«Ну дела. Вот тебе и дышло, что боком вышло. Нет, наш Колупаевск это даже не город Арбатов, а ещё хуже. Пора валить отсюда. Вот только куда? На восток далеко. На север стрёмно и холодно. На запад та же тень на плетень. Резона нет. Остаётся благодатный юг, где цветёт миндаль и кипарисы верхушками чиркают по ночному небосклону, мысли в голове Митрофана сорвались со своих привычных насиженных мест и пустились в разухабистый перепляс, толкаясь и брыкаясь друг с другом. У этих бедолаг, что за окном гужуются, совсем крышу сорвало. Ларёк уже закрылся, так они до утра стоять будут».
Трамвайная гусеница всё так же медленно тащилась вдоль бесконечной очереди, как если бы вагоновожатый вознамерился в деталях рассмотреть величественную картину разгоравшейся битвы за изобретение предков. Трамвай непрестанно тренькал звонком, то ли приветствуя изготовившихся бойцов, то ли предупреждая их о том, что время расстаться с отрезанными ступнями и пальцами ещё не приспело. Помощник дворника Царскосельский с трудом отлепил вмёрзший в стекло нос, отчего на кончике осталось розовое пятно в белом ожерелье, и со скрежетом распахнул фрамугу вагонного окна.
Вместе с порывами ледяного ветра внутрь моментально ворвался смачный мат, которым обменивались между собой обозлённые долготерпцы, а также человеколюбивые предупреждения о том, что кому-то пришло время пощупать харю, сопровождаемые приглушёнными зимними одеждами звуками кулачных ударов, щедро рассыпавшихся по нахохлившимся спинам.
Народное веселье набирало обороты. Где-то в середине толпы вспыхнула буреломная песня «По долинам и по взгорьям» и как эстафетная палочка понеслась в начало колонны. Люди жаждали водки и крови и готовились «взять Приморье, белой армии оплот», то бишь винно-водочную палатку.
«Нет, мне не по пути с этими саночниками, Митрофан с брезгливым чувством захлопнул фрамугу и вновь уселся замерзать на пластиковое сиденье. Юг любит деньги. Там загорелые девушки с волооким прищуром в глазах и длинными оливковыми ногами. Белые столики на веранде яхт-клуба, много вина и плювандо на московские запреты, и самое основное вольный ветер, долетающий от берегов загадочной Турции. Там приоткрытая дверь в большой мир свободных людей, которые поголовно ходят в цветных гавайских рубашках, голыми загорают на солнечных пляжах и пьют знаменитый коктейль пинаколада, но они тоже все любят деньги. Что характерно. У меня денег нет, значит, их надо взять где-то и как-то».
Митрофан поплотней запахнул на груди свою рыбью куртку. Он ехал на встречу со своим давним партнёром по рыночному бизнесу Касьяном Голомудько, популярным в кругах приобщённых, под гордой кличкой Шершавый.
На нужной остановке начинающий дворник и он же начинающий коммерсант спрыгнул прямо в большой снежный сугроб, к которому его услужливо подвёз водитель трамвая, и, поминая всех известных ему чертей, принялся выбираться на аляскинскую тропу, ведущую к подъезду дома, в котором жил его друг.
Замечательные, с наметившейся дыркой штиблеты Митрофана, более подходящие для середины июля, а также несменяемые жёлто-зелёные носки моментально промокли и тут же на двадцатиградусном морозе смёрзлись в неразрывный комок. Однако мерзкого и пробирающего до костей холода Митрофан не почувствовал, так как пальцы своих ног он перестал ощущать ещё во время полезной во всех отношениях поездки в городском трамвае.
Вскоре он стоял перед кривым во всех углах входным проёмом подъезда номер шесть, в котором жил его подельник по нелегальному бизнесу. Входная дверь была сорвана с верхней петли, но продолжала выполнять свою функцию, удерживаемая большим, вколоченным в дверной косяк тридцатисантиметровым гвоздём с накинутой на него не разжимаемой пружиной. По обычаям провинциального городского центра потолочная лампочка была кем-то вывернута и унесена в неизвестном направлении очевидно, для того, чтобы занять место разбитой подруги в соседнем подъезде.
Почувствовав себя на дне марсианской впадины, Митрофан широко раскинул руки, раздвинул отмороженные ноги и двинулся вперёд в поисках надёжной опоры. Ему повезло. Ударившись головой в темноте пару раз о низкие бетонные перекрытия и один раз коленом о выщербленную стену, он наконец нащупал вертикальный ригель железных перил и с облегчением поставил штиблет на первую ступеньку.
Почувствовав себя на дне марсианской впадины, Митрофан широко раскинул руки, раздвинул отмороженные ноги и двинулся вперёд в поисках надёжной опоры. Ему повезло. Ударившись головой в темноте пару раз о низкие бетонные перекрытия и один раз коленом о выщербленную стену, он наконец нащупал вертикальный ригель железных перил и с облегчением поставил штиблет на первую ступеньку.
Как водится, накладных поручней на перилах не было. Предположительно, они были сорваны предусмотрительными жильцами ещё во время Гражданской войны и пущены на растопку печей-буржуек. С тех пор ни одна жилищно-управляющая контора не додумалась облагородить лестничные марши и произвести частичный капитальный ремонт. Ведь это задача не для среднего ума.
Забывчивость жилищников была вполне понятна. Они должны были решить задачу со многими неизвестными. А именно: как под формальным перекрашиванием серо-синих стен в сине-серый скрыть организованную ими же утечку неизвестно куда отпущенных государством средств на ремонт лестниц, перекладку изношенной до токопроводной жилы электрической проводки, изломанных трубопроводной и канализационной сетей, восстановление окон и многое что другое. Над решением сложнейшей проблемы днями и ночами бились лучшие умы городского коммунального хозяйства, не щадя свои пламенные сердца и драгоценные нервы.
Результатом их бурной деятельности явилась феноменальная забывчивость, в результате которой дом с исторической колоннадой за номером шесть на тридцать шесть напрочь выпал из плана жилищного благоустройства района, но закрепился в отведённых для этой цели во всевозможных бюджетных строках. Результатом столетней запущенности дом по праву обрёл городскую славу по уровню запредельной духовитости из-за неискоренимых и поразительных по остроте миазмов, наполнявших шедевр архитектуры от подвала и до самой крыши.
Каждый раз, навещая своего друга Касьяна, рыночный спекулянт и стяжатель Митрофан вновь и вновь укреплялся в уверенности в том, что в этом строении обитало не меньше тысячи котов и кошек и десяти тысяч мышей и крыс.
Сколько денег было списано на ремонт сего дома, сказать было непросто, но удивительное строение сумело выдержать всё. Построенное на исходе девятнадцатого века купцом Нехорошевым в качестве вначале родового гнезда, а потом доходного дома, оно гостеприимно приняло в свои объятия первых постояльцев, даря им тепло и уют, радуя красотой барельефов и узорных колоннад. Грохот Гражданской вытряхнул из его стен всех недостойных социальной опеки мещан, докторов, путевых инженеров и недоучившихся студентов.
Комиссары в кожаных штанах и куртках моментально изменили облик и назначение дома, пробив в нём межквартирные монолитные стены, чтобы создать рабочие помещения для новых конторских служащих. Натащили дубовых столов с зелёным сукном и наводнили коридоры толпами молодых симпатичных секретарш с красными платками на голове, которые тут же принялись стрекотать на печатных машинках «Ундервуд» и рассылать по городу и области не терпящие отлагательств указы, декреты и распоряжения.
Вскоре пришли другие времена, и дом с испугом и беспомощностью стал вглядываться слуховыми оконцами и чердачными люками в высокое небо, в котором закружили стальные птицы с чёрными крестами на крыльях. Земля охнула от бомбовых ударов, и дом стал осыпаться фасадной штукатуркой, но старая кладка держалась прочно и выдержала.
Здесь бы облегчённо вздохнуть и подумать о том, что цементно-бревенчатый ветеран заслужил от людей некоторую благодарность и они подправят его углы и выровняют кривые ступени. Так думал старый дом, но так не думали его начальники, которые успешно пересидели в его подвалах военное лихолетье.
Пораскинув шустрыми мозгами, они пришли к сногсшибательному выводу о том, что если с ремонта каждой ступени удержать хотя бы пятьдесят процентов отпущенных средств, а ведро потолочной краски развести пожиже, то по итогам получится весьма съедобная сумма, которая замечательным образом могла бы воплотиться в соболье манто для жены, брильянты для любовницы и трёхэтажную избушку-побирушку для себя, друзей и домочадцев.
В силу дремучей политической безграмотности Митрофан Царскосельский не только не мог дотянуться до вершин высоких замыслов партийного начальника его родной области Фуражкина Гавриила Федуловича, но ему оказались не по плечу даже витийства жэковского руководства.