Завидев председателя, Фрол прекратил работу, выпрямился. От Курганова, разогретого работой, шел парок. В уголках губ его притаилась насмешка.
Ну чего ты, батя? Кидай, сказал Митька. И, обернувшись, увидел председателя. Здравствуй, дядя Захар. Газетному писателю тоже привет, кивнул он Петру Ивановичу. Да кидай же, холодно ведь
Иди оденься, проговорил сверху отец.
Митька соскочил с воза, ушел в дом. Фрол ковырнул еще раз-два вилами и опять повернул голову к председателю.
Ну? Чего смотришь исподлобья? недружелюбно спросил Курганов. Несподручно этак глядеть-то, снизу вверх. Ежели наоборот, сверху вниз, другое дело.
Куда это ты сено хочешь везти? тихо спросил, в свою очередь, Большаков.
Тебе что? На базар, допустим. Сенцо сейчас играет.
Так Так я и подумал.
Ну, раз догадался, об чем разговор тогда?
Лицо Фрола теперь ничего не выражало, кроме равнодушия, но в словах его все равно звучала насмешка. Захар вытащил из карманов руки и снова спрятал их. Смирнов понял, что внутри у председателя все клокочет.
Пойдем, Захар Захарович, торопливо проговорил он и потянул Большакова за рукав.
Из дома с большой эмалированной чашкой в руках вышла Степанида. В чашке лежала деревянная ложка. Степанида, видимо, собралась в погреб за солониной, но, увидев Захара, приостановилась на низеньком крыльце.
Ой, у нас гости на дворе! Чего же Митя не сказал ничего? тягуче пропела она, улыбаясь. Но улыбка вышла вымученной и жалкой.
Захар быстро взглянул на Степаниду, потом хотел еще что-то сказать Фролу, но только махнул рукой:
Пойдем, Петр Иваныч.
Да заходите в дом, что же вы? проговорила Степанида.
Ну-ка, не мозоль глаза людям! прикрикнул на нее сверху Фрол. Пошла в погреб, так иди
И они разошлись в разные стороны: Захар с Петром Ивановичем обратно на улицу, а Степанида в глубь двора, в сарай.
На улице Смирнов несколько раз оборачивался в сторону кургановского дома. Фрол все еще черным столбом торчал на поветях. Упершись грудью о черенок вил, он смотрел им вслед. И Смирнову показалось, что председатель чувствует этот взгляд.
В конторе было жарко натоплено, так жарко, что окна «плакали» крупными ручьями, словно на улице шел дождь. Захар, не раздеваясь, присел к столу и закрыл лицо ладонями.
В другой комнате громыхнули ведром. В дверях показалась Наталья Лукина.
Надо что-нибудь, Захарыч? спросила она.
Председатель потер жесткой ладонью защетинившееся лицо:
Не подъезжали еще члены правления?
Пока едут.
Что они, дьяволы! Было же сказано всем к девяти. Как станут подъезжать, наших собирай.
Захар поднялся и стал расстегивать полушубок.
Ну и зверь у вас Фрол этот, сказал Петр Иванович. Ночью с ним один на один страшно оставаться.
Председатель, вешая полушубок на гвоздь, посмотрел на Петра Ивановича и неопределенно пожал плечами.
Жулик он, по глазам видно! Спекулянт, только что мы убедились! Я боялся, как бы вилами он нас сверху не пырнул
Убедились, верно, тихо проговорил Захар. А вот вчера он даже мертвую коровенку пожалел. Чтоб не продрать ей бок по мерзлым кочкам, на себе из загона вынес
Он лучше бы живых пожалел! Сообразил, когда сеном торговать
Захар слушал Смирнова, чуть покачивая головой. Когда Смирнов умолк, председатель вздохнул:
Не верю я все-таки, Петр Иванович, хоть и убедился
Что?
А что сено Фрол повезет продавать.
Зачем тогда воз навьючивает?
Не знаю.
Теперь Петр Иванович пожал плечами:
Тогда я тоже ничего не понимаю. Нянчитесь, выходит, вы с ним Дело ваше. Я бы такого, попадись он мне на фронте
С фронта Курганов, между прочим, пришел полным кавалером ордена Славы
Редактор удивленно вскинул голову.
А ты военный. Ты знаешь, что ордена даром не дают
Смирнов вдруг изменился в лице, опустился на свое место.
Петр Иванович! тревожно вскинул голову Большаков.
Ничего, ничего Сейчас пройдет.
Тикали на стене часы, роняя секунды. Тик секунда, тик секунда. Капают, как капельки: одна за другой, одна за другой. Капельку с земли не поднимешь, малую секунду не воротишь.
Никогда Петр Иванович не обращал внимания на секунду, не жалел, что она тикнула и прошла без пользы. А теперь отчетливо ощущал, какой она длины. Каждая секунда представлялась ему в виде крохотной черточки. Чиркнула и нет ее. Звук от маятника еще слышится, еще живет, а секунда умерла уже навсегда. И больше никогда не вернется
Сыпались и сыпались на пол со стенки секунды, как горошины
Ордена, это верно, даром не дают, проговорил наконец Смирнов. Но, черт возьми, прямо какой-то заколдованный круг получается. Ведь я чувствую не любишь ты Фрола. Да и за что любить такого? А защищаешь вот, кажется
Не люблю, говоришь, а защищаю? Да нет, не те слова. Не доверяю я, что ли, ему. Впрочем, так же, как и Устину.
Вот как! А Морозову по какой причине?
Сложные тут причины, не объяснишь их враз-то. Курганов Видишь ли, Петр Я вот до сих пор холостой
Да слышал я кое-что об этой истории, Анисим как-то рассказывал
Анисим? переспросил председатель. Ну вот, видишь. Человеческая обида она долго помнится. Умом я Курганову давно простил, а сердце до сих пор при встрече холодеет к нему. И кроме того, оба, и Устин и Фрол, какие-то ну, что-то вроде прячут в себе от людского взгляда. А я не могу понять что. Может, пустяк какой А может, вообще ничего не прячут. А вот сдается мне и все. Поэтому не доверяю.
Не доверяешь?.. Но ведь Морозов бригадир.
Захар бросил карандаш, которым чертил в тетрадке, сказал:
Ну, с бригадирством его история давняя и сложная. Жизнь, она ведь вообще не азбука, словом Когда ставили бригадиром доверял.
Но что же произошло в таком случае? спросил Смирнов. И когда?
Что и когда? Захар задумался. Что ж, если поразмыслить, можно и ответить, однако. И насчет Фрола одновременно. Это, пожалуй, как время года меняется, незаметно. Была зима, но когда-то выдался теплый денек. Один, другой Не заметил. Потом и с крыш закапало. Думаешь так и должно быть. Снег осел, ручьи побежали, Светлиха вон вскрылась. Все ничего, все это видел не раз. А потом глянешь на луга, а они зеленые. Вон что! А ведь месяц-полтора назад вьюга по ним гуляла! Непонятно?
Не очень, согласился Смирнов.
Фрол и Устин разные люди. Скажешь, допустим, им: сделайте то-то. Фрол угрюмо глянет, едко усмехнется. Но едва примется за работу преображается прямо весь. И уж будь уверен, сделает на совесть. Устин тот по-другому. Тот еще поддакнет давно бы, мол, сделать это надо, заверит, что выполнит с охотой. И действительно, выполняет всегда. И тоже вроде на совесть. А вот смотришь на него и думаешь: не с охотой ведь, для виду делает. Отчего такое чувство?
А может быть, это предубеждение какое-то к Устину у тебя, Захар Захарович?
Оно бы скорей к Фролу должно быть.
Это-то верно, согласился Петр Иванович.
И вот незаметно живут два таких чувства и делают свое дело. А однажды вдруг посмотришь на это будто со стороны эге-ге! Где снежок был, там травка зеленеет! И наоборот. Корову, говорил я, вчера Курганов пожалел, медленно продолжал Большаков. Мертвую. Но он ее и живую жалел. Это была одна из лучших коров в колхозе. А вот Устин не пожалел. Для него корова есть корова. Скот, в общем. Мелочь, скажешь? Ладно, возможно. Школу-семилетку мы строили вон она, на взгорочке стоит. Строители известно какие, доморощенные. Моторин тоже недоглядел, вырезали оконные проемы всего метр на метр. «Не город, сойдет, заявил Устин. Легче рамы сделать, меньше стекла потребуется». Фрол походил-походил как-то вокруг здания, постоял напротив, покурил. Я тоже осматривал стройку, невзначай подошел к нему. Он покосился на меня, скривил губы: «Строители Ослепнут ваши котята-ребята в такой-то школе». Неприятно мне с ним вообще разговаривать, а тут еще нашел слово такое «котята-ребята» Но подумал-подумал я велел окна как можно шире разрезать. Признаться тебе против своей воли велел. Уж очень хотелось наперекор Фролу сделать. Почто же Устин-то не предложил такое, а Фрол? Тоже мелочь? Но две мелкие мелочи уже одна средняя А то еще как-то давно это было свинарник загорелся от грозы. И дождя-то не было, громыхнуло да ушло. Все лето сушь стояла жуткая, все порохом взялось. А свинарник из смолья был сложен да соломой крыт. В одну минуту морем огня взялся, аж засвистело, загудело так, что и поросячьего визга не слышно было. А свинья перед смертью слышал, как кричит? Вот-вот рухнет свинарник, а в нем около тридцати голов. По тем временам богатство. Мечемся вокруг, а подойти где там! Устин-то и рукой махнул, осел прямо на землю погибло, мол, все.
А Фрол в огонь полез, что ли? спросил Смирнов.
Угадал. Окунул брезентовый дождевик в воду да и кинулся в огонь прямо, засов из дверей выбивать. Перед этим выплеснул только мне в лицо ведро желчи: «Сгорю ты первый рад будешь. А на том свете никто не посочувствует даже, что за колхозное пострадал» И распахнул-таки двери, выгнал свиней. А мне в лицо потом, когда я подошел к нему, к обгорелому, опять кинул ядовито: «Вишь, почти ни за что и спасибо получил. Да я же говорил за колхозное и сгореть не жалко»