от такой «заботы». И становятся одной большой мыслью, пожирая друг друга. Этот агнец уже
совсем обомлел от пустоты у него в голове, от одной только жирной ленивой точки.
Поговорим об утраченном чувстве вседозволенности, когда у агнца была чистая голая
воля и он хотел прямо ее выразить и не думал еще, что это может быть подчинение. Он только
хотел, чтобы желания соответствовали Бытию, а Бытие желаниям. И вот здесь он и стал
постепенно опускаться с небес, пока совсем не снизошел до океанских глубин. Желания его с
возрастом становились более очерченными и презентабельными, а главное более сильными. И
так получилось, что величина их была для идеологии небес очень сомнительной, не уважаемой
слишком большой. В их обществе для него было все в миниатюре то как они излагаются, как
себя ведут они были для него слишком вялые. Так что ему приходилось себя сдерживать почти
что с одышкой. Никто его не понимает, даже его Отец Всевышний так думает агнец. Он изгой
повсюду. Никто не хочет с ним затевать беседы. Так что со стороны наш агнец бедный, но
вообще- то это не так.
Он боится свободно брать предметы в присутствии своего Отца, мало ли
они затрещат и потревожат его покой, а наш агнец, когда один любит составить целую симфонию
из резких ударов по предметам, даже когда он просто их берет. Из-за гипер-аккуратности, которая
предполагает заранее избегать беду, он съежившийся это привил ему закон. Но он никому не
уступал, поэтому Отец направил на него весь свой гнев и приказал опускаться до морского дна и
жить мирским, где как Отец думал, ему место. Энтузиасты всегда считались на небесах
подозрительными. Хотя с отцом он всегда был наигранно почтительным из-за неопределенного
страха, если описать приблизительно он боялся, избиения, ора, что его эго будет разорванно
воплем всемогущего но это все потенциально Отец никогда не поднимал на него руку. Агнец
был с ним ласков для того, чтобы вселить в Отца немного ласки, хотя бы кусочек и получить
вероятно обратно. И это иногда получалось он улыбался в ответ, но
напыщенности при этом не было конца, только редкие просветы, лучики. Он слышал о
художниках, поэтах, писателях все они, великие, отличались экстравагантностью. Для него
было раз плюнуть совершить безумный огненный поступок для сочности жизненного опыта, не
подумайте он не просто бился головой об стены для него это была жизнь нарушать значит
ставить под сомнение, проверять. Добавлять в бытие, кроме озорства и банального юмора,
добавлять частицу чего-то непосредственно-свежего, переворачивать наизнанку сознания,
доводить их до ручки, менять, создавать одним только поведением. Но никто его не понимал.
Но постепенно до них доходило, что и как. Он начал писать много писать настоящую
злободневную насыщенную прозу. После того, как Отец его прогнал, агнец возненавидел его. Он
рассказал все брату своему и тот пошел с ним. Они были неразлучны. Они были посланы на
землю. И оба решили, так как первый агнец уговорил своего брата, оба решили вести стиль жизни
великих писателей, поэтов, и прочих блуждающих и ищущих душ, за которыми они наблюдали. Только у брата это не получилось со временем. И
спустились они на землю. И решили все испробовать. И пошли они в кабаре в людском обличии,
так что не вызывали никакого подозрения. И спросили они, что обычно заказывают здесь поэты,
писатели, художники и прочие недурственные личности. И получили они ответ, и заказали два
абсента. И сильно скорчились оба брата и подумали, что все это выдумка и что их обманули. И
разозлился агнец, и встал на стол и начал читать стихотворения тех, кем восхищались и произвели
фурор. Ему аплодировали сидящие напротив личности, тогда агнец познал красоту молодого
тщеславия, испытанного впервые. Он стал еще громче выкрикивать слитно собранные отрывки из
Шекспира и тогда понял, что нет конца тщеславию, что оно может приесться, если только
повторять это тысячу раз, приесться только из-за однобокости. Он понял, что ничем оно больше не
плохо. И если представить, что кто-то еще жаждет славы и признания, ему просто надо или встать в
очередь, или бороться. И после выпитых стаканчиков они почувствовали прилив сил и тогда
заказали еще. Они заказали второй, третий, четвертый раз и почувствовали страсть к этому, и не
нашли меры и узнали пакостность этого занятия. Но хотели еще это ведь их дебют. И
продолжили кутить напропалую танцевать с официантами и официантками. Они хотели познать
гетеросексуальность и гомосексуальность, о которых слышали ранее. Только слышали, как чистые
абстракции они не сливались в соитии для получения нового рода, они зарождались сами из
антивещества. И потому они испытывали все по-новому, причем влечение у агнца было к
обоим полам. И тогда он понял суть сексуальности и как она велика и как ее можно направлять
и использовать для созидания не выпускать и держать в себе на привези. И он начал
безудержно писать и писать. Это было очень заметно для их соблазнителей. Перед этим он
попросил у бармена листы и ручки, и писал.
Отец за всем этим наблюдал и был очень, предсказуемо, зол. Он хотел их вернуть, но одумался и
решил, что их большее наказание на земле. Они пришли непредвзято. Лишениями овитые. Но
забыть их легко. Так что сейчас они бродят по земле, не то, чтобы скитаются, наоборот.
И встретил агнец солнцестояние в жаркую сиесту и полюбил женщину, которая так ускоренно
перебирала руками клубнику, о, ее ломкое от худобы тело, которое надо хранить как реликвию. И
персидские ковры, застилающие от солнца ее глаза в тени неоправданной не померкшие
глаза, огрызающиеся, и он влюбился в нее, но это для меня понятно, что он влюбился, но для него
это распыление чувств, которые затем стрелой вонзились в самое сердце. Она была едкая и
проворная во всех делах, за ней было не поспеть, так что он долго приглядывался и наблюдал,
чтобы потом подкрасться и бац! Но он не сделал этого, а просто созерцал ее красоту. Вдруг она
уронила большой тяжелый ящик с фруктами, и он затрепетал в конвульсиях о ее здоровье,
которое было распределенным по всему нежному телу витамины сделали ее непревзойденной.
И переливающиеся раскачивающиеся деревья в разные стороны составляли суматоху на фоне ее
целостности и продуманной ловкости продавец фруктов не была продавцом по существу она
уже выкарабкалась из этого. При наблюдении за ней агнцем, она резко ушла вдаль, забрав с
собой клубнику. Она тащилась и ела клубнику всю дорогу, пока агнец не поставил ей подножку.
Стойте, не суетитесь! говорит он ласково и нежно.
Что Вы сделали, вы толкнули меня! она спонтанно крикнула.
Простите, что Вас потревожил
Да, Вы, кем бы не являлись, меня потревожили!
Сколько девственной злобы, она еще не тронута миром она защищается изо всех сил, хотя это
бессознательно. Я убежден, что никакой рациональности не живет еще в ней. «Как ваше имя?»
хотел спросить агнец, даже при том что знал его, так как наблюдал за ней долгое время и
выкрики ее босса, когда тот завывал-звал ее. Так вот и обозначение агнцу ее имя было совсем
не нужно. Но есть одно «но». Люди только так затеивают разговоры с незнакомцами.
Но ее красота была священна и непредсказуемо-лихая, она то пряталась в тени, то выходила под
лучами белого солнца. Он так засмотрелся на нее во время этого разговора молчания тет-а-тет,
что рухнул без сознания и очнулся с ее ликом у себя в глазах таким родным и радостным, что ее
тревогу он даже не заметил. Ее красота была невинна и подтверждающая все слова, когда-либо
написанные о любви поэтами. Его сердце так билось, что он подумал это легкая смерть, что он
пережил все, что можно пережить в насыщенности ее бровей, ресниц и волос. И тогда он поняли
красоту и стал сочинять, и сочинил композицию, посвященную ей «Ave Maria». О, Мария. И дал
себе имя Франц Шуберт на этой земле. И даже ни капельки не образованная, Мария, поняла
сочиненный труд Франца и отдалась ему и эта платоническая любовь заставила озеро
превратиться в ручей и все озера окружающие их наполнились грацией и потекли, гонимые
ветром. Они не хотели гасить чувства, направляя их в бесполезную страсть. Оба не хотели. Мария
была рождена, как узнал у нее Франц, в обеспеченной семье, но после войны все ее братья и
родители погибли ей было пять лет ее забрали в приют и ничему не научили только разве что
корысти и умению продавать ах! все это превращает сердце в камень! Но она выпуталась из