Стараясь не замечать колышущиеся за окном камуфляжные спины, Павел вновь заглянул в почту и, вероятно, зря. Стопка писем заметно подросла. Двое уже немолодых и все-таки начинающих авторов прислали на прочтение свои романы. Коллега из Бобруйска просил поделиться адресами столичных издательств. Видимо, из стеснительности просил не сразу, а лишь под конец длинного и витиеватого письма. Другой коллега, уже из родного союза, по имени Денис интересовался, прочел ли Павел его новую книжку, а если прочел, какие имеет мысли и не испытывает ли потребности написать отзыв на означенный труд.
Павел торопливо выскочил из «Аутлука». Это было еще одним ужасом союза непременное чтение друг дружки. Ноша и крест, которые не так-то просто было сбросить с хребта. Потому что все барахтались в одном браконьерском неводе коллеги, недруги, союзники и случайные попутчики, а в такой горохово-перловой каше без обид ну никак не обойтись. Причем обижались тотально все и на всё прежде всего на собственную непечатаемость и невостребованность, а после, разумеется, на тиражи и успехи коллег. Тот же Денис, если забегал в гости, тут же бросался к полкам Павла, бдительно отыскивал свое. Если находил, тут же принимался листать. И горе хозяину, если находились слипшиеся страницы (а они, увы, находились), если обнаруживалось, что книгу даже не раскрывали. Приходилось успокаивать и оправдываться. А после пить мировую, после которой Денис долго и нудно учил Павла, как пишутся большие романы и насколько труднее писать маленькие и неприбыльные рассказы. Все, по его словам, требовало звериного упорства, обильного пота и каменной задницы. И ровно такое же упорство Павлу приходилось проявлять, читая многостраничные опусы коллеги. Было в этом даже некое соответствие как писалось, так, верно, и читалось. Но мысль была настолько крамольной и провокационной, что высказывать ее вслух Павел не решался.
Еще больше начинали дуться и коситься, когда проходил слух о каком-нибудь столичном тираже или премии. Тот же Вячеслав Галямов, получив нечто звездное в Испании, а после еще и в Германии, месяцами скрывался от коллег, не заглядывая в родной союз. Один раз даже отсиживался у Павла. После седьмой или восьмой рюмки мэтр, расчувствовавшись, признался, что не от жадности прячется от сглаза. Смешно, но в сглаз светлоголовый и мудрый Вячеслав Галямов простодушно верил. Даже единственный пышный обмыв губернаторской премии наградил его приступом радикулита и гипертоническим кризом. «Такие вещи, Павлуш, просто так не совпадают! мотал он перед лицом собеседника указательным пальцем. Деньги надо зарабатывать тихо. Чем больше суммы, тем скромнее их зарабатывай. А лучше сразу делись и отдавай. Опять же без помпы и лишнего шума. Как это делают самые умные из толстосумов»
Павел медленно опустил голову на руки, веки сами собой сомкнулись два маленьких забрала, зыбкая защита от фотонных атак. Дремотная река, всегда плещущая где-то поблизости, омыла полушария, начала терпеливо очищать от дневной липучей шелухи. Еще минута-две, и он бы заснул прямо за столом, но пчелой загудел мобильник, и пришлось встряхнуться. Прежде чем ответить, Павел внимательно взглянул на телефонный дисплей. Это был Миша Ржавчик, поэт и администратор союза. Никто уже и не помнил какого именно. В Москве подобных союзов было четыре, в родном городе Павла всего два, но и в этих двух союзах особо широкие натуры то и дело путались, аки в трех соснах.
Никак дрыхнешь?
Нет
Я по голосу слышу! А здесь, между прочим, жизнь бурлит и кипит.
Здесь это где?
В Крыму, разумеется! Ржавчик тут же съехидничал: Я о нашем союзе, если ты уже запамятовал.
А что, чей-нибудь день рождения?
Не угадал!
Умер кто-нибудь?
Пальцем в небо!
Слушай, Миш, не до тебя, ей-бо. Если все живы-здоровы
Я письмо тебе написал! По электронке. Ты что, не читал?
У меня их два миллиона скопилось.
А ты посмотри среди сегодняшних.
Не буду я ничего искать, возмутился Павел. Раз позвонил, будь добр, объяснись.
Что ж, разъясняю: у нас транш, Паша! Самый что ни на есть срочный!
То есть?
То есть творческая командировка. Оплачиваемая и симпатичная.
Миш, ну какие командировки! В нашем-то возрасте. У меня дела, писанина. Опять же спина бо-бо, поясница
Никак дрыхнешь?
Нет
Я по голосу слышу! А здесь, между прочим, жизнь бурлит и кипит.
Здесь это где?
В Крыму, разумеется! Ржавчик тут же съехидничал: Я о нашем союзе, если ты уже запамятовал.
А что, чей-нибудь день рождения?
Не угадал!
Умер кто-нибудь?
Пальцем в небо!
Слушай, Миш, не до тебя, ей-бо. Если все живы-здоровы
Я письмо тебе написал! По электронке. Ты что, не читал?
У меня их два миллиона скопилось.
А ты посмотри среди сегодняшних.
Не буду я ничего искать, возмутился Павел. Раз позвонил, будь добр, объяснись.
Что ж, разъясняю: у нас транш, Паша! Самый что ни на есть срочный!
То есть?
То есть творческая командировка. Оплачиваемая и симпатичная.
Миш, ну какие командировки! В нашем-то возрасте. У меня дела, писанина. Опять же спина бо-бо, поясница
У всех бо-бо, но пыхтим-терпим, небушко коптим. Тем более такой шанс. Мы не подсуетимся, другие перехватят.
Пусть.
Пашунь, я тебя умоляю! Мы же племя сорокалетних обязаны помогать друг другу. Смотри, какой молодняк кругом наглый пошел, совсем стыд потеряли. Гардемарины, бляха-муха! Кафедры в двадцать пять захватывают, в тридцать докторские норовят защитить, в замминистры выползают. Ты ведь не из таких, правда?
Меня в замминистры не выберут.
И меня не выберут. Хотя и напрасно. Так что внемли и прислушайся. Я ведь другим мог звякнуть осчастливить, так сказать, и порадовать. А я сразу к тебе Ты пойми, не будем друг другу помогать, дуба раньше времени дадим, плесенью покроемся.
Собственно, я не отказываюсь
Вот и дуй к нам. Часиков в пять в Крыму. Проведем что-то вроде оргсобрания. Весь актив уже предупрежден. Там и ознакомлю с подробностями.
Не знаю протянул Куржаков. Отказывать Ржавчику всегда было сложно. Даже в самой малости. Постараюсь, конечно
Уж постарайся, сделай милость! А то ведь заклеймим. Уедем, и останешься тут один аки перст. С шансоном своим Миша неделикатно засмеялся, и Павел покраснел. Дурное оно быстро распространяется. И радует людей, в отличие от премий. Всего-то пару песен засветил по неосторожности, но сметливый народ тут же пронюхал.
Значит, опять будем продаваться?
Опять и снова, Паш. Давно пора привыкнуть. Ты уже не в стране советов прозябаешь, кругом капитализм оголтелый.
Скорее феодализм.
Не суть важно. Главное, вся страна барахолка. Распродажа душ, нефти и тел все поставлено на конвейер.
А мы чем торговать будем?
Умом, естественно. Между прочим, продать ум не то же самое, что продать душу.
Ты думаешь?
Я знаю! Пойми, Паш, грустно не продать душу, грустно продать ее дешево, Ржавчик захохотал. Шучу, конечно. В этих сделках, старик, как ни мудри, всегда проиграешь. В общем, забегай, ждем-с
***«Обстоятельства граней» так он это когда-то назвал. В каждой ситуации могли найтись свои друзья и недруги, свои открытия, свои соприкасающиеся грани. Судьба раскручивала барабан, и каждый день преподносил свой неожиданный лот. Получалось почти как в кубике Рубика надо было лишь зорко вглядываться, стараясь и в новом непривычном состоянии ситуационно совпасть гранями с изменившимися обстоятельствами. Можно было страшиться неведомого, а можно было напротив получать от этого удовольствие, относясь к происходящему как к нескончаемой игре. Плоскости разбивались на полосы и отдельные фрагменты, обыденное ставилось с ног на голову, привычное выворачивалось наизнанку. Вчерашние враги волею неведомого оказывались рядом, а верные союзники перемещались в окопы противника. Жизненный калейдоскоп без устали демонстрировал новые и новые узоры.
Заканчивалась армия, подходил дембель, и все! Цепляться за ускользающее было бессмысленно происходило роковое смещение граней. Бывший армейский побратим оказывался на другой стороне баррикад. Как и бывший друг, неожиданно разбогатевший на продаже водки и даже прикупивший по случаю пару магазинов с гончарным заводиком. Первый прекращал отвечать на звонки, второй и вовсе глядел, не узнавая, кривил губу и шевелил бровью вроде как пытался припомнить и не припоминал. По всему выходило, что тот и другой предавали бывшую дружбу, бывшее соитие душ, хотя на самом деле никто никого не предавал. Всего-то и следовало принять как факт, что, провернувшись, грани в очередной раз разошлись. Как Россия с Николаем Вторым, как повзрослевший Малыш с толстяком Карлсоном. Глупо берегу обижаться на отчалившую лодку. Глупо и недальновидно.