Но должна соблюдаться некая грань, где ты прозаик, а где рецензент или автор больших обзорных статей. Я согласен, что тут задействуются разные отделы мозга, а может, и того органа, который называют душой. И если слишком сильно уходишь в писание о чужих текстах, может зачахнуть тот отдел, который вырабатывает гормон прозы Такое вот путаное соображение, но, надеюсь, смысл понятен.
Как много настоящих прозаиков, поэтов, драматургов кончалось из-за того, что их затягивала публицистика, общественные дела, рутина Союза писателей, издательская деятельность Когда я ощутил, что газетчик во мне давит прозаика, ушел из «Литературной России». Правда, привычка, а точнее потребность отзываться на прочитанную книгу, на события в стране слишком сильны, и рецензий статей по-прежнему пишется много. Но в идеале стоило бы всё это всё, что не дает покоя, о чем не можешь молчать вживлять в ткань художественной прозы.
Статьи и рецензии пишу по желанию (без него вряд ли вообще что-либо получится), но довольно тяжело мне нужно уединение, какая-то не очень свойственная мне сосредоточенность (для прозы сосредоточенность тоже необходима, но она другого свойства). Проза же часто изливается как бы сама собой. Занимаешься делами, ешь, смотришь телевизор, читаешь, и вдруг тебя словно что-то хватает и бросает к тетради (прозу пишу я до сих пор от руки).
Об этом хорошо сказал все тот же Гоголь: «Со мною был такой случай: ехал я раз между городками Дженсано и Альбано, в июле месяце. Середи дороги, на бугре, стоит жалкий трактир, с билльярдом в главной комнате, где вечно гремят шары и слышится разговор на разных языках. Все проезжающие мимо непременно тут останавливаются, особенно в жар. Остановился и я. В то время я писал первый том Мертвых душ и эта тетрадь со мною не расставалась. Не знаю почему, именно в ту минуту, когда я вошел в этот трактир, захотелось мне писать. Я велел дать столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере, забылся удивительным сном и написал целую главу, не сходя с места. Я считаю эти строки одними из самых вдохновенных. Я редко писал с таким одушевлением. А вот теперь никто кругом меня не стучит, и не жарко, и не дымно»
О том же Гоголь писал и говорил не раз. В письме Шевырёву, например, он с недоумением признается: «странное дело, я не могу и не в состоянии работать, когда я предан уединению, когда не с кем переговорить, когда нет у меня между тем других занятий и когда я владею всем пространством времени, неразграниченным и неразмеренным. <> Все свои ныне печатные грехи я писал в Петербурге и именно тогда, когда я был занят должностью, когда мне было некогда, среди этой живости и перемены занятий, и чем я веселее провел канун, тем вдохновенней возвращался домой, тем свежее у меня было утро»
Очень точное замечание. Не знаю кто как, я начинаю дремать, когда у меня нет других дел помимо литературных, но когда дела, проблемы наваливаются, сразу просыпается тяга писать. Я досадую на дела и проблемы, пытаюсь их скорее сделать, решить или затягиваю решение, чтоб оставаться в некоем тонусе.
Кстати, эта формула: устрою быт, заработаю денег и засяду писать, обманчива. Сколько одаренных людей теряли свой дар, пока обустраивали быт. Этому я был свидетелем много-много раз.
***Сюжет приходит ко мне весь, целиком. С завязкой, развязкой. И только когда он готов в голове, я начинаю Чаще всего сюжеты берутся из реальной жизни, поэтому процесса придумывания нет. Есть некоторое выстраивание; оно занимает иногда несколько месяцев, а чаще мгновение. Как вспышка. Материалом может стать и информашка из газеты, и ролик по ТВ, пост в интернете В общем-то газетные заметки вдохновляли многих литераторов на написание прозы, так что я не боюсь этой своей черты пользоваться подобными источниками.
В последние годы мне понравилось писать для коллективных сборников. Темы сборников достаточно условны «русские дети», «Крым», «малый город России» есть свобода. Благодаря этим сборникам у меня получилось несколько неожиданных для себя самого рассказов: «На будущее», «Морская соль», «Дедушка», «Поход», «Дома»
Если я решаю сразу начать перекладывать сюжет в рассказ, повесть, роман, это оканчивается неудачей. Бросаешь писать или навсегда, или на многие месяцы, а то и годы. Нужно, чтобы сюжет застрял в тебе, не давал покоя, тормошил, царапал Многие сюжеты забываются и растворяются, а те, что остаются, становятся прозой.
Если я решаю сразу начать перекладывать сюжет в рассказ, повесть, роман, это оканчивается неудачей. Бросаешь писать или навсегда, или на многие месяцы, а то и годы. Нужно, чтобы сюжет застрял в тебе, не давал покоя, тормошил, царапал Многие сюжеты забываются и растворяются, а те, что остаются, становятся прозой.
Исключения бывают. Например, повесть «Чего вы хотите?», которую я писал почти параллельно с реальными событиями протестной волной конца 2011 начала 2012 годов
Как я уже поминал выше, способность придумывать, вернее, выдумывать у меня очень слабая, поэтому каждый или почти каждый сюжет имеет документальную основу. И перебирая свои прежние вещи, я вижу, что написанное, в общем-то, складывается в мою автобиографию. Пусть не абсолютно достоверную, но все-таки.
Где-то, где я веду повествование от первого лица, героя зовут Роман Сенчин (еще в детстве я не мог понять, почему героя такого рода книжек зовут так, а автора иначе, это мне казалось огромным враньем, и я решил называть героя, от лица которого веду повествование, своим именем), где-то он носит фамилию Чащин, где-то Свечин. Не обязательно это абсолютные мои альтер-эго, но многое от меня в них есть.
В ранних вещах действие моих вещей происходит в Кызыле («Глупый мальчик», «Развернутый угол»), потом, когда я уехал оттуда, в Минусинске, Абакане («Минус», «Легкая прогулка»), потом в Питере, где я пожил в 1996 году между поступлением в Литинститут и началом учебы («Один плюс один», «Нубук»), потом в Москве («Говорят, что нас там примут», «Вперед и вверх на севших батарейках»), в сибирской деревне, где живут мои родители («В обратную сторону», «Елтышевы») Теперь я живу в Екатеринбурге, и местом действия стал Екатеринбург. Так получается, что пишу я по хожу своей жизни, и основным источником для писания становится моя собственная жизнь.
Не знаю, хорошо это или плохо. У нас нынче в литературе огромное разнообразие. Цветут все цветы, и никто никого не душит. Постмодернисты не хохочут над реалистами, реалисты не корчуют постмодернистов, метафизики не поливают желчью тех и других, концептуалисты, авангардисты и прочие, прочие не обзывают не таких, как они сорняками. Все благоухают, всем есть место расти и радовать глаз.
Вот только читателей не очень-то много. А прямо сказать мало. Почти нет, если заняться подсчетами, статистикой В этом, по-моему, виноваты мы, писатели. Нет тех книг, которые бы заставили людей броситься их читать, обсуждать, спорить. Но я верю, что такие книги появятся. И втайне надеюсь, что одну-другую в конце концов напишу и я. Потому и несу очередную рукопись (теперь это называют «распечатка») в редакцию или издательство. Может, это она, та самая книга?..
Январь 2018Подпольные люди эпохи гаджетов
С интервалом почти в год прочитал две книги, оставившие во мне очень схожие ощущения. Не впечатления, а именно ощущения. «Убить Бобрыкина» Александры Николаенко и «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова.
Наверняка кто-то а может, и многие, возмутятся, скажут, что книги эти совершенно непохожи. Вроде бы, да, не очень. Но послевкусие у меня от них почти одинаково.
Герои этакие подпольные люди. Кроты мегаполисов. У Сальникова действие откровенно происходит в Екатеринбурге, у Николаенко угадывается то ли Питер, то старые районы Москвы, до которых не добрались ни Лужков, ни Собянин. Впрочем, есть в «Убить Бобрыкина», например, «парадное», и вообще атмосфера такая петербургская, хотя живет автор в Москве.
Основное действие происходит в наши дни. Опять же у Сальникова это очевидно, а у Николаенко дается в редких деталях пивная банка катится по тротуару (пивная банка для 80-х, а тем более раньше, большая редкость), мультсериал «Маша и медведь»
Но и там и там ощущение некоего вневременного пространства. Вернее, герои живут как-то отстраненно от много, что определяет наше время. Таких героев в современной русской литературе предостаточно, но в этих двух романах они очень органичны. В реальной жизни их множество. Но описать их трудно. Николаенко и Сальниковую это, по-моему, удалось.
Герои заняты своими переживаниями, перекачивают внутри себя не совсем оформленные в слова мысли (а так часто мы и думаем как-то не словами), в них бухнут чувства. Фантазии застилают действительность. Им не очень нужны телевизоры, сотовые, компьютеры и прочее, что вроде как определяет нашу повседневную жизнь. Но именно нашу, тех, кто вот сейчас читает эту мою заметку.