Великие Просветители задумывали новый социум, новый мир и писали его, мыслили о нем в полной уверенности достоверности возможности его реализации. А с учетом уважения к закону того времени, казалось, что стоит дорваться до политической власти, утверждающей этот закон и обеспечивающей его силой оружия, налогов и репрессивного аппарата, вписать в законодательство правильные вещи, и мир изменится. Таков генезис презумпции невиновности. Правда был еще Данте и его «благими намерениями вымощена дорога в ад», но революционеры не ориентируются на поэзию.
Итак, мысль как бытийность в Великом Просвещении переоткрыла нам Аристотеля, возродила его. Но обращаясь к первоисточнику, отметим, что Стагирит все же был понят не совсем правильно. «Все вещи были вместе в возможности, а в действительности же -нет» («Метафизика», 1069 в).
Категории бытия в возможности противостоит категория бытия в действительности. И если в области мысли возможно все, то в области действительности не может быть такого, чтобы в одно и то же время в одном и том же месте, что то существовало и не существовало. Стагирит убедителен: если в области мысли «все ложно», то это не так, так как, если предположить, что утверждение «все ложно» истинно, то и утверждение о том, что «все ложно» истинно ложно. Если предположить, что «все истинно», то тогда утверждение о том, что «все истинно» ложно, так же является истинным. Поразвлекавшись с апориями (позже пять же в Великое Просвещение названных Гоклениусом антиномиями, 1613 г) Стагирит делает простой вывод в области мысли, в бытии в возможности вещи могут быть присущи множества противоречий, каждое из которых будет казаться истинным, но только в области бытия в действительности противоречия снимаются, формируется однозначность, упорядоченность. Если мы присмотримся еще внимательнее, то увидим, что антиномии, расцвеченные Кантом в области «вещи в себе» (или «вещи самой по себе» кто, как немецкий понимает) к противопоставлению опытного знания (a priori vs a posteriori) это субъектная теза, где областью бытия антиномии является исключительно область бытия познания, бытия в возможности, бытия мысли, которая, как мы уже знаем, доступна, только индивидууму самому по себе. Таким образом, в области не мысли, а в области бытия в действительности нет ни «вещей в себе», ни области познания мысли как мысли, а только через формы выражения мысли (вещь в себе таким образом это чистая мысль без ее носителя субъекта, что есть фикция). Противостояние области мысли и действительного, противостояние идеального и реального, идеализм и материализм, таким образом, это всегда противостояние индивидуального и общественного. Не напоминает ли Вам это уголовный процесс, как Гегелю, который видел в преступлении акт отрицания индивидуальной волей воли объективной, выраженной в праве, как коллективном носителе воли всех?
Итак, бытие в действительности. Что противостоит мысли? Что является ее противоположностью? Что является, вынесенным за пределы человека таким образом, что может быть им отринуто от себя, как Рене Декартом? Сразу представляется нечто объектное, существующее в отношении собственности бытийного, не правда ли? Но именно такое восприятие порождает путаницу, которую так безуспешно пытался решить Бертран Рассел герменевтическим анализом. Бытие в действительности как область бытия доступного чувственному восприятию начинается с собственности тела. Какое все это имеет отношение к юриспруденции? Самое непосредственное в силу того, что вся юриспруденция и закон в частности возникают из необходимости сопряжения в области действительного двух субъектов, один из которых непосредственно чувствует, а другой исключительно созерцает, не участвуя в области чувственного. Звучит загадочно, если ограничиться вышеприведенной методологией познания.
Обращаясь к людологической школе познания, обнаруживаем, что бытие существует не в области мысли и не в области чувственного, что нет ничего только мыслимого или только чувствуемого. Обнаруживаем, что бытие не существует вне области мысли, а мысль не существует вне области бытия. Бытие возможно исключительно как сопряжение бытия в возможности и бытия в действительности. Именно благодаря устойчивости такого сопряжения оно названо парадигмой бытия (ранее людологическая парадигма бытия). Таким образом, в каждом предмете анализа в достаточной степени присутствует и область бытия в возможности, и область бытия в действительности. Благодаря наличию бытия в возможности мы можем проникать в суть вещи, явления, приобщаться к ней, идентифицировать ее, в том числе при внесоциальном происхождении (природа). Заимствуя бытие в возможности, мы можем его копировать, подражать, воспроизводить. Благодаря бытию в действительности мы можем использовать, уничтожать, противостоять, избегать, действовать. Энтелехия это переход бытия в возможности в область бытия в действительности, так как в области мысли только кажется, что что то существуют, а в области действительности уже существует. Самые знаменитое по этому поводу высказывания: пока есть человек нет смерти, когда есть смерть уже нет человека (Эпикур), ни одна вечность не длится дольше жизни человека (Альбер Камю). Энтелехия это всегда процесс.
Подсудимому в суде только кажется, что его осудят или оправдают, а при вступлении приговора в законную силу (момент по провозглашении определения кассационной инстанции или истечение срока для обжалования приговора) его уже осудили или оправдали. Есть, конечно, надзорная инстанция и нет четкого запрета обжаловать оправдательные приговоры, но сейчас не об этом.
Следует отметить, что право, правоприменение, юриспруденция после Великого просвещения считались, в последние 200 лет, благодаря высказываниям Канта и Гегеля, той областью обычной жизни, для которой философское знание не представляет ни ценности, ни пользы.4 Это следствие во многом того, что в то время такие вещи как равенство всех перед законом и судом, избираемость монарха, конституционный суд, невозможность легально откупиться от уголовного преследования, а равно изжитие института дуэли и кровной мести были, как сегодня покупка турпутевки на Марс мыслимыми, но далекими во временном отношении вещами. Правосудие считалось делом естественным, разделение властей еще не дискредитировало судебную власть, уважение к ней сохранялось всецело.5