где ружье?
Я не видела Сейчас посмотрю.
Послышались шаги, скрипнула дверь, Вика вышла из комнаты.
Ружье висело на вешалке в передней, и не увидеть его Вика не могла при всем желании. Было непонятно, зачем ей понадобилась эта очевидная ложь, но необходимость встать и выйти в соседнюю комнату обрела для меня не меньшую и очень обременительную очевидность.
Медленно, как нечто тяжелое и негнущееся, я сдвинул с места и спустил на пол ноги; с напряжением, придавшим еще более застывшее выражение моему лицу, оторвал от дивана спину и, вложив остаток сил в последнее движение, встал. От давящей тяжести в висках и надбровных дугах меня качнуло шагнув к двери, я с трудом удержался на ногах.
В соседней комнате опять заговорили, что-то сказала Вика, что-то сказал Марат, но слов я не разобрал и, толкнув створку двери, возник на пороге. Ружье лежало на столе, Марат и Вика считали патроны в ячейках широкого кожаного пояса, одолженного вместе с ружьем.
Два, сказал я, оставаясь в дверях, не хватает двух патронов.
Ты почему встал? Вика бросилась ко мне, но, отстранив ее коротким движением руки, я прошел неверным напряженным шагом к столу. Тебе нельзя Ты же
Оставь нас, прервал я ее. На охоту собрался? скривив губы в попытке усмехнуться, я повернулся к Марату.
Будто и не услышав вопроса, он начал усаживать меня на ближайший стул. Одновременно очень внимательно, как врач-психиатр, принимающий опасного душевнобольного, вгляделся в мои устало смыкающиеся глаза. Отпали сомнения, стало ясно, что он пришел по просьбе Вики и очень обеспокоен тем, что она ему сообщила, хоть и пытается держаться в своей обычной хладнокровно-уверенной манере.
Что, испугался? желание содрать с него маску невозмутимости, раздражавшую меня многие годы, пересилило намерение вернуть ружье.
Так это правда? спросил он.
Да, сказал я с дразнящим удовольствием.
Ты что, с ума сошел? он заиграл желваками, подчеркивающими мужественную чеканность черт его лица.
А что, похоже?
Он протянул руку к своему ружью.
Где гильзы?
На месте, наверное, не знаю, как можно безразличнее сказал я; он отметил эту мою интонацию коротким взглядом, в котором явственно мелькнули искорки злости.
Щелкнув замком, он «переломил» ствол ружья и убедился в том, что обе гильзы на месте.
Что ты собираешься делать? он отложил ружье со странной осторожностью, как вещь, ему уже не принадлежащую и способную рассыпаться от соприкосновения с поверхностью стола, после моего заявления оно превратилось из обычного ружья в вещественное доказательство убийства. Как и гильзы в стволе, к которым он и не притронулся.
А тебя это очень волнует? еще одна моя попытка усмехнуться почти увенчалась успехом, острота ситуации помогала справиться с действием снотворного.
Он посмотрел на меня уже с откровенной злостью.
Не волнуйся, сказал я, продолжая кривить губы, ты же не знал, зачем я беру у тебя ружье
Но я узнал об этом сегодня
Ну и что?
Ты что придуриваешься? голос хрипло заклокотал где-то в глубине его груди, задавленный все тем же стремлением сдержать себя в руках. Есть статья: если я знаю обо всем и молчу, то несу ответственность за укрывательство.
А ты не молчи.
Лоб и скулы его покрылись странной пятнистой краснотой, будто прорвалась и проступила на поверхности лица с трудом сдерживаемая ярость. Пожалуй, я перегнул палку.
Что тебе сказала Вика? я постарался придать голосу соответствующую ситуации дозу серьезности. Понадобилось время, чтобы он ответил.
Что тебе сказала Вика? я постарался придать голосу соответствующую ситуации дозу серьезности. Понадобилось время, чтобы он ответил.
Ты действительно убил из моего ружья какого-то мужика?
Да Что еще она тебе сказала?
Больше ничего. Но и этого вполне достаточно.
А что ты так нервничаешь? опять не удержался я от соблазна позлить его. Будем считать, что ты не знал ничего, когда я брал ружье. И ни я, ни Вика не сказали тебе ни слова сегодня. А раз так, то ничего тебе грозить не может.
Я за тебя волнуюсь, болван, продолжая злиться, он досадливо поморщился.
Я понимал, что говорю не самые умные вещи, но как иначе я мог себя вести после того, как он оказался посвященным в эту страшную историю?..
Мы уже довольно долго шли, увязая по щиколотку в холодном прибрежном песке. Я шел впереди, с ружьем через плечо, перепоясанный кожаным патронташем на тот случай, если первые выстрелы не дадут результата. Он, хоть и был выше на голову и, видимо, быстроходнее, отставал на несколько шагов.
Ветер бил в лицо, трепал волосы; особенно это было заметно по его длинной, спадающей почти до плеч шевелюре (плохо сочетающейся с морской формой, которую он почему-то носил и на берегу).
Жажда мщения несла меня вперед и вверх к заброшенному маяку, одиноко торчащему на каменистом, поросшем вечнозеленым кустарником уступе.
Да не спеши ты так, сказал он ворчливо-жалобно и вполне миролюбиво, будто не стреляться мы шли, а по какому-то не очень спешному общему делу. Я, конечно, не умерил шаг, и ему пришлось прибавить скорость.
Я одного понять не могу, сказал он, почти поравнявшись со мной, зачем так далеко идти? Тут тоже вроде никого нет.
Я ничего не ответил. Мы прошли еще метров двадцать, и он опять, как бы рассуждая вслух, заговорил:
И зачем тебе нужно рисковать? Решил меня убить стреляй! Какого черта сам лезешь под пули?
Я молча шел вперед и вверх, по направлению к маяку, где на уложенном квадратными плитами дворе должно было свершиться возмездие со всеми возможными, пусть даже самыми несправедливыми для меня, вариантами исхода.
А что другое я мог сделать в моем положении? Обратиться с жалобой в местком пароходства? Написать на него анонимку?
Я не просто убил его, сказал я Марату, мы стрелялись.
То есть как?! он подался вперед всем корпусом, предполагая, что ослышался.
Была дуэль.
Какая еще дуэль?! Ты что мелешь?
А вот такая, настоящая, наконец, кажется, я его пронял. Сперва он стрелял, потом я.
Зачем?! Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? Чушь какая-то.
Может быть, и чушь. Ты спросил я ответил. Больше вопросов нет? я зевнул, глядя в его вытаращенные от недоумения глаза; отступившее было на время снотворное опять брало свое. Извини, я засыпаю.
Тебе надо немедленно пойти в милицию, сказал он категорически, осознав, наконец, все то, что я ему сказал. Каким способом ты его застрелил на дуэли или из-за угла, с точки зрения закона, не имеет значения. Убийство есть убийство. Не знаю, зачем ты это сделал, какие-то причины были; наверное, не совсем же ты рехнулся, но единственный способ хоть как-то смягчить наказание это пойти в милицию и самому во всем признаться. Пока они не нашли труп. Ты что с ним сделал? Зарыл?
Нет.
Где это произошло?
На Золотых Песках, возле маяка.
Кто-нибудь видел?
Не знаю.
Даже если никто вас не видел, все равно тебя найдут. А кто он такой? Что за человек? Откуда ты его знаешь?
Летом познакомились. На теплоходе
Это была двухдневная семейная поездка, организованная месткомом института.
Мы с Викой наслаждались гуляньем по свежевымытым, пахнущим деревом палубам, выбирая места, где не было студентов, сбившихся в большие, шумные компании, и обходя сравнительно малочисленные группы моих коллег-преподавателей.
Я любовался обращенным к морю лицом Вики оно было полно задумчивого покоя, который передавался и мне, не выпускающему ее ладонь из своей, пока мы бродили по теплоходу.
Время от времени в ответ на мой взгляд она касалась моей щеки губами, и эти еле ощутимые поцелуи вызывали во мне щемящее чувство счастья
Видимо, наше состояние было заметно тем, кто оказывались поблизости, и они шли дальше, не задерживаясь возле нас. Только раз что-то то ли близкие шаги, то ли чей-то взгляд побеспокоило Вику: она, а следом и я, оглянувшись, увидели неторопливо удалявшегося от нас высокого мужчину в белой офицерской форме.