Шесть лет ждать?! ужаснулась Аминат. Эта ленивица вырастет нескоро!
Тут она фыркнула, сообразив, что Асех шутит. Твердо заявила:
Поговорю с отцом, когда вернется из Кафиша.
Отец решает судьбу сына, возразил Асех, за судьбу дочери отвечает мать.
Тогда я снова ее попрошу.
Улыбка Асеха стала явственнее.
Нетерпение украшает невесту.
Зато сдержанность не к лицу жениху!
Асех продолжал улыбаться ее горячности.
Не спеши. Лучше я сам поговорю и с твоим отцом, и с Сетун-ахом.
Аминат, дай себе волю, долго бы еще курилась от негодования, как песчаная дюна под ветром. Однако, если Асех не считал нужным тревожиться, то не пристало беспокоиться и ей. Было бы смешно, откажись она доверять уму и силам собственного избранника.
Асех, видя, что она успокоилась, заговорил о другом:
Какую машину ты видела?
Серебристую машину, вон там, она вытянула руку, указывая.
Я тоже ее заметил.
Да, она ехала с запада на восток, вдоль хребта Румяных гор. Наверное, из Бериата. Только куда? Никак не могу догадаться.
Здесь не бывает ни туристов, ни ученых, с расстановкой проговорил Асех.
Я подумала: может в соседнем становище кто-нибудь заболел? Они поспешили за врачом, и это неслась в Этиаш санитарная машина?
Нет, ответил Асех после короткого раздумья. Заболей кто-нибудь из соседей, мы бы непременно узнали. Они поехали бы в Бериат за врачом мимо нашего стойбища.
Верно, никто не проезжал, согласилась Аминат. И снова в ее сердце змеей вползла тревога. Чья же это была машина, Асех?
Он улыбнулся и, делая вид, что поправляет покрывало девушки, коснулся ее блестящих черных волос. Обычно женщины племени заплетали четыре косы и укладывали короной. Но Аминат причесывалась на городской манер, скручивая волосы в тяжелый узел на затылке. Волосы у нее были густые, но не вились, о чем она в тайне не переставала сокрушаться, завидуя кудрявым подружкам.
Асех провел кончиками пальцев по ее волосам, дотронулся до висков. Сказал внезапно тихо:
Аминат Машина давно уехала, песок занес отпечатки шин. А мы все гадаем
Девушка прижалась щекой к его руке словно к раскаленному на солнце камню прильнула.
Послышался шелест осыпающегося песка и мелких камешков. Асех отдернул руку. С обрыва, проваливаясь по щиколотку в песок, сбегала девочка. Летела так стремительно, что чуть не промчалась мимо. Асех подхватил ее и удержал.
Алия! воскликнула Аминат, не выказывая ни малейшей радости от встречи с сестрой.
Догадливая девчонка сообразила, что явилась не вовремя, и начала оправдываться:
Меня мама послала. За тобой. Нужно укрепить шатер утром, в спешке, плохо поставили.
Она обращалась к Аминат, но смотрела на Асеха и улыбалась самым умильным образом, пока не вызвала ответную улыбку. Затем быстро повернулась к старшей сестре и показала язык. Потом закружилась на месте, хвастаясь праздничным нарядом красной рубахой, шароварами в красную и черную полоску и белым покрывалом.
Алия горной козой взлетела по крутой тропе на одну из вершин холма, издалека напоминавшего спину верблюда. Холм так и назывался «Двугорбым.» Аминат, сберегая драгоценную лошадь, избрала другой путь. Плавный, еле заметный подъем вел в седловину между двумя «горбами». Склон, обращенный к седловине, был пологим, его с легкостью одолевали и лошади, и овцы, и верблюды.
Оказавшись наверху, Аминат снова увидела Алию. Младшая сестра заметно присмирела, и не диво: у тропы поджидала мать, а детям было прекрасно известно, что Дамига не выносит капризов. Она не была суровой, но очень требовательной; редко кто отваживался ей перечить. Ее окружало особое поклонение Дамига слыла первой сказительницей племени. Никто не умел лучше нее оживить древнюю сказку, заставить слушателей плакать над судьбой несчастных влюбленных или смеяться над проделками хитрецов.
Аминат глядела на мать с робостью и восхищением. Дамига успела нарядиться к празднику, тонкие золотые браслеты позванивали на запястьях и щиколотках; широкие, литые стягивали руки выше локтей. Вместо обычного шнура, поддерживавшего головное покрывало, лоб охватывала цепочка с подвесками. Две цепочки и ожерелье покоились на груди, на пальцах поблескивали кольца муж не уставал засыпать Дамигу подарками. Ни одну женщину племени так не баловали.
Алия, расседлай кобылу, распорядилась Дамига. Аминат, ступай за мной.
Дамига шла быстро, словно едва касаясь земли. Она до сорока лет сохранила удивительную девичью походку. В племени говорили: «Ходит, как поет.»
Отец Аминат уверял, что влюбился в Дамигу, даже не успев ее хорошенько рассмотреть едва только приметил издали, как она идет по песку, нет, плывет над песком. Он и теперь был влюблен в Дамигу, как в первый год супружества. Все в племени видели подтверждение этому: Дамига не старела.
Аминат с матерью приблизились к шатрам, похожим на острые горные хребты. Обычно на кочевье собиралось двадцать-тридцать человек, живших в пяти-семи палатках. Но племя Аминат было велико. Шестьдесят шатров выстроились в круг. Шестьдесят островерхих громадин, сшитых из полос плотной ткани. Ткань эту изготовляли из шерсти черных овец, примешивая коричневую верблюжью шерсть. Шатры великолепно защищали от палящего зноя днем и ледяного холода ночью, от ливней и песчаных бурь.
В кочевье царило оживление. Мужчины спешно доили коз и верблюдов, женщины готовили еду. Все двигались быстро, сосредоточенно; часто поглядывали на небо. Дети вертелись тут же, стараясь помочь, но больше мешая. Даже собаки разделяли всеобщее возбуждение и не лежали в тени олеандров, а с лаем носились вокруг шатров.
Взрослые переговаривались редко, вполголоса, никто не пел. Только лай собак да возгласы детей нарушали тишину.
Подойдя к шатру, Аминат увидела, что мать ее не дождалась и сама заново укрепила деревянные колья. Боковые стенки из плотной шерстяной материи были подняты. В тени, отбрасываемой верхним полотнищем, на пестром красно-оранжевом ковре спали младшие братья.
Разбуди детей и одень их, велела Дамига.
Да, мама.
Ты чем-то встревожена?
Аминат не решилась признаться, что более всего обеспокоена нежеланием матери выдать ее замуж.
Я видела странную машину.
Дамига приподняла узкие брови. Аминат поспешила объяснить:
На восток, в сторону Этиаша, проехала машина.
И что же здесь странного? спокойно спросила мать.
Ни у кого в кочевье нет машины. И туристы сюда не приближаются
Дамига отвернулась и равнодушно сказала:
Занимайся своими делами, дочь. Будет больше проку.
Девушка опустила боковые полотнища шатра и скрепила их особыми булавками. Слова матери ее не уязвили, но удивили. Аминат не требовалось подгонять, а Дамига никогда не понукала детей понапрасну. Казалось, она хотела поскорее прервать разговор.
Аминат удивилась. Сперва ее озадачило появление машины, теперь поведение матери.
Долго предаваться раздумью Аминат не пришлось. Пятилетний брат, считавший себя взрослым, увернулся, выхватил одежду из рук сестры.
Дай, я сам!
И мгновенно натянул шаровары задом наперед.
Трехлетний брат, беря пример со старшего, стал надевать рубаху, запутался в рукавах, и скоро по ковру катался тугой брыкающийся узел.
Пока Аминат высвободила и одела брата, пока принарядилась сама начало темнеть.
Ночь надвигалась стремительно, а с нею дождь. Ледяным порывом пронесся ветер. Затем наступило затишье краткое затишье перед ливнем.
Близ шатров запылали костры, собрались дети. Шумные игры и беготня были забыты; ребятишки степенно расселись возле огня. Старшие хранили молчание, младшие изредка перешептывались, но глаза у всех блестели одинаково ярко.
Взрослые, взявшись за руки, двинулись вокруг костров. В черное небо взметались россыпи искр, отсветы пламени озаряли веселые лица. Мерцали золотые украшения женщины приоделись к празднику. Ярче всех вспыхивали цепочки и браслеты Дамиги: будто волны пламени пробегали по одежде.
Наряд ее дочери был много скромнее, но Аминат радовалась и новому покрывалу, и двум браслетам. А еще больше радовалась тому, что Асех не сводил с нее взгляда. Разговаривать они не могли, и девушка ждала, когда зазвучит песня.
И песня полилась: медленная, долгая, словно переход в пустыне. В ночной тишине звучали слова древней «Хвалы воде.»
«Кто знает вкус воды? Тот, кто живет на берегу моря и каждый день видит солнечные лучи, играющие в морских волнах? Кто знает вкус воды? Тот, кто живет на берегу озера и каждый день видит силуэты деревьев, отраженные в озерной глади? Кто знает вкус воды? Тот, кто живет на берегу реки и каждый день видит лодки, несомые тихими струями?
Нет, вкус воды знает лишь житель пустыни. Он припадает к воде иссохшими губами: глоток воды глоток жизни. Кто лучше знает вкус воды?»