заглядывать попусту так, видать, рассудил домуправ и однажды замазал оконца.
Да и нет там ничего, кроме огромного никчемного подвала
Как бы ни так!
Теперь это не подвал, теперь это чертог, сверкающий изумрудными, рубиновыми, золотыми огнями!..
Заходите, заходите, мальчики, с Новым вас годом, с новым счастьем приветствовала королева Виктория, хотя счастье в ваши годы (она притворно вздохнула) это каждый ваш божий денёчек
Она была великолепна в чёрном бархатном платье с открытой грудью, на которой полыхали переливчатые каменья, нанизанные столь прозрачной нитью, что если б не золотой замочек, порою взблескивавший на шее сзади при взмахе волнистых кудрей, было б загадкой, как они, при ходьбе перекатываясь по высокой груди, не соскальзывают дальше, за чёрную каемку платья, в глубокий вырез, в безвестную глубь
Алмазы! Восхищённо шепнул Колян. Кудри, сиявшей лавиной спадавшие на плечи, были слегка скреплены на затылке круглой серебряной брошью-заколкой с голубым камнем в середине. Брошь, подсобрав волосы, точно просеивала их через себя, ровно распускала по плечам и спине
Недоставало только короны.
А корона ждала. Она горела на серванте, поджидая своей владелицы.
Это была корона королевы Бала, которую предстояло избрать. Посреди огромной залы возвышалась ель. Не ёлка, а целая ель, упиравшаяся в высокий потолок серебряной звездой на макушке. Под елью в пуховых, ватных облаках стоял Дед-Мороз, чуть не с меня ростом марлевый мешок с подарками на одной руке, а перевитый красной ленточкой посох в другой. Румяный, седенький, лукаво-улыбчатый зимовик.
А рядом Снегурочка, девочка-снежинка в голубой белозвёздчатой короне. Недалеко от ёлки, ближе к стене, вытянулся раздвижной стол с накрахмаленной скатертью, уставленный приборами, бокалами, разноцветными графинами.
А в самом центре стола серебряное ведёрко с ушками по бокам, где вместо бутыли шампанского во льду (как на знаменитой картинке в книге о вкусной и здоровой пище) горкой громоздились конфеты.
Итак, все собрались, выбираем королеву Бала! Громко, с лихостью заправского массовика воскликнула Виктория Александровна и захлопала в ладоши. Её поддержал, барственно рукоплеща, в меру улыбчивый супруг, неизвестно откуда возникший и вдруг оказавшийся рядом со своей ненаглядной. Мы, оробевшие, молчали.
Как себя следует вести, что требуется предпринять в этом случае? Кричать ура, кажется, не к месту. Высунуться первым, схватить корону и поскорее напялить её на Лилю? (Что королевой бала выберут её, сомнений у меня не было) Тоже выйдет не очень-то ловко.
Надо вести себя прилично уговаривал я себя весь день. А вот как это прилично?
Ну, вот хотя бы в данной, конкретной ситуации?
Тайный огонек, всколыхнувшись из тёмных глубин, заныл и медленно зашатался в сердце, точно слегка подкачали его тяжкой, тягучей, чужой мне волей.
Первые сомнения-страхи закрались в меня: зачем я спустился сюда из дневного, ясного мира? Я ведь ничего такого не знаю, я могу запросто оконфузиться и,
может быть, совсем не Чудо ожидает здесь, а одна глухая надсада?
Но надо крепиться. Надо выждать, продержаться ещё немного, и кто-нибудь не
вынесет тишины, закричит, захлопает, и всё разрешится само собой
И закричали, и захлопали невпопад наши дворняжки, наша простодушная братия.
И Виктория Александровна сняла с серванта лучистую корону, вырезанную из плотной золотой фольги, и поднесла её к Лиле Или к Вере Она вопрошающе, весело поглядывала на публику: кому, мол, больше подходит? И всё же остановилась на младшенькой.
Сразу стало легко и празднично.
Выбор сделан, королева назначена, Бал продолжается. И хотя огонёк, так
сосуще вспыхнувший в сердце, угас не совсем, на него теперь можно не обращать внимания, с ним уже можно жить, гром и сверкание Бала затмили его.
мы приплясывали, неловко схватившись за руки, хороводили вокруг ёлки, пытались подпевать хозяйке хвалёную польку:
«Встаньте, дети, встаньте в круг,
Встаньте в круг, встаньте в круг,
Ты мой друг и я твой друг,
Старый верный друг»
Мы отгадывали загадки. Вера была здесь главная мастерица.
Играли в испорченный телефон, в жмурки. Руководила всем, конечно же, королева Бала Лиля. Она могла, например, топнуть ножкой и закричать:
Всё! Теперь фанты.
И мы подчинялись.
Или:
Мама, убери музыку, сейчас мультфильм по телевизору.
И мама послушно исполняла приказание легко протанцевав через залу к патефону на тумбочке в углу, грациозно снимала пластинку, укладывала её в коробку с такими же тяжёленькими, глянцево-чёрными кругами, и шла включать телевизор.
Она была довольна всем жизнью, праздником, дочерьми
А то, что супруга её, куда-то незаметно удалившегося ещё в самом начале, постигли теперь неприятности по службе, казалось, и не занимало её вовсе всё наладится, всё будет хорошо. Вот как сейчас. Ведь лучше и быть не может! Говорила она всем своим видом, настроением. Лёгкая, светлая, замечательная женщина!
Такую и вправду минует любая беда.
Такой к лицу удача, роскошь, блеск!..
А вот с телевизором вышла заминка. Теперь вторая по счёту. Нужно было
рассаживаться перед экраном, я замешкался. Стулья оказались заняты.
Уже прыгал по экрану большеротый лягушонок, перескакивал с кочки на кочку, с лопуха на лопух, о чём-то лопотал с одуванчиком, переквакивался человеческим языком с лягушатами все уставились на экран, и я не нашел ничего лучше, чем протиснуться в первый ряд и просто сесть на полу, почти вплотную к телевизору.
Не успел я толком устроиться, как плечо мое тронула теплая рука,
и приглушённый повелительный голос подземной богини заставил вскочить.
Мальчик, так можно глаза испортить, слишком близко к экрану Да и брючки помнёшь. Пойдем, я принесу тебе стул
Это «мальчик» нехорошо отозвалось во мне она ведь знает имя, она
ведь так внимательно со мной познакомилась, долго смотрела в глаза, оглаживала курточку, и вот тебе на «мальчик»!
Ну ладно, в комнате темно, наверное не разглядела успокаивал я себя, но огонёк-то, огонёк, задремавший было в глубине сердца, тревожно вскинулся вновь.
Зрелище было смазано. Что мог я разглядеть, корчась на кончике стула, томясь и дожидаясь конца своего первого в жизни мультфильма? Ровным счётом ничего. Кто-то
опять размеренно, тяжко подкачивал сосущий сердце огонёк.
«Зачем, зачем я попал сюда, меня здесь не любят, сюда больше не позовут, да и не пойду совсем! Изводился я, сознавая, впрочем, несправедливость и зряшность обиды. Вот дождусь раздачи подарков, посмотрю на них и уйду, даже за стол не сяду»
Я лукавил сам с собой, а огонёк всё раскручивался тонким буравчиком, свербил, поклёвывал сердце. И только свет, наконец озаривший залу, приглушил его вновь.
Теперь прятки! Закричала королева. И я не посмел уйти. Вот уж где представлялась возможность осмотреть таинственный подвал!..
Кому голить?
Конечно, могла назначить сама королева. Но она проявила великодушие,
предложив сестре избрать голящего по считалке. Как это и водилось у нас.
Считалка была особенная. Не какая-нибудь там «Ехала машина тёмным лесом», «На золотом крыльце сидели», «Вышел месяц из тумана», а совсем другая.
Выстроив нас в кружок, Вера затараторила, отбивая пальцем ритм и тыча им на каждом слоге в очередного из нас:
«Аш-тар-дар-ми,
Пики-пики-дар-ми,
У-у-ри-та-та,
Аш-тар-да!..»
Выпало на меня. Хоть здесь повезло! Почему-то росла уверенность, что мы
здесь в первый и в последний раз. Больше не позовут.
Считалка иностранная? Спросил кто-то из наших.
Почему иностранная? Татарская ответила Вера подруга научила в
старом доме Она посомневалась и добавила зачем-то:
Все равно, для пряток она действительна, здесь всё по-честному.
Ну, по-честному так по-честному. Я отвернулся к стене и закрыл глаза.
Досчитав до сорока, не спеша двинулся на осмотр
Можно законно забрести в любой уголок, забраться в кладовку, в любую из комнат, и никто не погонит.
Та-ак Вначале стоит пройти до конца коридора, чтобы определиться в размерах жилища. В доме четыре подъезда. Неужели подвал растянут чуть ли не на квартал?..
Я гадал, пробираясь в подземелье, и вдруг, наткнувшись на глухую тёплую стену, сообразил под домом ведь кочегарка, она занимает едва ли не половину здания!.. Что ж, пора сворачивать.
Шкафы и вешалки не очень интересовали, хотя там наверняка кто-то прятался. Интересны были изгибы лабиринта, его рукава и зарукавья. Но, увы, все комнаты были заперты. И только из одной глуховато доносились взволнованные голоса.