Пускай порою ты бываешь пьян
я сам бываю по неделе пьяным.
Но главное поэзия, и с ней
нам не страшны разводы и запои!
Давно пора сомкнуть наш круг тесней,
и пусть печаль оставит нас в покое.
Давно пора не выживать, а жить
везде: в безмолвье, в безрассудстве, в звуке.
Давно пора нам сердце обнажить
и не бежать от боли и разлуки.
НАВАЖДЕНИЕ
Окружённый спол о хами древними
(или в явь мои сны облеклись?),
над продрогшими в поле деревьями
красный месяц подковой повис.
И уже на раздолье языческом
прозвучал над отчизной степной,
нарушая безмолвья владычество,
крик неведомой птицы ночной.
Я ли это иль предок забытый мой
с первобытной вдыхает тоской
воздух, дымом становищ пропитанный
или это костёр за рекой?
Чьи-то тени ползут настороженно
вдоль оврага сквозь редкий туман
Или всё, чему быть не положено,
распоясавшись, вводит в обман?
Где я? Кто я? Прикинулся чудищем
пень разлапый, иль чудище пнём?..
Только звёзды и в прошлом, и в будущем
неподдельным мерцают огнём!
НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ ЯНВАРЬ
Как пахнет снег, забыли мы,
дождит с утра и допоздна,
и без зимы среди зимы
трава, как в мае, зелена.
А вот пойди на нас войной
прямым ответом на вопрос,
глядишь, ударит запасной,
сорокаградусный мороз.
НА ТОЙ ВОЙНЕ
Я в смертный бой вступал во сне,
как будто наяву,
и погибал на той войне,
и до сих пор живу.
Из синевы спускаясь в ад, в грохочущий разлом,
я знал, что нет пути назад,
и не жалел о том.
Над телом павшего бойца
призывно горн играл,
а я среди живых отца
в смятенье выбирал.
Но вот уже и нет живых
все полегли в бою,
и канонады гул затих
у мира на краю.
Но вижу: скрыт густой травой
и пулями прошит,
в беспамятстве, полуживой
один солдат лежит.
Всю ночь я просидел над ним
настырна смерть, хитра,
моей молитвою храним,
он бредил до утра.
И вот рассвета час настал!
И отлегло в груди,
когда явился санитар,
как ангел во плоти.
Потом мне снился лазарет
и скальпеля металл.
Хирург, прося прибавить свет,
кроил, кромсал, латал.
Сон обрывался и опять
накатывал волной
Уже я начал забывать
того, кто звался мной.
Иного воинства уже
небесные послы
бездомной, страждущей душе
благую весть несли.
Но что-то в памяти былой
мешало обретать
всепобедительный покой
и солнечную стать.
И так, плутая в полумгле,
я вспомнил наконец:
на хирургическом столе
мой воскресал отец.
ОТЕЦ
Придя как слух о без вести пропавшем,
он не скрывал осанки фронтовой
и не искал опоры в мире нашем,
и был спокоен мёртвый, но живой.
Припомнив всё, что вынес на плечах,
он оглянулся на свои потери
и увидал меня
и, промолчав,
шагнул во тьму сквозь запертые двери
И как теперь мириться с тишиной,
не поддаваясь жалости и боли!
Ведь часовые стрелки за стеной
не по моей остановились воле,
и не со мною счёты сведены;
нигде не бьют тревогу об утратах,
никто вокруг не ищет виноватых
А оправданье тяжелей вины.
ЗА ОТЦА
Ни лагерей, ни пули не отведав,
но в поредевшем не чужой строю,
на дорогих развалинах победы
я за отца навытяжку стою.
Народ молчит. Безмолвны обелиски.
Толпа резвится, празднуя салют.
Мы все в одном, неуследимом списке
живых, где впрок побед не раздают.
И в этот строй я встал не для парада,
а ради той победной тишины,
разлитой в сердце русского солдата