И это была моя вторая ошибка, я рассказала ей о Елисее. За обедом при свечах, за столом с белой скатертью я поведала историю тоски. Хотя он не отрастил бороду, а значит, другой женщины в его жизни нет, я всё равно тоскую, ведь в квартире с портретами и вишневым вареньем становится всё меньше моего воздуха.
Расскажи ему обо мне. Может быть, он захочет прийти на сеанс?
Я рассказала в самых лучших тонах Елисею о Натали, удрученный своей черной меланхолией, которую не прокормить обедами и завтраками, он согласился посетить наш дом.
Натали держалась профессионально. Мы угостили Елисея чаем с шалфеем и медом в сотах, после чего она попросила меня оставить их вдвоем, чтобы начать терапию. Вернувшись через час, я застала Елисея в растерянном виде, а Натали как обычно сияла.
Пойдем покурим, Ли.
Мы вышли из дома.
Нет, перейдем на ту сторону дороги. У этого дома явно есть уши.
Что ты такое говоришь, Елисей? У дома точно не может быть ушей.
Ещё как может. Как у моего дома есть глаза, так у этого дома уши. Оня, мне кажется, здесь что то не чисто. Твоя Натали очень неприятная дама и к тому же, она только ждет, как бы залезть на меня.
Мне сразу вспомнилась огромная зеленая склизкая жаба, которую я застала в ванной.
Поехали домой, Оня.
Мне нужно убедиться, что всё о чем ты говоришьправда. Тогда я соберу вещи и приеду домой. Не люблю незавершенных дел.
Твой воздух там кончается.
Я знаю.
Мы поцеловались на прощание.
Три дня я ждала подвоха, но ничего странного не происходило, а на четвертый день Натали заговорила о Елисее:
Послушай, Нели, я решила заказать несколько картин для дома. Это будут интерьерные картины. Может, отдать заказ Елисею? Как думаешь, он возьмется за такое?
Моё терпение стало похожим на подгоревшее молоко, в ярости я закричала:
Что тебе от него нужно?
Не кричи на меня, Онелик! Мне ничего не нужно от него.
Врешь! Ты забрала всех моих любовников, а теперь хочешь сожрать Елисея!
Это не правда, ты сама разделила всех своих любовников со мной и сама привела его в мой дом.
Я схватилась за нож с серебряной рукояткой. Мы сплелись друг с другом как две змеи. Этот животный комок ярости катился до самого выхода во двор. Коко лаял, но не решался разнять драку, будто не мог выбрать. Волосы Натали превратились в огненных змей, глаза сверкали огнем. Я держала её взгляд как хрустальную вазу, как будто отпустив его, разобью победу. На кончике ножа как на кощеевой игле сосредоточилась ненависть.
Блик солнца на мгновенье попал на круглые зеркала, развешанные на деревьях в саду, и вернулся на сетчатку глаза. Я с ужасом заглянула себе в горло. Передо мной в розовом платье, порванном как бумага, стояла я сама. Как только эта мысль долетела до кончиков пальцев на руках и вернулась обратно в голову, я поняла, что мой воздух в квартире Елисея окончательно закончился.
Елисей
К началу осени я наконец отыскал идеальную натурщицу. Она откликнулась на моё объявление, которое могло бы затеряться среди десятков похожих, вывешенных в мухе, не будь на нём синими чернилами cross указана сумма вознаграждения и текст: требуется натурщица по воскресеньям в обед. Строго без пропусков!
Она была красива, заканчивала академию, имела опыт позирования, но самое главное она была совершенно не в моём вкусе. Приходила ровно за десять минут, скидывала кеды и избавлялась от платья, мыла руки виноградным мылом, после чего проходила в мастерскую и принимала ровно ту же самую позу, что и в прошлое воскресенье. Так прошёл весь август, сентябрь и первая неделя октября, и я уже подумывал, не отдать ли ей ключи от входных ворот.
В то воскресенье как всегда без десяти двенадцать прозвенел звонок домофона. Я щёлкнул зажигалкой и закурил самокрутку хорошего табака, открыл дверь и обнаружил перед собой совершенно другую женщину. У неё была другая комплекция, другой рост, тонкие черты лица и короткие пшеничные волосы. Тогда я понял, что побоявшись потерять работу, моя натурщица прислала вместо себя другую. Потрясающе подумал я и согласился сыграть в эту игру.
Одна её нога в лакированной туфле быстро перешагнула порог, и я сделал вид, что не заметил подмены. Зонтик, пальто и промокший берет говорили о том, что живёт она на севере города, там же, где и моя натурщица.
Одна её нога в лакированной туфле быстро перешагнула порог, и я сделал вид, что не заметил подмены. Зонтик, пальто и промокший берет говорили о том, что живёт она на севере города, там же, где и моя натурщица.
Долго путаясь в сырой одежде, волосах и комнатах, она, наконец, отыскала мастерскую, разделась, аккуратно развесив вещи на стуле, и уставилась тем пронзительным и осуждающим взглядом, какой обычно бывает у старших сестёр, впервые увидевших брата юношу влюблённым в красивую девушку.
Всё ясно: она вовсе не натурщица. Мне захотелось рассмеяться, но я сдержался, украв её взгляд, указал ей на софу, кинул туда кусок ткани, затем поправил руки, наклон головы и положение бёдер, и вернулся к холсту.
Но как только между нами оказалось пространство, с виду пустое, наполненное лишь этим строгим и вопрошающим взглядом, следящим за серебряным кольцом на безымянном пальце, я почувствовал вкус пшеничного колоса, но не любого, а выросшего под жгучим солнцем на деревенском поле моего отца. Мне захотелось отложить карандаш и вернуться к пастели. Более того, меня бросило в жар, а затем в озноб, и я не заметил, как жую вместо колоса собственный ус.
Перед глазами попеременно мелькали «Бурный день» Левитана и этюды Мари Янко из Gobelins lécole de lImage, после чего я обнаружил, что потратил на собственные фантазии не менее трёх часов, даже не приступив к подмалёвку. Мы переменили позу и я, всё таки, начал писать.
«На сегодня готово, спасибо».
Она пошевелилась, вытянула ноги и первым делом отыскала два золотых кольца и серьги, только после этого надела платье, взяла, не пересчитав деньги, конечно же, в удвоенной сумме, и задала всего один вопрос:
Который час?
На кухне есть часы. Слева от мастерской.
С кухни я только и услышал «Матерь божья! Почти пять часов прошло!», а когда зашёл, она ставила чайник на газовую плиту.
Ты ведь не натурщица, сказал я и щёлкнул зажигалкой.
Нет.
Она сделала шаг.
И даже не студентка Академии?
Она сделала ещё шаг, поймала на вдохе клубы серого дыма и снисходительно улыбнулась.
Академии. Медицинской.
Тут мне стало окончательно понятно, почему она стояла так спокойно и при этом живо, а глядела снисходительно осуждающе.
Говорят, ваша кошка любит варенье, это правда?
Ты можешь спросить у неё сама, а впрочем, это правда. Но не всё варенье, а вишневое с кизилом, по фамильному рецепту. Хочешь попробовать?
Не дожидаясь ответа, я достал варенье, больше похожее на вино, и две серебряных ложки.
Могу я узнать твоё имя?
Онелик.
Настоящее?
Вполне себе. Кажется, финское, а может, мать вычитала его из книжек.
Я накормил её вареньем, напоил чаем, трижды назвал «маленькой», угостил терпким табаком и проклял всё на свете. Но как только дверь за Онелик закрылась, я отправил своей натурщице сообщение «прошу более не пропускать встреч и не присылать Онелик».
Однако в следующее воскресенье всё повторилось и на моём пороге вновь была она.
Я проверил сообщения, где черным по белому было написано «Прошу в следующее воскресенье по возможности снова прислать Онелик».
Этот фокус я проворачивал ещё несколько недель кряду, параллельно делая сразу две картины, как бы живя двумя разными жизнями. Но устав от грязного декабрьского снега, затащив огромную ель на четвертый этаж, и откупорив две бутылки испанской риохи, я был вынужден признать, что не могу платить женщине, которую хочу пригласить на свидание. И что ещё хуже, я уже плачу женщине, чтобы видеть её и не приглашать на свидание.
Каждое моё утро начинается не просто с воспоминаний о её глазах, а с тревожной попытки смешать синий, серый и фиолетовый, чтобы воссоздать тот самый цвет горчанки.
С этими мыслями я выкинул всё виноградное мыло и написал Онелик письмо, не зная, окажется оно в последствии прощанием или приглашением, однако, написал я его так, словно мы уже были как минимум на третьем свидании.
«Твое дыхание оно такое обжигающее! Особенно во сне. Особенно во тьме. Ты мой вид сверху. Моя альта виста. Ты идеальное сочетание холмов и равнин тела».