Мать устроилась учителем в школу, Маша в больницу санитаркой, получили комнату в общежитии; они уговаривали себя, что все это временно, старались держаться. Больше всего Маша переживала за то, что от Геры не было вестей. Она написала ему много писем, но Гера молчал. Маша пыталась звонить тем редким сухумским знакомым, у кого были домашние телефоны но дозвониться не получалось, связи не было. Уже в Подмосковье она пошла на почту и заказала разговор с Сухуми «с уведомлением» Геру должны были вызвать на переговорный пункт; но когда в означенный час она пришла на почту, ей сказали, что разговора не будет по причине того, что вызываемый абонент не явился.
А почему не явился? спросила Маша упавшим голосом.
Пожилая женщина в почтовом окошке сочувственно посмотрела на Машу и вздохнула: Кто ж его знает
Позже Маша отправила Гере еще десять приглашений на переговоры в пустоту.
В конце октября Маша подумала, что заболела ее тошнило, рвало.
Взглянув на бледную дочь, Ирина испугалась: Маруся, что с тобой? и вдруг изменилась в лице. Ты что беременная?!
Маша охнула их с Герой лето любви, звезды над пляжем, море с его приливами отливами И вот ребенок.
Она успокаивала мать:
Ребенок это же всегда к счастью! Тем более от любимого человека!
Мать вытирала слезы:
Какое там счастье! Не такой жизни я для тебя хотела, Маруся. Да и где он, твой любимый человек?
Мам, скоро все наладится, вернемся домой, мы с Герой поженимся. А как ты думаешь, кто будет: мальчик девочка?
Что мне думать, вздохнула Ирина, ты и думай. Сами живем перебиваемся, а тут еще ребенок! Она оглядела их обшарпанную комнату. Разве можно ребенка в такие условия?
Да, жили тяжело, если не сказать нищенствовали. Ведь ничего ни одежды, ни посуды, ни мебели, все оставили в Сухуми, когда уезжали. А те накопления, что были у матери, быстро потратили. Ирина переживала, места себе не находила, считала, что их просто выбросили из жизни, «вырвали с корнем». На Машу порой тоже накатывала какая-то обида на окружающих, ни на кого-то конкретно, а так на всех; здесь, в России, люди открывают для себя вкус сникерса и «райское наслаждение Баунти», вкладываются в «МММ», строят планы на будущее, и никому нет дела до того, что где-то идет война и гибнут люди. А главное, здесь ни с кем нельзя было об этом даже поговорить никто бы ее не понял. Какая война? Вторая мировая закончилась в сорок пятом! А про другие войны здесь ничего не знали. «Или не хотели знать!» жестко добавляла мать.
Вскоре Ирина стала болеть, ей пришлось уйти из школы. Прозябали на Машину жалкую зарплату. Иногда Маше казалось, что она живет только ради будущей встречи с Герой. Если бы не ее беременность она бы давно все бросила и поехала туда к нему; даже если бы это было невозможно, она все равно бы смогла добралась, доплыла, преодолела все расстояния и пределы, туда в тот цветущий, благоуханный город у моря. Любой ценой. Но куда ехать? Беременность проходила тяжело, Маша дважды лежала в больнице «на сохранении», а когда родилась Таня, стало еще тяжелее. Маше приходилось работать, заниматься ребенком (молоко почти сразу пропало нужно было доставать смеси), а когда Тане исполнился год, стала умирать Ирина.
Маше казалось, что мама заболела от какой-то тоски, и эта тоска съедает ее изнутри. Она постепенно, как свеча, угасала. Долгое, печальное угасание Ирина истончалась, бледнела, изживала жизнь. Врачи говорили сердце, но Маша чувствовала, что мама просто устала. В этой выболевшей, почти невесомой женщине, от прежней Ирины остались только глаза и улыбка. Да, вот что удивительно улыбка. И умерла с улыбкой.
В тот день Маша попросила девчонок со своей работы прийти к ней домой.
Зачем? спросила медсестра Нина Завьялова.
Поставить гроб на табуретки, сказала Маша. У меня мама умерла.
Из больницы пришли три девочки и помогли Маше поставить гроб на расставленные в центре комнаты табуретки (похороны должны были состояться на следующий день). Нина Завьялова в тот вечер осталась с Машей (за что Маша ей будет всю жизнь благодарна). Так они и сидели вдвоем со светом до утра, в кроватке спала маленькая Таня, а в соседней комнате стоял гроб. Нина предложила Маше выпить водки: может, так станет легче? Маша отказалась, она не хотела, как легче. Пусть будет хуже. Больнее. Так честнее.
После смерти мамы Маша в одночасье стала Марией. Все просто пока живы родители мы остаемся детьми, сколько бы лет нам ни было. После их смерти мы навсегда взрослеем.
* * *В то время она жила ожиданием вестей из Сухуми. Как только связь с Сухуми появилась, Мария стала звонить всем сухумским знакомым. Бесполезно длинные гудки, как будто в городе никого не осталось.
Наконец ей удалось поговорить с соседями, которые жили на ее улице. И она услышала то, что перевернуло ее жизнь, словно снаряд той войны догнал ее только сейчас.
Семья Качарава? Никого нет
А Гера?! крикнула Мария.
И Геры нет Убили Геру.
У Марии все поплыло перед глазами.
Через неделю она найдет в себе силы позвонить еще раз, чтобы спросить, где похоронили семью Качарава. Бывшие соседи ответят, что не знают. «Тогда время такое было хоронили, где придется, дочка».
И все после этого жизни не стало. Порой Марии казалось, что ее, как покойную Ирину, съедает изнутри тоска. Но она должна была жить, потому что нужна была Тане. А потом У нее появился Алексей.
Однажды в больнице, где она работала, ее кто-то окликнул. Мария узнала молодого врача, который однажды приезжал на «скорой помощи» к ее матери. Это было за пару месяцев до смерти Ирины. Мария его тогда запомнила внимательный, доброжелательный, и совсем мальчишка, должно быть только закончил институт. Оказывается, что и он ее запомнил.
А я недавно закончил институт, сказал молодой доктор, и ушел со «скорой», теперь работаю в этой больнице. Вообще- то я хирург. Как ваша мама?
Услышав ее ответ, он помрачнел. Простите, соболезную вашему горю.
Маша кивнула и пошла по коридору. Слезы застилали глаза. Он догнал ее: Подождите Идемте в столовую, выпьем кофе? У меня как раз перерыв между операциями. Меня зовут Алексей.
Алексей Арсеньев светлые волосы ежиком, серые глаза, открытая улыбка. «Какая хорошая улыбка, подумала Мария, он, видимо, очень хороший человек». Кроме открытой улыбки у доктора Арсеньева была особенная манера располагать к себе людей, во-всяком случае, Мария ему в первый же день выложила всю правду о себе. Про свою жизнь на юге и их с Герой любовь. Про войну. Про Таню. Про Ирину. Просто выплеснула на него все, что долгое время комом стояло внутри.
На следующий день Алексей пригласил Марию к себе домой, познакомил с матерью, которая сразу приняла ее, а через полгода они с Алексеем поженились. Если ее любовь к Гере была бурной, страстной, то Лешу Мария любила иначе, это была любовь благодарность, тихая нежность, любовь, вырастающая из дружбы, доверия.
У Марии были удивительные отношения с Лешиной матерью Верой. Они с Верой как-то легко и быстро стали родными людьми. Если бы Марию попросили сказать что-то о свекрови в двух словах, то Мария сказала бы: Божий Человек. Вот Вера была Божий Человек. Причем Человек именно с большой буквы. Мария считала, что Вера и Леша ее утешение за все беды.
Через год Алексей настоял на том, чтобы Мария поступила в медицинский институт. Когда она училась на четвертом курсе, у них с Лешей родилась дочь Лиза. Свекровь взяла на себя все заботы о Тане с Лизой: «Машенька, ты только учись!»
Мария за многое была благодарна мужу, и особенно за то, что он всегда был поразительно деликатен в отношении ее прошлого, никогда никакой ревности, упреков, обид. На протяжении многих лет, в день рождения Геры, она покупала букет цветов, и Леша, видя цветы, ни о чем ее не спрашивал.
* * *Мам, с кем ты все время разговариваешь по вечерам? поинтересовалась Лиза.
Мария смутилась врать не хотелось, рассказывать дочери про Геру тем более. Подумав, сказала честно: Я потом тебе расскажу. Когда смогу
Лиза удивленно пожала плечами: Ладно
Теперь Мария Герой каждый день разговаривали по телефону, и при этом продолжали писать друг другу письма. Оказалось, что в письмах проще говорить о важном, потаенном.
В последнем письме Мария спросила у Геры о его родителях и брате. Гера скупо ответил, что его отец погиб в 92 ом году. «Отец всегда оставался человеком, он говорил, что на войне главное сохранять человеческое достоинство».
Давид Качарава Мария вдруг словно увидела тот день переполненный отчаявшимися людьми, причал, лицо Давида. «Я еще станцую на вашей свадьбе, дочка» «Спасибо, дядя Давид, через годы поблагодарила Мария. Как знать, может быть, ты спас нам жизнь мне, маме, Тане».