Он открыл дверь, пропустил Владимира и вошёл сам. То ли шум стал глуше, то ли он уже притерпелся к нему. У уборной стояла очередь, небольшая, в три человека. Владимиру сразу предложили пройти первым.
Спасибо, братки, улыбнулся Владимир.
Разговор сразу стал общим и о войне. Эркин слушал молча. Здесь ему сказать было нечего. А они вспоминали, перебирали названия городов и номера частей Из уборной вышел молодой, не старше Андрея, парень, застёгивая на ходу воротник гимнастёрки, но не ушёл, сразу ввязавшись в разговор. Народу всё прибывало. И когда очередь дошла до Эркина, было уже не протолкнуться.
Оказавшись в маленькой и достаточно чистой уборной, Эркин повернул на двери ручку и огляделся. Раковина, унитаз, даже зеркало есть. Ну, ладно, не будем задерживать остальных. Но он не сразу понял, что воду спускают ножной педалью, а кран надо подбивать ладонью. Наконец, приведя себя в порядок, Эркин окончательно посмотрелся в зеркало нет, глаза не пьяные и открыл дверь.
Народу полно, но Владимира уже не видно. Эркин протолкался к выходу и пошёл к себе. Да, многие уже улеглись, но в некоторых отсеках ещё вовсю гуляли.
Женя с Алисой уже лежали и, похоже, спали, еда на столике была аккуратно сложена, а Владимир сидел на расстеленной постели и смотрел в окно, хотя в тёмном стекле мог видеть только своё отражение. Слабое, потому что свет в их отсеке уже выключен. Спали и двое на боковых полках напротив их отсека. Постель Эркина тоже была развёрнута. Эркин посмотрел на Женю, подтянулся и залез на свою полку. Стащил сапоги и после секундной заминки опустил их вниз под стол, рядом с черевичками Жени и ботиками Алисы. Смотал портянки и засунул их в сетку на стене, затем расстегнул пояс на джинсах и вытащил рубашку. Раздеваться дальше он не стал. За время жизни в лагере привык спать на простынях, да и не настолько тепло в вагоне. И наконец лёг, вытянулся на спине, натянув до подбородка колючее, чуть тоньше ковбойского, одеяло. И закрыл глаза. Ну, вот теперь действительно всё. Пронзительно закричал за окном гудок. Ну, вот и всё. Он ушёл, прорвался. Теперь уже Женя и Алиса в полной безопасности. Здесь им ничего не грозит. Мелко дрожала под ним полка, стучали колёса, где-то ещё пели, кто-то нудно и непонятно со слезами в голосе на что-то жаловался, а с другой стороны над чем-то смачно ржали. Но он всё равно слышал дыхание Жени и Алисы.
Кряхтя и постанывая, лёг Владимир. Кто-то, громыхая подкованными сапогами, прошёл мимо их отсека. Вагон успокаивался и засыпал.
АлабамаГрафство ДурбанОкруг СпрингфилдСпрингфилдЦентральный военный госпитальЖариков закрыл книгу и откинулся на спинку стула. Время, конечно, позднее, и читано это уже многократно, но всякий раз, когда так погано на душе, что не хочется жить, он берётся за эту книгу. И раньше это помогало. Но не теперь.
В дверь осторожно постучали. Жариков нахмурился: ему сейчас только этого не хватало, может, постоят и уйдут. Но стук повторился. Жариков обречённо вздохнул.
Войдите.
И чуть не выругался в голос от удивления. Вошёл Андрей. Вот уж кого не ждал и не хотел видеть. Андрей стоял у двери, понурив голову.
Ну? наконец сказал Жариков.
Иван Дормидонтович, Андрей прерывисто перевёл дыхание, я я пришёл сказать я не могу больше
Чего? холодно поинтересовался Жариков, откладывая книгу. Чего ты не можешь?
Жить так.
В глазах Андрея стояли слёзы. Он явно старался сдержать их, не заплакать.
Я знаю, за что вы на меня сердитесь, Андрей всхлипнул. Я знаю, я виноват. Новенький ни при чём, это я всё придумал. Я хотел Я хотел, как лучше Я думал, это Новенькому поможет, ну, бояться перестанет. Он так боялся белых, этого что ни о чём уже ни думать, ни делать ничего не мог. Он и в палатах поэтому не мог работать. Из-за страха. А этого это же он Новенького на День Империи избил. Ну, я и подумал Я виноват, я знаю. Я потом понял, что сам стал, как этот, как как Большой Док.
До этих слов Жариков слушал относительно спокойно. Слезливые, по-детски лукавые объяснения, что не хотели, не знали, не думали, он за этот год выслушал немало и знал, что, в принципе, все эти слова отражали не раскаяние, а желание избежать наказания. Но вот последняя фраза уже нечто новое.
Жариков встал и подошёл к Андрею.
Ты это понял?
Андрей кивнул, отворачиваясь, и зажмурился, сдерживая слёзы.
Ладно, Жариков вернулся к столу. Садись, поговорим.
Осторожно, словно по горячему или скользкому, Андрей подошёл к столу и сел, положив ладони на колени, понуро опустил голову.
Жариков ни о чём его не спрашивал, и он заговорил сам:
Я не знал, что он сын Большого Дока. Знал, что он Новенького на День Империи мордовал, а на Хэллоуин его арестовали, ну, в тюрьме у него крыша поехала, и его сюда отправили. Я Андрей стал перемешивать русские и английские слова, я думал, он обычный беляк. А Новенький и так жил-дрожал, а его увидел такой ни одну сортировку не пройдёт.
Что-что?! перебил его Жариков. Ты это чего несёшь? Какие ещё сортировки?!
Нет, Иван Дормидонтович, это это не то, я понимаю, сейчас их нет, но я же видел таких, их убивали. И Новенький таким становился. А сейчас понимаете, он увидел, что беляк боится, его боится. Что он не слабее беляка. Он он себя человеком почувствовал.
Увидев страх другого?
Да. Я понимаю, что вы о нас думаете, но это так.
Вам тоже это было надо? спросил Жариков.
Андрей поднял голову и твёрдо посмотрел ему в глаза.
Мы видели их зависимость от нас. А на Хэллоуин увидели и страх. А кое-кто и в заваруху увидел, и ещё раньше бывало. Да, это так. И нет, не только это, Андрей тряхнул головой. Не только, нет. Мы же видели, понимали, нас спасали, лечили, но нас. Попали к добрым хозяевам. Бывает. Редко, но бывает, повезло. Мы мы оставались, кем были, рабами, спальниками, поганью рабской. Только потом, когда доходило, и тоже нет, я путаюсь, простите. Я думал, Новенькому поможет.
И помогло? прикрывая иронией искренний и чуть ревнивый интерес, спросил Жариков.
Да, улыбнулся Андрей. Он совсем другим стал, вы заметили? Он он имя себе взял. И не Новенький теперь, а Новиков, Александр Новиков, Алик. И учиться начал всерьёз. Да, Андрей нахмурился, ему помогло, но но я потом понял, это, ну, что я сделал, это тоже по-рабски. Я таким же получился. На слабом силу свою показываю. Я же сильнее, ну, беляка этого. И вот получилось, что я придумал и на человеке нет, он получился материалом для меня. Я когда это понял у Андрея расширились глаза, я спать теперь не могу, всё думаю. Иван Дормидонтович, что мне теперь делать?
Ты сам эту кашу заварил, Жариков и боялся перегнуть палку, и не мог сдержать накопившуюся за эти дни горечь, сам и расхлёбывай.
Я не знаю, вздохнул Андрей. Может может, мне пойти к нему, извиниться
Думаешь, он примет твои извинения? спросил с интересом Жариков.
Андрей снова опустил голову.
Да, вы правы, Иван Дормидонтович, я для него раб, он меня и слушать не станет, или подумает, что это вы мне приказали.
Что приказал?
Ну, прощения попросить, Андрей невесело улыбнулся. Нас всегда заставляли прощения просить, на колени вставать, руки им целовать, сапоги все мы так в ногах у них навалялись. Вы же помните, мы и здесь первое время так же просили.
Жариков кивнул. Он помнил эти мольбы о пощаде, милостивом прощении. Не все, правда, вели себя так, но Жариков встал и пощупал чайник. Чуть тёплый, надо подогреть.
Сейчас чаю попьём.
Спасибо, Иван Дормидонтович, Андрей потёр лицо ладонями, взъерошил пальцами волосы, вздохнул. Я не знаю, что мне теперь делать, как мне жить дальше.
А остальные что говорят? осторожно спросил Жариков.
Они не знают, просто ответил Андрей. Так просто, что Жариков понял: это правда. А узнали бы, сказали, что молодец, всё правильно, жалко мало врезал. А если ещё узнают, что он сын Большого Дока Андрей даже головой покрутил.
Как же вы с такой ненавистью к белым работаете в палатах? спросил, садясь к столу, Жариков.
Так это же совсем другое, Андрей искренне удивился его вопросу. Это же русские. Они защищали нас. Мы это понимаем. И и не пристают они к нам, Андрей сделал выразительный жест, от которого Жариков невольно покраснел. Мы для них не спальники, и не рабы даже. А как они к нам, так и мы к ним. Я уже даже не замечаю давно, что они белые. Будто будто мы одной расы. Только цвета другого, и смущённо улыбнулся. Ахинею несу, да?
Да нет, не такая уж это ахинея, задумчиво ответил Жариков.
Андрей вздохнул.
Я вот Чаку завидовал, что он сумел отомстить. За себя, за других. А я и вот попробовал. И только мне же хуже.
Жариков встал, выключил чайник и стал накрывать на стол. Андрей молча смотрел, как он ставит тарелку с печеньем, чашки, разливает чай