Не лезь ты, мать! крикнул Митька. Ты мне лучше объясни, объясни
Да чего тебе объяснить?
А то про Зинку объясни! Не ты говорила мне: «Об Зинке с ее дитем не печалься. Сюда она не вернется, уж я позабочусь»
Так не возвратилась пока. И не приедет, насколько я знаю.
А про ребенка Что он Опять же ты говорила: «Уж я сделаю, не узнают люди, чей он Так сделаю, что, если и сама признается, не поверят ей»
Митенька, Митенька! И сделала. Да что стряслось-то?
А-а отмахнулся Митька и выскочил из избы.
До позднего вечера он гонял трактор взад и вперед по огромному полю, нарезая снегопахом глубокие борозды. Вернувшись домой, ни слова не говоря, бухнулся в постель.
Утром тоже встал молча. На кухне плеснул в лицо холодной воды. И только вытираясь мохнатым полотенцем, усмехнулся про себя: «Догадываешься, значит? Не видывал я таких? Дурак Митька, значит? Ладно, Митька, будь дураком, да не простаком. Так частенько говаривает мать. Что же, если подумать правильные слова»
Он взял с подоконника кринку молока, накрытую блюдечком, поболтал и выпил чуть не половину. И, насвистывая, стал одеваться.
Степанида вышла из своей комнаты, заспанная, разлохмаченная, с красными рубцами на щеке.
Ты куда, сынок, в такую рань? спросила она, придерживая одной рукой кофточку на груди, другой приглаживая волосы.
Пойду пробегусь на лыжах по морозцу. Разомнусь.
Морозный воздух был сух и свирепо обжигал горло. За ночь на снега, на крыши домов, на заиндевелые деревья осыпалось много звездной пыли. Эта искрящаяся пыль толстым слоем лежала и на укатанной деревенской улице. Взбивая ее лыжами, Митька побежал за околицу.
Тут он остановился, поглядел на Марьин утес. Звездная пыль сверкала и на осокоре, и на отвесной стене утеса. Но здесь она горела не тем серебристым блеском, как повсюду, а вспыхивала и переливалась цветными кругами то голубоватыми, то розовыми, то сине-фиолетовыми.
Митька давно привык к этому удивительному свечению утеса и сейчас отметил только равнодушно: значит, скоро взойдет солнце.
Издалека, еле слышимый, донесся паровозный гудок. Митьке почудилось даже, что он улавливает перестук колес по рельсам. Он перестал дышать, напряг слух и точно: где-то шел поезд. Мерзлые рельсы были особенно звонки, колкий морозный воздух особенно хорошо проводил звуки и певучий звон долетел сюда, к Марьиному утесу. Митька даже позавидовал утесу, который слушает каждый день эту музыку, и стал думать о Лене-Елене, о маленьком докторе станционного медпункта. Он вспоминал, как сидел в ее кабинетике на клеенчатой кушетке, а она откинулась на спинку стула, голова ее оказалась в полосе солнечного света. И заискрились ее волосы, пронизанные этим светом, а весь профиль лица лоб, нос, губы и подбородок очертила золотисто-розовая каемка
«Значит, не придется мне никогда видеть таких? Не придется?!» со злорадством спрашивал он не то самого себя, не то Клавдию Никулину.
Он с силой оттолкнулся палками и крупным, размашистым шагом заскользил по дороге, которая вела на станцию.
Станция была тихой, безлюдной. Маленькие домишки наперебой дымили трубами, и этот дым, поднимаясь в небо, застилал вставшее около часа назад солнце.
В медпункте никого не было, кроме низенькой и полной рыжеволосой женщины лет пятидесяти, в зеленом халате. Женщина, вероятно уборщица, протирала тряпкой стеклянный шкафчик с разнокалиберными пузырьками.
Куда? крикнула она ввалившемуся Митьке. Рано еще
Митька хмыкнул и спросил:
А ежели вот помрет человек от болезни?
Черт его не возьмет, поди, за полчаса-то, отрезала женщина и полезла в шкафчик.
Митька еще раз хмыкнул и неуклюже повернулся к двери.
Куда? опять крикнула женщина. Пришел жди. Сядь вон там, на табуретку. С температурой, что ли?
Ага, с температурой, промямлил Митька.
То-то, гляжу, потный весь. На вот градусник пока. Женщина взяла из стакана, стоящего в шкафчике, термометр, подала Митьке. Тот сунул его под мышку, уселся на табурет.
Женщина стала протирать спинку кровати, на которой позавчера лежал Смирнов.
И что за больные только нынче пошли! пожаловалась она. Тот нервный, другой нервный слово прямо нельзя сказать. Ты вот тоже сразу назад. А чего, спрашивается, пошел? Раз больной, сиди и жди доктора. Здоровье это для человека самое главное. И кто бы позволил тебе уйти с температурой-то?
В коридорчике медпункта кто-то застучал дверями. Женщина выпрямилась, нахмурилась, бросила на Митьку сердитый взгляд:
Ну вот, опять Елена Степановна раньше времени Видно, усмотрела из квартиры, что больной заявился. И откуда вас только несет. Тот больной, другой больной Подумали бы, вас много, а она одна. Она девчонка еще хлипенькая
Нам девчонку и надо Зачем нам старуху-то? заявил вдруг Митька.
Ох ты гу-усь! грозно сказала женщина, и в это время зашла Елена Степановна.
Кажется, больной пришел, Татьяна Павловна?
Вон он, махнула женщина своей тряпкой так, словно хотела швырнуть ее в Митьку.
Курганов! тревожно воскликнула Елена Степановна, оборачиваясь к Митьке. Что с вами? Укол беспокоит?
Беспокоит, подтвердил Митька.
Елена Степановна пробежала в свой кабинетик, стаскивая на ходу шубку. Уборщица вышла.
Краснова вернулась уже в халате, в такой же белой косыночке. Из того же стакана в шкафчике взяла градусник, торопливо начала стряхивать его.
Так что же с вами Курганов? Сильно беспокоит?
Сильно. Круги перед глазами. Голова кружится. Прилечь бы
Так как же вы один на лыжах?! Ложитесь вот сюда, показала она на кровать.
Митька тяжело поднялся, пошатнулся, будто в самом деле был очень болен. Градусник выпал у него из-под мышки и раскололся вдребезги.
Эх
Ничего, ничего, успокоила Елена Степановна, это Татьяна Павловна правильно Молодец она у меня. Градусник пустяки. Тужурку положите сюда. Держитесь за меня. Пошли Не упадете? Держитесь за шею
Митька положил руку на маленькое, хрупкое плечико. От волос Елены Степановны пахло духами и почему-то совсем не пахло, как позавчера, лекарствами. И у него вдруг в самом деле закружилась голова, захотелось вот сейчас же, сию секунду, покончить с этим спектаклем, повернуть ее свободной рукой к себе, поцеловать, а там будь что будет. Рука его, лежащая у нее на плечах, дрогнула.
Осторожнее Держитесь крепче, быстро сказала она, и это отрезвило Митьку.
Елена Степановна довела его до койки, Митька грузно сел.
Вот так Ложитесь.
Сейчас Валенки
Митька попытался их снять. Но руки и ноги ему будто не повиновались.
Елена Степановна присела, взялась за валенок, потянула. Потом взялась за другой
Ложитесь
Митька упал на спину. Елена Степановна укрыла его, поставила под мышку новый градусник, ушла в свой кабинет.
«Что же теперь делать?» размышлял Митька, глядя в потолок. Вот сейчас она вернется, посмотрит на градусник. Температура нормальная. Она сдвинет удивленно брови. Осмотрит спину не воспалился ли позавчерашний укол? Какой там, к черту, воспалился! Он уж и забыл про него Ну, можно еще сказать, что сердце колет и еще голова все кружится В конце концов она поймет, что он дурачит ее. Поймет, а он что ей скажет, как будет оправдываться за все это? Извини, мол, Лена-Елена, не нашел лучшего предлога, чтобы с тобой поговорить? Когда-то, мол, убегал от тебя в тайгу, а теперь сам пришел? Ну, допустим, скажет он что нибудь в этом роде неуклюжее, неумное. А она что? А она что?
Дорого дал бы сейчас Митька, если кто-нибудь мог бы подсказать ему, как же поведет себя через пять-десять минут эта «хлипенькая», по выражению рыжеволосой Татьяны Павловны, девчонка.
А может, она отшатнется подальше от его глупо улыбающейся рожи, побелеет от гнева и прокричит, как вчера Клашка, хрипуче и протяжно: «Дур-рак!..» Что ж
И у Митьки стало да душе еще более невесело, тревожно и отчего-то пусто. Нет, надо было поцеловать ее, да и дело с концом А может у Митьки застучало сердце часто-часто а может, так и сделать сейчас вот она подойдет градусник вынимать, нагнется Обхватить ее за шею, да и
Он, может быть, действительно так бы и поступил, да не успел еще продумать все до конца, когда Елена Степановна неслышно подошла к кровати, вынула градусник, села рядом на табурет и, улыбнувшись, произнесла:
Ну?..
Митька глядел на нее таким взглядом, что улыбка ее от неожиданности разбилась, как недавно уроненный им градусник, на мелкие осколочки и исчезла. Она растерянно и смущенно взмахнула ресницами и снова произнесла, краснея до самых кончиков ушей:
Ну что вы
Митька рассмеялся:
Да мало ли чего
Но Елена Степановна вспомнила наконец о градуснике, посмотрела температуру. Смотрела она долго, будто впервые видела этот нехитрый медицинский прибор. Брови ее, аккуратненькие, чуть подкрашенные, не сдвинулись, как предполагал Митька. Они то поднимались, то опускались. Наконец она произнесла: