Сразу после боя Смирнов пошел во взвод, где служил Морозов. Федор сидел на мерзлом бугорке, с сожалением рассматривал треснувший приклад автомата.
Что же ты, брат, оружие портишь? улыбнулся Смирнов.
Виноват, товарищ майор, вскочил Морозов.
За то, что разбил автомат к награде представлю. Молодец, Морозов! Видел, как дрался. Махорочка-то есть? Угости-ка.
Есть! по-мальчишески обрадовался Федор Морозов. Да он и был, в сущности, парнишка: над губой пушок, не знавший еще бритвы. И было непонятно, откуда у него взялись та сила и то бесстрашие, с которыми дрался он в только что закончившемся бою.
Расскажи-ка немножко о себе. Откуда ты родом-то? спросил Смирнов, потягивая самокрутку.
Есть такая деревня в Сибири, Зеленый Дол называется, глуховато, чуть смущаясь, сказал Федор. Там я вырос
Женат?
Почти
Погоди, как это почти?
Свадьбу мы в тот вечер играли, когда повестка пришла Я с начала войны добровольцем хотел не взяли. «Молод еще, говорят, подрасти немного». А куда расти я и так вырос. Со зла решил ладно, женюсь хоть. Вот, мол, вам и молод
Смирнов снова улыбнулся.
Ну, не со зла, конечно Это я так, виновато промолвил Федор. Невесту у меня Клашей Никулиной звать Вылезли мы с ней из-за стола какая уж свадьба теперь! всю ночь бродили по улицам деревни, по берегу речки. Знатная у нас речка и называется хорошо Светлиха. А на рассвете я в военкомат. Вот не знаю, как теперь Клашу считать или женой, или все еще невестой, а, товарищ майор?
По-моему, можно считать женой.
Ага Клаша так и пишет: «Считай, говорит, Федя Только свадьбу, говорит, мы обязательно догуляем. Вернешься домой, а на улице, под деревьями, те же столы будут стоять. И будто не было никакой войны» А, хорошо?
Хорошо. Это очень хорошо, Морозов, задумчиво произнес Смирнов.
Да, верно, это хорошо все произойдет, согласился Федор. Вот только многих прежних гостей уже не будет
Докурили в безмолвии свои самокрутки, наблюдая, как редел и таял дым в лощине, где только что кипел смертельный бой. Длинные грязные космы уплывали, покачиваясь, вправо, туда, куда отбросили врага. День только начинался. Над краем лощины стояло солнце. Оно тоже покачивалось, как на волнах, в этих вонючих космах дыма и бежало, бежало влево, оставаясь все-таки на месте.
А у вас есть жена или невеста, товарищ майор? спросил Федор Морозов. Но тут же смутился: Простите, товарищ майор.
Ты не хочешь быть разведчиком? проговорил вдруг Смирнов.
Федор отозвался только через некоторое время:
Разведчиком? А смогу?
Вот так, Клавдия Антиповна, я познакомился впервые с вашим мужем, закончил Петр Иванович.
А потом? спросила Клавдия почти шепотом.
А потом он стал отличным разведчиком. Вскоре его забрали от меня в разведку дивизии. Но я все время следил за его делами. Часто мы встречались с ним как друзья
Вы расскажите расскажите
И Петр Иванович снова рассказывал о Федоре, припоминая все подробности тех далеких грозовых дней.
Клавдия сидела не шелохнувшись, глядела, не моргая, на Смирнова, и в глазах ее стояли слезы. Время от времени они проливались по щекам, но Клашка не вытирала их.
Под конец она произнесла:
Не мог он погибнуть Он жив Он вернется
Эти же слова Клавдия говорила потом при каждой встрече. Работа в редакции отнимала много времени и сил. Но, странно, сердечные боли стали легче, приступы реже.
Ага, чертовы эскулапы, тупые ланцетники! как ребенок, радовался Петр Иванович. Раз я нашел превосходное лекарство, может, вы прибавите к той тысяче дней еще года три-четыре!
Вера Михайловна молча плакала ночами. Она-то знала, что это за лекарство, как оно действует! Она старательно прятала от него свои слезы, чтобы хоть этим не расстраивать его. Но Петр Иванович сказал ей однажды утром:
Не надо плакать, Верусенька. Я понимаю, что это не лекарство, а яд. Хоть плачь, хоть смейся, а понимаешь, все равно ведь И я выбрал второе Не плачь, мой чудесный доктор. Найди в себе силы.
Вера Михайловна, состарившаяся за послевоенные годы втрое, нашла их.
Несмотря на свою тяжелую болезнь, Петр Иванович чуть ли не каждую неделю ездил в колхозы. Иногда его привозили оттуда в Озерки в бессознательном состоянии. Вера Михайловна, зная, что мужа все равно не удержишь от поездок, решила уволиться с работы, чтобы сопровождать его, как он говорил, в «последних командировках». Но он заявил решительно:
Несмотря на свою тяжелую болезнь, Петр Иванович чуть ли не каждую неделю ездил в колхозы. Иногда его привозили оттуда в Озерки в бессознательном состоянии. Вера Михайловна, зная, что мужа все равно не удержишь от поездок, решила уволиться с работы, чтобы сопровождать его, как он говорил, в «последних командировках». Но он заявил решительно:
Еще что! Везде люди, не хуже тебя помогут, если что Да и теперь я научился угадывать, когда будет приступ. За день, за два до этого сердце пощипывает негромко, будто кто крошечными плоскогубцами схватывает его то с одного, то с другого боку. И еще добавил весело и беспечно: Опыт великое дело, Веруся
Однажды (это было прошлым летом, еще до начала проклятого сеногноя) опыт все же не помог. Сидя в конторе с Захаром Большаковым, Петр Иванович схватился одной рукой за грудь, другой вытащил из кармана склянку с лекарством
Захар прошептал Петр Иванович, но открыть склянку уже не успел, повалился на пол с посиневшим лицом.
Большаков, как и все председатели колхозов района, предупрежденный Верой Михайловной, знал, что делать. Он влил в рот Петра Ивановича несколько капель из склянки, уложил его на скамейку, крикнул подвернувшемуся Устину Морозову:
Кто там из шоферов у нас есть? Сними Митьку с ремонта сенокосилок. Пусть какую-нибудь машину выводит из гаража. Да в провожатые кого-нибудь. Иринку, что ль, Шатрову глянь в телятнике
Устин молча пошел к мастерским, а Захар принялся звонить в Озерки, Вере Михайловне.
Сидя в кузове, забитом свежей травой, Ирина Шатрова на коленях довезла Петра Ивановича до Озерков. То и дело она стучала Митьке Курганову в кабину осторожней, мол.
У Озерков, километрах в пяти от села, их встретила Вера Михайловна. Она, с растрепанными волосами, как молодая, бежала по дороге навстречу машине. Залезла в кузов, схватила руку мужа и, тревожно прислушиваясь к ритму сердца, всматривалась в его лицо. Заняв место Ирины, она сказала:
Спасибо тебе, родная Как звать-то?
Ира. Ирина.
Вера Михайловна посмотрела на нее, но ничего не сказала, склонилась к мужу.
Втроем они легко внесли в дом нетяжелое, безжизненное тело Петра Ивановича, уложили в постель. Митька ушел сразу же к машине, а Ирина смотрела, как Вера Михайловна растирала Петру Ивановичу перепоясанную синим шрамом грудь.
Наконец его лицо покрылось капельками пота, он задышал ровно и свободно. Вера Михайловна устало разогнулась.
Зачем же он, Вера Михайловна?.. еле слышно спросила Ирина.
Что, Ирочка?
Без него мы, что ли Закроется, что ли, газета без него?
За окном нетерпеливо сигналил Митька, но Ирина не слушала его сигналов. А Вера Михайловна не расслышала бы сейчас, кажется, и артиллерийской канонады, потому что, нагнувшись над мужем, вслушивалась в его дыхание.
С этого времени, когда Петр Иванович Смирнов приезжал в Зеленый Дол, он по требованию Ирины безоговорочно останавливался у них с дедом Анисимом.
Глава 12
Таков был Петр Иванович Смирнов, шагавший сейчас рядом с Захаром Большаковым к конторе.
Улица была безлюдна. С низкого искрящегося неба лилось солнце. Оно было ослепляющее, но холодное.
Дома и избы Зеленого Дола, опоясанные штакетником, плетнями, а то и просто жердями, тоже слепили Захара и Петра Ивановича в окнах вместо стекол, казалось, были вставлены бронзовые, натертые до жаркого блеска пластины.
Две зеркальные полоски свежий след розвальней прямо, как по ниточке, тянулись вдоль улицы от самых скотных дворов. Большаков давно уже посматривал на эти полоски. И вдруг спросил:
Не видел, кто это подводу на конном дворе брал?
Да Фрол Курганов. Только-только перед твоим приходом отъехал
Большаков шагал чуть впереди, опустив голову вниз, точно боялся потерять след саней на покрытой за ночь снежной кухтой дороге.
Замасленные полоски вильнули в сторону, прямо в настежь распахнутые ворота кургановской усадьбы. Захар, подрагивая ноздрями, молча свернул туда же. Следом за ним, чуть помешкав, вошел и Петр Иванович.
Еще с улицы Большаков и Смирнов увидели подводу, стоявшую у поветей. Сам Фрол Курганов сбрасывал сверху пахучие пласты сена, а Митька укладывал их на розвальнях. Оба они, отец и сын, были почти раздеты Митька в сером шерстяном свитере, а Фрол и вовсе в одной рубахе, будто на дворе стоял знойный июль.
Завидев председателя, Фрол прекратил работу, выпрямился. От Курганова, разогретого работой, шел парок. В уголках губ его притаилась насмешка.