Поезд в Минск приходил поздно вечером. Ночь Сима и Сеня провели, сидя на скамейке в зале ожидания вокзала. Утром, кое-как умывшись в туалете, пошли к зданию Суда. Разбирательство было назначено на одиннадцать утра. Моя мама и Сеня большой шли по улицам темного города (зимой в девять только начинало расцветать), спрашивая у редких прохожих, дорогу. Когда пришли к величественному зданию с колоннами, внутрь их не пустили. Суд над «бундовцами» был закрытым. Возле здания стояли люди, которые тоже ждали, когда вынесут приговор их мужьям, детям, близким. Одна женщина, у которой недавно осудили на десять лет мужа, а теперь приговор выносили сыну, сказала: если повезет, то удастся увидеть «своих», когда их будут выводить из здания, чтобы посадить в машины. Сима и Сеня большой стали ждать. День был морозный и ветряный. Некуда было спрятаться, и страшно было уйти, чтобы не потерять место. Суд длился четыре часа. И все это время дети стояли, то, переминаясь с ноги на ногу, то постукивая ботинком о ботинок. Они закоченели и перестали чувствовать свои ноги, но продолжали стоять заключенных могли вывести в любую минуту.
Начало смеркаться, когда двери суда распахнулись. От здания к подъехавшей машине, выстроились две шеренги солдат с ружьями. Вдоль этой шеренги погнали заключенных. Сима увидела отца, и не сразу узнала его. За месяц ареста он превратился в старика. Фима шел сгорбившись, низко опустив голову.
Папа! крикнула Серафима.
Отец не услышал. Тогда Сеня большой поднял маму, и она снова крикнула:
Папа!
Ефим остановился.
Сима?.. Доченька.
Он что-то сказал. Сима не расслышала, что именно, но ей показалось, она поняла. Солдат, стоящий в шеренге, подтолкнул отца прикладом, и Фима побежал, чтобы не отстать от того, кого гнали впереди него. Перед тем, как забраться в машину, он обернулся, чтобы еще раз увидеть дочь.
Серафима не расслышала, что именно сказал ей отец перед тем, как его посадили в машину. Но ей показалось:
Ты принесла мне воды, как когда-то сказал это своей будущей жене Гене.
В своем письме из лагеря, которое пришло в Бобруйск через месяц после суда, (почта в СССР работала хорошо), Фима писал: в Минске, после ареста и ночных допросов в тюрьме, он сильно устал и пал духом. Но когда увидел свою горячо любимую дочь и своего племянника Сеню большого, которые приехали, чтобы повидаться с ним, ему снова стало для чего жить: он отсидит срок и вернется к своим детям Симочке и Додику.
В июне сорок первого, заработав в лагере туберкулез, дед вернулся в Бобруйск. Через четыре дня началась война. Ефим, которому было сорок два года, хотел записаться добровольцем. Но из-за туберкулеза его не взяли. 28 июня, на седьмой день войны, фашисты вошли в Минск. Мой дед, еврей, вынужден был бежать из Бобруйска вместе с сыном, двенадцатилетним Додиком. Ефим Кутнер умер от дизентерии, совсем немного не доехав до Ташкента. Перед смертью он сильно ослаб и плохо видел. Он просил Фаю, чтобы она, в который раз, прочитала ему письмо, пришедшее из Ленинграда. Начальник госпиталя, в котором служила Серафима, благодарил Ефима Семеновича Кутнера за то, что он воспитал такую замечательную дочь.
«Я не мастер говорить высокие слова, писал генерал, Но Вы можете гордиться своей дочерью Серафимой. Вы воспитали хорошего человек и настоящего гражданина».
С этим письмом в руках деда и похоронили. Через три дня умер Додик. В нашем семейном альбоме храниться его единственная фотография. Четырехлетний бутуз в коротком пальто, бриджах и лакированных ботиночках, в белой меховой шапочке стоит, ласково обнимая деревянную лошадку на колесиках. Малыш доверчиво смотрит в объектив, и получается, что смотрит прямо на меня. Я тоже смотрю на него и не могу представить, что этот черноглазый мальчик мой родной дядя. Мог бы стать моим дядей.
ГЛАВА 4. АНАТОЛИЙ.
Вернемся к письму, которое весной сорок девятого года пришло в Бобруйск из Ленинграда. Прочитав его, первым слово взял дядя Феликс муж Цили и старший мужчина в семье. Он начал издалека:
Авраам, как всем известно, родил Исаака. Не секрет, что Исаак родил Иакова. Иаков родил
Неизвестно куда завели бы Феликса библейские предки, если бы его не перебила нетерпеливая Маня. Она сказала:
Я тебя умоляю, Феликс, уже девятый час, а у меня замочено белье!
Наверное, дядя Феликс обиделся, потому что предложил:
Хорошо, Маня, если ты обо всем знаешь лучше меня, говори ты.
ГЛАВА 4. АНАТОЛИЙ.
Вернемся к письму, которое весной сорок девятого года пришло в Бобруйск из Ленинграда. Прочитав его, первым слово взял дядя Феликс муж Цили и старший мужчина в семье. Он начал издалека:
Авраам, как всем известно, родил Исаака. Не секрет, что Исаак родил Иакова. Иаков родил
Неизвестно куда завели бы Феликса библейские предки, если бы его не перебила нетерпеливая Маня. Она сказала:
Я тебя умоляю, Феликс, уже девятый час, а у меня замочено белье!
Наверное, дядя Феликс обиделся, потому что предложил:
Хорошо, Маня, если ты обо всем знаешь лучше меня, говори ты.
Маня была краткой: Симе нужен диплом, а этот русский майор нам не нужен.
Ей возразила Циля:
Может, тебе, Маня, майор и не нужен. В самом деле, зачем тебе майор, когда у тебя есть Боря?..
При чем здесь Боря?! не поняла Маня.
Ты говоришь: Боря, чай!. И Боря приносит тебе чай. Ты говоришь: Боря, кофту!. И Боря приносит тебе кофту
И что с того, что: Боря, чай?! возмутилась Маня.